Флэнн О`Брайен - А где же третий? (Третий полицейский)

• Название: А где же третий? (Третий полицейский)
• Автор: Флэнн О`Брайен
• Издательство: Ника-Центр
• Жанр: Современная проза
• Год: 1997

Книги Флэнна О`Брайена удостаивались восторженных похвал Джойса и Грэма Грина, Сарояна и Берджесса, Апдайка и Беккета. Но мировую славу писателю принес абсурдистский, полный черного юмора роман «Третий полицейский», опубликованный уже после его смерти.

---

Нельзя относиться с излишним доверием к заявлениям Люкротта о том, что он без промедления отправляется за рубеж и принимает это героическое решение потому, что стремится «положить конец всему этому разложению, которое разъедает все, как раковая опухоль и стало невыносимым вызовом всем добропорядочным чувствам человечества». Бассетт в записке, доставленной в последней момент перед отходом парохода от пристани, желал Люкротту наивсевозможнейших успехов в его предприятии, но одновременно и высказывал глубочайшее сожаление по поводу того, что де Селби «взошел на совсем не тот корабль», – намек на то, что де Селби следовало бы направить свои стопы в Париж, а не в Гамбург. Гарольд Бардж, друг Люкротта, оставил любопытную запись последней своей беседы с Люкроттом, которая велась уже в каюте парохода. «Он казался чем-то обеспокоенным, явно нервничал, был явно не в духе. Беспрестанно ходил из угла в угол по крошечному помещению кабины, как животное, посаженное в клетку, постоянно посматривая на часы. Отвечал на вопросы он невпопад, фразы его были оборванными, недоговоренными, и говорил он совсем не о том, о чем начинал говорить я. Его худое лицо, с ввалившимися щеками, неестественно бледное, озарялось чуть ли не в буквальном смысле сиянием глаз, которые горели в глазницах с болезненной напряженностью. Одежда его, весьма старомодная, была вся измята и явно давно не чищена; ясно было также и то, что он не снимал эту одежду и даже спал в ней в течение уже многих недель. Попытки побриться и помыться, которые, судя по всему, он предпринял незадолго до отплытия, были небрежны и поверхностны. Я даже припоминаю, что смотрел на задраенный наглухо иллюминатор со смешанными чувствами – мне, должен признаться, захотелось его побыстрее открыть и проветрить каюту. Непотребный внешний вид не мог, однако, ни приуменьшить благородство его личности, ни скрыть особой возвышенности, сообщенной чертам его лица самоотверженной решимостью довести до успешного завершения то отчаянное дело, которое он сам себе определил. После того как мы затронули некоторые сугубо математические темы (увы, при пробежке по ним не удалось достичь обычного для де Селби уровня диалектического изящества), наступило молчание. Мы оба – в этом сомневаться не приходится – слышали звуки, приходящие с пристани, которые говорили о том, что последние приготовления к отплытию завершаются и что, соответственно, час прощания неумолимо приближается. Я лихорадочно искал в голове легковесную тему для беседы – что-нибудь совершенно нематематическое, – с помощью которой я мог бы снять напряжение, но тут он, положив мне руку на плечо, проявляя этим неожиданным и трогательным жестом благорасположенность, сам заговорил со мной – рука его подрагивала от избытка нахлынувших чувств, а тихий голос слегка срывался: „Думаю, вы понимаете, друг мой, что вероятность моего возвращения исключительно невелика. Сокрушая то зло, которое владычествует в чужеземье, я не исключаю самого себя из сферы воздействия грядущего страшного катаклизма, который разразится с помощью того, что пребывает в данный момент в моем багаже. Мир станет чище после того, как я его покину и, наверное, тем самым окажу небольшую услугу человеку, которого люблю и радость моя будет измеряться тем, насколько мало следов останется от нас обоих, после того, как я столкнусь со своим противником лицом к лицу. Позвольте мне рассматривать вас как человека, облеченного мною правом распорядиться моими бумагами, книгами и приборами таким образом, чтобы они были сохранены для поколений, идущих после нас“. Запинаясь и тепло пожимая протянутую мне руку, я попытался что-то ответить, а через несколько минут уже оказался на пристани. Я брел, не разбирая дороги, глаза мои откликнулись на охватившие меня чувства. С того вечера и по сей день я ощущал и ощущаю, что в памяти моей живет и будет жить нечто святое и исключительно ценное – одинокая, тщедушная фигурка человека в маленькой, жалкой каюте, отправляющегося в одиночку и почти совсем безоружным в далекий Гамбург на схватку с могучим монстром. Память о Люкротте и о том прощальном вечере я буду всегда гордо носить с собой до самого последнего вздоха, оживляющего мою смиренную грудь».

