Владимир Ян - Чингиз-Хан

• Название: Чингиз-Хан
• Автор: Владимир Ян
• Издательство: Мастацкая лiтаратура
• Жанр: Историческая литература
• Год: 1982

Роман «Чингиз-хан» В. Г. Яна (Янчевецкого) – первое произведение трилогии «Нашествие монголов». Это яркое историческое произведение, удостоенное Государственной премии СССР, раскрывающее перед читателем само становление экспансионистской программы ордынского правителя, показывающее сложную подготовку хана-завоевателя к решающим схваткам с одним из зрелых феодальных организмов Средней Азии – Хорезмом, создающее широкую картину захвата и разорения Хорезмийского государства полчищами Чингиз-хана. Автор показывает, что погрязшие в политических интригах правящие круги Хорезма оказались неспособными сдержать натиск Чингиз-хана, а народные массы, лишенные опытного руководства, также не смогли (хотя и пытались) оказать активного противодействия завоевателям.

---

Палач-монгол, улыбаясь до ушей от гордости, что он может перед великим каганом показать свое искусство, засучил рукава и подошел к мальчику. Опрокинув его на спину, он в одно мгновение, по монгольскому обычаю, вспорол ножом его грудь; засунув руку под ребра, вырвал маленькое дымящееся сердце и поднес его Чингиз-хану.

Тот несколько раз, как старый боров, прокряхтел: "Кху-кху-кху!", повернул саврасого коня и, сгорбившись, угрюмый, двинулся дальше вверх по каменистой тропинке.

После этой битвы при Синде султан Джелаль эд-Дин, скитаясь по разным странам, еще много лет продолжал удачно воевать в монголами, собирая отряды смельчаков. Но никогда ему не удалось стать во главе такого большого войска, чтобы оно могло одолеть монголов.

3. ХАДЖИ РАХИМ СТАЛ ПИСЦОМ

С того вечера, когда в Бухаре Махмуд-Ялвач спас Хаджи Рахима от мечей монгольского караула и разрешил ему держаться за полу его щедрости, дервиш всюду следовал за ним, а за дервишем следовал, как тень, его младший брат Туган.

Махмуд-Ялвач сделался главным советником нового правителя области Мавераннагр, сына Чингизова Джагатай-хана. Сам Джагатай больше занимался охотой и пирами, а Махмуд-Ялвач для него собирал подати, подсчитывал захваченные татарами ценности, отправлял в Монголию вереницы рабов, делал описи покинутых беками домов и поместий, обнародовал новые налоги и посылал для их сбора особых сборщиков.

Он призывал поселян возвращаться на свои земли и сеять хлеб и хлопок, обещая, что прежние беки на свои усадьбы не вернутся и платить им оброк за земли не придется.

Но все это он говорил, чтобы успокоить разбежавшийся народ, чтобы напуганные поселяне вернулись на свои пашни и чтобы прекратились нападения голодных бродячих шаек на караваны. Потом обнаружилось, что все эти обещания были только приманкой и что вместо туркменских, таджикских и кипчакских беков постепенно землевладельцами стали монгольские царевичи и ханы, а вернувшиеся поселяне, как и раньше, стали работать у них батраками, отдавая им почти весь свой урожай.

Махмуд-Ялвач назначил Хаджи Рахима писцом своей канцелярии, и тот, оставив на время складывание сладкозвучных газалей 118, усердно служил, каждый день с утра до темноты сидя на истертом большом ковре в ряду других писцов; на своем колене он составлял счета, описи имущества, приказы и всякие другие важные бумаги.

Махмуд-Ялвач не платил дервишу никакого жалованья и однажды так сказал ему:

– Для чего тебе жалованье? Кто ходит около богатства, у того к рукам пристает золотая пыль...

– Но не к рукам поэта-дервиша, — ответил Хаджи Рахим. — На моем старом плаще накопилась только дорожная пыль от многолетних скитаний.

Тогда Махмуд-Ялвач подарил ему новый цветной халат и приказал являться к нему утром по четвергам накануне священного дня пятницы за тремя серебряными дирхемами на хлеб, чай и баню, чтобы на деловые бумаги не сыпалась пыль, собранная дервишем на бесконечных дорогах вселенной.

Другой бы на месте Хаджи Рахима считал себя счастливейшим: он жил в маленьком доме, брошенном хозяевами, и мог пользоваться им, как своим; возвратившись из канцелярии, он сидел на ступеньке крыльца перед виноградником, где на старых лозах наливалось столько янтарного винограда, что урожай его обеспечил бы владельца на целый год; около дома рос такой высокий платан, что тень его падала и на соседнюю мечеть и оберегала от зноя маленький домик дервиша. Тут же протекал арык 119, орошавший виноградные лозы, и в вечерней прохладе Хаджи Рахим учил алгебре и арабскому письму своего младшего брата Тугана.

Но Хаджи Рахим был искателем не благополучия, а необычайного, и на сердце его тлели горячие угли беспокойства. Вскоре он уже не мог мириться с той работой, какую исполнял. Каждый день в канцелярию приходили сотни просителей, обычно с жалобами на притеснения монголами мирных жителей; вся страна была во власти новых завоевателей, которые распоряжались народом, как волки в овечьем закуте.

Тогда Хаджи Рахим сказал себе: "Довольно, дервиш! Кто служит врагу родного народа, тот заслуживает проклятия вместо похвалы", — и он отправился к Махмуд-Ялвачу, решив сказать ему правдиво все то, что сжигает его сердце.

