Йен Пирс - Сон Сципиона

• Название: Сон Сципиона
• Автор: Йен Пирс
• Издательство: АСТ
• Жанр: Исторический детектив
• Год: 2005
• ISBN: 5-17-029492-1

Один роман — и ТРИ детектива, ТРИ истории любви, ТРИ исторических романа.

Три человека пытаются противостоять окружающему безумию…

Один — в эпоху падения Римской империи.

Другой — во время эпидемии Черной Смерти XIV века.

Третий — в годы Второй мировой…

Что объединяет их?

Одно расследование — и один таинственный древний манускрипт…

---

Тем не менее он оставался там, поглядывал то в один конец улицы, то в другой и твердил себе, что через минуту он уйдет, вернется в свою комнату. Но что-то в нем уже восстало. Написанные им строки были прекрасны, он знал это, пусть теперь ему и почти невыносимо думать о них. Не важно. Они будут уничтожены. А вместо он напишет эпическую поэму во славу доблестных деяний. Смерть Цицерона, подумал он, вот тема достойная любого времени. А не глупые любовные вирши, заслуживающие только насмешки и пренебрежения.

Но вот она вышла из-за угла, и сердце у него перестало биться, а руки затряслись. Вечер был умеренно теплым, но он ощущал лихорадочный жар, а затем его вдруг обдало ледяным холодом. Нет, он не станет разговаривать с ней, а просто пройдет мимо, не замечая ее.

Но она-то его увидит, возможно, даже улыбнется ему. Нет, этого он не потерпит! И он поспешно прижался к стене, надеясь, что она пройдет, не заметив его, одновременно надеясь, что нет, заметит.

— Господин, тебе нехорошо? Ты нездоров?

О, этот голос, такой кроткий и мелодичный, успокаивающий и ласкающий, такой чарующий и такой нежный. Но, конечно, только так она и может говорить, он же вел с ней уже тысячи разговоров и узнал ее голос лучше, чем свой собственный, задолго до того, как она произнесла первое слово. В этом голосе таилась собственная музыка, и он заимствовал ее для некоторых своих песен, записанных его рукой в лад ее голосу. Читать их могла только она, и когда поздней ночью он читал их сам, то слышал, как она чарующе произносит его строки.

— Господин? Случилось что-то плохое? Конечно, случилось, хотел он сказать. Я влюблен в еврейку. Что может быть хуже?

Он покачал головой.

— Так войди в дом. Посидишь у очага. Я дам тебе что-нибудь поесть.

Сочувствие было искренним. Она чуть наклонилась и взяла его за руку, чтобы привлечь его внимание, и словно огонь прожег ему кожу.

— Нет, — сказал он и отдернул руку, глядя на нее так, будто увидел перед собой дьявола.

Она замолчала и нахмурилась.

— Тогда я пойду. Раз тебе не нужна помощь.

Она отвернулась от него, и твердая решимость Оливье разлетелась прахом.

— Прошу, не уходи.

Она повернулась к нему с неистощимым терпением.

— Кто ты? — сказал он.

Она посмотрела на него с недоумением.

— Меня зовут Ребекка, я служанка ребе. Но ты это уже знаешь.

— Да, но…

— Что?

— Я видел тебя раньше, — вдруг вырвалось у него. — Два раза. В первый — два года, три месяца и двенадцать дней тому назад. Ты прошла мимо церкви Святого Агриколы в Авиньоне. Второй раз пять недель и три дня тому назад на рынке. Ты покупала перец.

Он сказал это с такой силой и так серьезно, что она как будто испугалась. Но потом ответила с улыбкой:

— Возможно.

— Так было. В первый раз на тебе был старый коричневый плащ, и ты накинула на голову капюшон. В руках ты ничего не держала и как будто куда-то торопилась. Ты была одна. Ты замедлила шаг, огибая лужу. Не понимаю, откуда она взялась, ведь дожди давно не выпадали. Звезды на тебе не было. Второй раз на тебе был голубой плащ с заплатой на правом плече. С тобой никто не разговаривал. Ты купила перец и заплатила за него монетами, достав их из кошелечка, который держала в правой руке.

— Как много ты помнишь!

— Обычно я помню очень мало. Дни проходят за днями и сразу стираются из моей памяти. Я не помню, что я делал вчера. Житейские дела в ней не запечатлеваются. Но это другое. С тех пор моя жизнь изменилась. Я не мог ни на чем сосредоточиться. Мои друзья и мой патрон выговаривали мне за мою неучтивость, и все из-за тебя.

— Не понимаю…

— Я не желаю больше тебя видеть, — сказал он, и при одной мысли об этом в нем всколыхнулся гнев. — Да как ты смеешь!

Если бы она тоже рассердилась, или перепугалась, или молча ушла бы, все было бы хорошо. Но она улыбнулась ему без насмешки, но с таким сочувствием и пониманием, будто говоря: «Я была бы рада помочь тебе, но не могу». И в ее взгляде было что-то… отклик или отражение того, что чувствовал он? Оливье отпрянул от этой улыбки, повернулся, споткнулся и бегом бросился прочь, не замечая, как странно смотрят на него двое-трое прохожих.

