Александр Полещук - Эффект бешеного Солнца

• Название: Эффект бешеного Солнца
• Автор: Александр Полещук
• Жанр: Научная Фантастика

---

— Не туда гнешь, Прокофий Иванович, — не унимался Карлыч. — Он убивцев разных разыскивает, душегубов. А рабочему человеку он всегда руку протягиват. Потому нашенский он, свой. Не замай Федора Никаноровича, Аполлоша. — И старик забарабанил кулачком по стопу.

— Пить тебе, Карлыч, уже кончать надо, — заметил Зайцев. — Возраст не тот, вот и забирает.

— Да я еще тебя схороню! Видал я гусаров на своем вену. И царской службы и белой. Унтером был, перед самой японской лейб-гвардейского его величества…

— Завел, завел…

— А как по ранению сюда вернулся, так и в кашу попал, ну, каша была… Калныкова видал, вот как тебя, Аполлошка. Да японцев, да атаманов разных — не счесть! Закрою глаза, полки перед глазами так и идут, так и идут. Мериканцы были, англичане, вот в ту пору и Федора Никаноровича встрел. Ох, молодой он был — черт, ох и черт. Не вам, пьяницам, чета!

— Ну, поехал Карпыч в Крым по капусту! — прервал старика Зайцев. — Мы и говорим, черт, чего тебе надо еще.

— А когда его калныковцы расстреляли… Зверье проклятое. — Старик замолчал и стал торопливо скручивать папироску, но пальцы его не слушались. Юрий Васильевич раскрыл пачку папирос и протянул через стол.

— Не надо! — резко отвел пачку Карпыч. — Благодарствуйте… Утром ко мне заявился, — затянувшись махоркой, сказал старик. — Под самое утро. Я только корма задавать коням поднялся. Под самое утро. Тихо так постучал. Ну, у меня сразу мороз по коже. Уноси кузовок, думаю, Карпыч, по твою душу… «Кто такой?» — спрашиваю, а сам трясусь. «Карпыч, — тихо так эа дверью, — один ты?» Ну, открыл. И узнаю, и не узнаю. Стоит человек в одном исподмем, с головы до ног в крови, босиком. А морозы уже и снежок был. «Кто такой?» — спрашиваю, а у самого язык не поворачивается. А он руки протянул и пошел к печке, а сам дрожит весь… Я — дверь на запор, обмыл его, а на том хоть бы царапина! Вся кровь чужая. «Чья ж, — говорю, — кровь?» «Девятнадцать нас калныковцы порешили, — объясняет и опять дрожит весь. — Шаферов, да Кочетков Алексей, да Хабаров Андрей, Панкратов Пантелей да…»

— Да Данилушка кривой, да Лазарь одноглазый, да Никита с желваком, — вполголоса сказал Ганюшкин, но Карпыч расслышал и сразу же замолчал, а потом как-то странно посмотрел в лицо Ганюшкину.

— Ну, что уставился, будто мы энтих знаем? — прервал молчание Ганюшкин.

— Закаляев Ильюха, Бородин Дмитрий, — перечислял Карпыч, не спуская глаз с Ганюшкина, и случилось странное: перестал Ганюшкин работать челюстями, так и сидел с полным ртом. — Как не знать? — продолжал старик. — Советскую впасть самые первые у нас ставили. А караульные кто, спрашиваю. Сказал и караульных. Ротмистр командовал, тоже из наших, из забайкальских, да поручик Крестовоздвиженский. Ну, и из личной охраны самого, китайцы… Они же, кто из бедноты, в партизаны пошли, а кто из купцов да из золотишников побогаче, до Калныкова подались. Тоже зверье было…

— А как же он-то спасся? — спросил Зайцев.

— А ты у него спроси, у Федора Никаноровича, — сказал старик.

— Ну, я за метлу, снег весь смел, чтобы следу не было, и к жене Шафарова, к коммисарше, значит. Так и так, говорю, ночью идите на кладбище, к Гамлету, там с вами один человек разговор будет иметь… Весь день проспал Федор Никанорович, а ночью и пошел, я ему весь мундир атаманский раздобыл. И пошел. Ох и черт был… — Старик задумался.

— Выходит, ты, Карпыч, сам-то у Калныкова был? — спросил осторожно Ганюшкин, но старик ему не ответил.

— Я тебя спрашиваю, ты-то сам… — начал было опять Ганюшкин, но на этот раз старик перебил его.

— Сам-то, сам-то, А ты сам-то? Не по своей воле, конечно. Мы справшяяись, какое такое мнение будет. Сказали идти, мы и пошли. А как же?