Как это ни прискорбно, но приходится предположить, что Барджем в тот момент, когда он писал о том, что Люкротт отправлялся «почти совсем безоружным», руководило прежде всего искреннее благорасположение к Люкротту, а не забота о соблюдении исторической достоверности. Вряд ли когда-либо еще какой-нибудь частный путешественник, отправляясь за границу, вез с собой столь большое количество всяческого оружия, и наверняка лишь в музее вооружений можно было бы найти столь великое разнообразие смертоносных аппаратов и устройств. Помимо солидного количества взрывчатых веществ и нескольких бомб, гранат и наземных мин в разобранном состоянии, Люкротт вез с собой четыре армейских пистолета, два карабина, десантное плавучее средство (!), высокие резиновые сапоги (!), небольшой пулемет, несколько пистолетов и револьверов неустановленных образцов, но небольших размеров, и любопытный предмет, соединявший в себе черты пистолета и ружья, очевидно изготовленный каким-то опытным оружейником по специальному заказу; ствол этой необычной разновидности оружия имел огромный калибр. Трудно сказать, где он собирался «объясняться» с таинственным Краусом, но совершенно ясно, что он намеревался и вправду устроить чуть ли не вселенский «катаклизм».

Читателю, пожелавшему узнать подробности бесславной судьбы, поджидавшей смелого воителя за правду, придется обратиться к историческим свидетельствам и архивным материалам. Люди старших поколений наверняка помнят сенсационные сообщения о его аресте по обвинению в выдавании себя за кого-то другого – против него было возбуждено судебное дело, а иск был подан человеком по фамилии Олаф (по другим сведениям – Олафсон); Люкротт обвинялся в незаконном получении кредита от имени всемирно известного литературного издательства «Gelehrter». Как отмечалось в свое время, не кто иной, кроме либо Крауса, либо дю Гарбиндье, не мог бы подстроить такого поворота событий, ввергнувших Люкротта в столь печальные и недостойные обстоятельства. (Примечательно, что дю Гарбиндье, давая ответ на предположение такого рода, сделанное таким обычно столь незлобивым человеком, как Ле Клерк, категорически – и я бы сказал, несколько истерически – отрицал какую-либо информированность касательно местонахождения Люкротта по прибытии последнего в какой-то из европейских портов, но при этом сделал весьма странное заявление о том, что в течение уже многих лет он подозревал, «некто выдает себя за кого-то другого», в результате чего доверчивую общественность водили за нос на протяжении длительного времени, еще задолго до того, как появились сообщения о «смехотворно-нелепом происшествии», случившемся с Люкроттом, когда тот отправился за границу; таким заявлением дю Гарбиндье, надо думать, намекал на то, что Люкротт был вовсе не Люкроттом, а являлся либо просто каким-то другим человеком, но однофамильцем, либо же обманщиком и самозванцем, который весьма успешно, на протяжении сорока лет, своими писаниями и другими способами поддерживал этот обман. Тщательное изучение такого предположения и проведения соответствующих изысканий вряд ли целесообразно – оно заведомо не принесет никаких существенных результатов). Сейчас ни у кого не вызывает сомнения факт помещения Люкротта под стражу, известны также некоторые подробности, связанные с его заключением, но какая судьба постигла Люкротта после его освобождения из-под стражи, остается неизвестным. Высказывалось много предположений, ни одно из которых не подтверждено достоверными фактами, а некоторые из них просто абсурдны и могут рассматриваться как проявления болезненной страсти к нездоровым спекуляциям. Все предположения можно свести к следующим: 1) Люкротт был обращен в еврейскую веру и стал священнослужителем этого вероисповедания; 2) Люкротт невероятно опустился и превратился в мелкого преступника, занимался розничной продажей наркотиков и провел большую часть оставшейся ему жизни в тюрьмах; 3) Люкротт несет ответственность за знаменитую аферу, известную как «Мюнхенское письмо», суть которой заключалась в том, что была сделана попытка использовать де Селби в качестве орудия для проведения каких-то махинаций международных финансовых акул; 4) Люкротт, потеряв рассудок, вернулся домой в ином обличье; 5) Люкротт служил либо доносчиком у содержательницы борделя в Гамбурге, либо зазывалой соответствующего беспутного заведения, которых столь много в мире беззакония, царящего в районе доков этого огромного приморского города; по утверждениям некоторых авторов, последние отрывочные сведения о Люкротте дошли до нас, когда он пребывал именно в таком качестве.