Он пробежал через город, сквозь ворота, мимо разбросанных домов и мастерских за городской стеной, а оказавшись среди полей и лугов, дальше пошел решительным и целеустремленным шагом сам не зная куда. Примерно через час он поуспокоился, его походка утратила торопливость, дыхание стало обычным. Нет, он не освободился от нее, а наоборот, еще ухудшил свое положение. Но мало-помалу у него полегчало на душе. Счастливым он себя не почувствовал, но им овладело почти безмятежное спокойствие. Мысли его начали блуждать, готовые сосредоточиться на ком и на чем угодно, кроме того, как она ему улыбнулась. Он смешал урок, полученный от Герсонида, со встречей на улице, сплавил то, что слышал, с тем, что чувствовал, и одно превратилось в аллегорию другого. «Женщина тьмы, мудрость, созвучная свету», — осенила его строка, и он ее одобрил. За ней последовала вторая, потом третья, и вскоре все стихотворение — короткое, но такое насыщенное — сложилось в его уме, паря над мыслями.

Он вздрогнул, хотя было тепло. И пошел назад в Карпетрас, как мог быстрее, нашел тихое местечко в своем жилище и в мерцающем свете сального огарка записал стихотворение. Потом уснул, крепко и спокойно, как не спал уже давно.

Ребекка не могла заснуть, она лежала, завернувшись в одеяло, на соломенном тюфячке у погасшего очага и думала, думала о том, что произошло в этот вечер. Но что произошло? Странный молодой человек, не в своем уме, наговорил ей много непонятного, а затем убежал. Только и всего. И тревожиться не из-за чего.

Но все равно она боялась. Не молодого человека — это было бы смешно, но того отклика, который он вызвал в ней. Уже два года она затворялась в доме ребе. Ни один мужчина ни разу не посмотрел на нее, не заговорил с ней. Впервые после того, как она осталась сиротой, вынужденной скитаться по миру, самой заботиться о себе, она почувствовала себя в безопасности. Она заставила себя забыть то время, страх и одиночество тех дней были изгнаны из ее памяти. Все вне кокона, который она соткала вокруг себя, было полно угроз и напоминало ей о страхе и голоде. Слишком много она знала о жестокости, подстерегающей в одном шаге от очага Герсонида, от его тихой безоговорочной защиты.

Старик встретил ее, когда она бродила по улицам в лохмотьях, вся в синяках с того вечера, когда на нее напали — она не знала, кто и по какой причине. Она попросила у него милостыню, потому что евреи часто ей подавали и она их не пугалась. Он внимательно посмотрел на нее.

— У меня нет с собой денег, — сказал он грустно. Она пожала плечами. Пусть так.

— Но у меня дома они, по-моему, найдутся. Пойдем со мной, и я их поищу.

Она пошла с ним. Он ничего не говорил, но словно бы не стеснялся, что она идет рядом с ним. Не приказал ей, оберегая свою репутацию, идти сзади. А когда они пришли к нему домой — в этот дом, первый, в который она вошла с тех пор, как оставила пустые стены, где прежде жили ее родители, — он налил полную миску овощного супа, поставил на стол, усадил ее и заставил есть. Потом дал ей хлеба и воды. Потом еще супа. Потом — еще.

— Женщина, которая присматривает за мной, решила, что больше не станет терпеть мои привычки, — сказал он, когда она кончила есть. — Я для нее слишком неряшлив и всегда кричу, когда она приводит в порядок мои бумаги. Никак не хотела понять, что на самом деле это вовсе не хаос, как кажется невежественному взгляду, а строгая, продуманная система. Таким же, без сомнения, представляется наш мир людям, не способным постигнуть сложность Божьего творения.

Она ему улыбнулась. Его морщинистое суровое лицо могло бы показаться пугающе-неприступным, если бы не живость взгляда и легкая усмешка, с которой он наблюдал, как она уписывала (надо полагать) и его ужин, и завтрак, оставленный на следующее утро.

— Как видишь, я нахожусь в тяжком положении. Брошен один-одинешенек в мире. Знаешь, каково это? Вижу, что хорошо знаешь. Так не поможешь ли ты старику в час нужды? Вот в чем вопрос.

— Помочь тебе, господин? Как помочь?

— Поживи у меня. Свари мне еще супу. Выполняй все те таинственные обязанности, с которыми женщины справляются так просто и которые меня ввергают в панический ужас. Мои сородичи приносят мне еду по доброте душевной, но они все время допекают меня. Хотят получить плату разговорами. Ты не только поможешь моей душе не расстаться с телом, но и обережешь мой рассудок от неумолчной болтовни. Только должен тебя предостеречь: я ужасный человек. Ворчу и кричу почти без передышки. Мои привычки называют нестерпимыми. Сплю я мало и часто разговариваю сам с собой в глухой ночи. Я, как ты прекрасно видишь, жутко неряшлив и распаляюсь гневом, если меня беспокоят, пока я тружусь или размышляю. Несомненно, ты скоро меня возненавидишь.