— Значит, его благородие господин атаман приказал…

— Да не его благородие, понимать надо, — вновь перебил Ганюшкина старик. — Комитет. Чтоб это самое, изнутри его, гада пощупать. Так-то, Прокофий Иваныч. Да ты и сам не маленький в ту пору был, должен помнить…

— Люди, какие люди! — воскликнул Ворона, обращаясь к Юрию Васильевичу. — Вы вдумайтесь, какие люди! Это же просто невозможно, какие люди! Один, заметьте, Юрий Васильевич! простой вахтер, а за ним — жизнь! Ого-го, какая жизнь! Он вам поутру ключик вручает, и вы ему не всегда спасибо скажете, а ведь это он, он… Нет, не могу,… Это же — он! — и Ворона неожиданно пропел своим приятным тенорком: — И на Тихом океане свой Закончили па-ход…

— А ведь удивил старик, — заметил Аполлон Митрофанович. — Я, брат, тебя тютей считал. То-то с тобой наш директор язык почесать любит. Живая, можно сказать, история…

— Какая там история. Трещите вы все, как эти, — Карпыч лукаво мигнул в сторону Вороны, — ну эти, сороки.

Зайцев коротко хохотнул.

— Это он тебя, Ворона, поддел.

Ворона некоторое время размышлял, обидеться ему или нет, как вдруг в дверь сильно постучали и чей-то сильный голос звучно пропел:

— Эй, вы, звери, отворите, караульщиков впустите!

— Сломоухов никак! — обрадованно сказал Ганюшкин. — Ну, будет дело! Ты бы, Аполлон Митрофанович, за подкрепленьем сбегал.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Дверь торопливо отворили, и в комнату шумно вошел человек весьма примечательной наружности. Был он еще не стар, но с бородой поразительной величины, иссиня-черные волосы сплелись в тугих кольцах. Ястребиный нос вошедшего оканчивался чем-то, напоминающим небольшую сливу, отчего на первый взгляд хищное выражение лица несколько смягчалось. Под густыми бровями сверкали глаза, но это были не глаза, нет, это были раскаленные угли, даже не угли, а нечто феноменальное по своей выразительности. На ногах его были охотничьи сапоги внушительного размера, поэтому человек смахивал на кота в сапогах, как его рисуют в детских книжках. Могучую грудь обтягивала видевшая виды кожаная куртка, от которой исходил самый неподдельный запах леса, запах хвои и костра, и еще чего-то совершенно уже таежного. На голове возвышалась фетровая шляпа, обвитая москитной сеткой наподобие чалмы поверх папахи, как во времена Шамиля было принято у его мюридов. В руках Сломоухов держал громадный рюкзак и большой мешок, а за плечами прикладами вверх торчали два великолепных ружья. Одно охотничье, двуствольное, а второе — невиданных ранее Юрием Васильевичем размеров — вертикалка.

Вокруг Сломоухова образовался настоящий хоровод. Так встречают студенты своего товарища, который устроился на работу в колбасный цех мясокомбината. Не было недостатка ни в восторгах, ни в знаках неподдельного радушия, ни в предвкушении чего-то необычайного. Юрий Васильевич, все еще несколько более оживленный, чем ему хотелось бы, также был подхвачен этим хороводом и бесцельно забегал по мастерской.

Сломоухова усадили на кожаный диван, и Прокофий Иванович собственноручно стянул с него сапоги: операция, доставившая гостю необыкновенное наслаждение. Аполлон Митрофанович снял с него ружья и куртку. Ворона сломя голову бросился с эмалированным тазом в коридор и тут же вернулся, расплескивая воду.

Старик Карпыч без всякого стеснения рылся в рюкзаке, время от времени извлекая из него самые разнообразные вещи: компас, шило, кэкие-то ножички, бесчисленные коробки, узел с грязным бельем, бутылки и бутылочки, костяные вещички, покрытые тонкими рисунками, и опять бутылочки, и опять ножики. Зайцев передал Юрию Васильевичу тяжелый пояс-патронташ с пустыми патронами и oxoтничьим ножом.

Это было невероятно, это были Майн Рид и Фенимор Купер, это были Хабаров и капитан Кук — и все в одном существе по имени Сломоухов. В данный момент существо это сидело на диване и внимательно рассматривало грязную воду в тазу, изредка высовывая большие пальцы ног наружу и пошевеливая ими. Прокофий Иванович и Аполлон Митрофанович стояли над ним и тоже рассматривали его пальцы,

— Ты такое видел? — спросил Зайцев, неизвестно к кому обращаясь.

— Как научился ходить, босяк! — ответил Ганюшкин. — Неужели нигде не натер? С ума сойти! Верст пятьсот отмахал?

— А тысячу не хочешь! — ответил Сломоухов. — Троих загонял, не считая женского персонала. Сидят и ждут, когда я за ними машину пришлю. Пусть подождут. Я ж часть материалов прямо с Севера направил, а потом отобрал кого повыносливей и петлей на Барею, а вы думали? Да с заходом на Старую фанзу, а потом… В мешочек-то заглянул, Прокофий Иванович? — спросил он и многообещающе улыбнулся. — Не забыл я старых друзей.

Прокофий Иванович поставил мешок на стол и достал оттуда какой-то сверток. Взвесив его на руке, спросил:

— От старого?

— Годун, годун попался, — успокоил Сломоухов. — Напоследок. Теперь спать мне не даст: «Отдай, Лександра Денисыч, папу отдай!» — последние слова Сломоухов произнес густым басом в бороду, и Дейнека догадался, что в свертке была медвежатина.

— А это кто? — спросил вдруг удивленно Сломоухов и показал на Юрия Васильевича. — Где-то я его видел, где-то видел…