Он нашел Махмуда в большом дворцовом саду, где тот подстригал у виноградной лозы сухие ветки и в этом находил отдых от своих забот. Махмуд выслушал дервиша и сказал:

– Ты хочешь покинуть родную мать, покрытую ранами и изнемогающую от страданий?

– Я не хочу служить поработителям народа...

– Вероятно, ты и меня считаешь злодеем за то, что я служу поработителям родного народа? Вот что я тебе отвечу на это. У нашего повелителя, великого кагана Чингиз-хана, есть главный советник, китаец Елю-Чу-Цай. Он всегда говорит, не боясь, правду Чингиз-хану. Он один останавливает его от напрасного избиения целых городов, объясняя: "Если ты перебьешь всех жителей, то кто же будет платить налоги тебе и твоим внукам?" И Чингиз-хан после его слов дает милость сотням тысяч пленных... То же самое я стараюсь делать около сына Чингизова, Джагатай-хана, чтобы спасти наш мусульманский народ от поголовного истребления. Ты видел лицо Джагатая? Какой безумной ярости полны глаза его! Каждый день на приеме он указывает пальцем на кого-нибудь со страшными словами: "Алыб-барын!" 120, и несчастного уводят на казнь. А я каждый день стараюсь вырвать у него милость и пощаду.

– Я остаюсь на моей родине, — ответил Хаджи Рахим. — Но только дай мне другую работу: я не в силах больше писать счета одежд, покрытых пятнами крови, и видеть человеческие слезы.

– Хорошо, я дам тебе важное поручение.

– Я слушаю, мой господин.

– Мне сказали, что повелитель северных и западных стран Джучи-хан, старший сын Чингизов, получив в удел северные земли Хорезма, идет их покорять.

– Я могу только сказать: кузнецы и медники Гурганджа не отдадут без боя своего города, как это сделали жители Бухары и Самарканда.

– Мне нужно переслать Джучи-хану письмо, но по пути, в песках Кзылкумов, появились отряды, которые нападают на монголов и убивают их. Говорят, что во главе их стоит какой-то "черный всадник" Кара-Бургут на дивном черном коне. Он неуловим. Он появляется неожиданно в разных концах Кзылкумов, делая огромные пробеги, и внезапно бесследно исчезает. В населении пошли слухи, что сам шайтан помогает ему.

– Этот "черный всадник" доказывает, — сказал Хаджи Рахим, — что среди мусульман еще сохранились смелые джигиты.

– Я дам тебе письмо к самому Джучи-хану. Ты спрячешь это письмо так, чтобы ни монгольские караулы, ни "черный всадник" не перехватили его. Иначе ты себя и меня погубишь.

Хаджи Рахим опустил взор. "Что это за письмо, которое может погубить пославшего?" Он поднял глаза. На золотом небе заката переплелись виноградные листья. Махмуд-Ялвач стоял неподвижно, и его взгляд, казалось, протекал в мысли дервиша. Он положил руку на свою бороду, тронутую серебром времени, и легкая улыбка скользнула по устам его.

– Я доставлю письмо Джучи-хану, — сказал Хаджи Рахим, — и никто не прочтет его. Я выдолблю отверстие в моем посохе, вложу туда письмо и залеплю его воском. Но удастся ли добраться до великого хана? Он теперь воюет в Кипчакской степи, где рыщут шайки, убивая встречных. Я подобен букашке, которая здесь ползет у твоих ног по дорожке сада. Что со мной будет, когда я выйду из-под защиты твоей могучей руки? Я не боюсь "черного джигита", но на первой же заставе меня схватит монгольский караул и разрубит на части.

Махмуд-Ялвач нагнулся, поднял с дорожки красного жучка и положил себе на узкую белую ладонь. Жучок торопливо пробежал до конца пальца и, расправив крылышки, полетел.

– Подобно этому жучку, ты проберешься там, где не пройдут тысячи воинов. Ты, как священный дервиш, опять накинешь свой старый плащ, возьмешь покорного осла и нагрузишь его книгами. А чтобы тебя не задержали монгольские заставы, я выдам тебе золотую пайцзу с соколом.

– А что мне делать с моим младшим братом Туганом?

– Ты его возьмешь с собой как ученика. А там, в лагере Джучи-хана, он научится воинскому делу. Станет опытным джигитом. Да будет легка тебе дорога!

– Будь спокоен, я все сделаю.

– Когда ты окончишь свой путь, то помолись за меня, я человек старый, который тебе доброжелательствует.

4. "ЧЕРНЫЙ ВСАДНИК"

Хаджи Рахим и Туган отправились в путь под вечер и примкнули к веренице поселян, возвращавшихся с базара с пустыми корзинами. Постепенно все спутники один за другим свернули в стороны, к своим обгоревшим селениям.

Хаджи Рахим шел ровной, размеренной походкой, напевая по привычке арабские песни, Туган уже сильно вырос. Из-под голубой чалмы, как подобает юноше, выбивался длинный черный завиток волос и падал на плечо. Он закинул за спину дорожный мешок и, опираясь на длинную палку, легко взбегал на встречные холмы и всматривался вдаль, в уходящие в сизую дымку горы, оглядывался кругом, все стараясь заметить, все понять. Он жил теперь полной, счастливой жизнью, казавшейся особенно радостной после тяжелых месяцев, проведенных в мрачном сыром подземелье гурганджской тюрьмы.