Теннесси Уильямс - Рассказы. Эссе

• Название: Рассказы. Эссе
• Автор: Теннесси Уильямс
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1978

В сборник вошли следующие произведения:

РАССКАЗЫ

Поле голубых детей

Проклятие

Лицо сестры в сиянии стекла

Самое важное

Вверх и вниз

«Экстра»

Поздравляю с десятым августа!

ЭССЕ

Как я выжил: нечто о прошлом

Трамвай «Успех»

Разговор наедине

Вневременной мир драмы

Предисловие к пьесе «Сладкоголосая птица юности»

Послесловие к пьесе «Кэмино риэл»

---

– Лорита прогуливается, – бодро ответствовала Хорн.

– Вовсе незачем ей прогуливаться, пока вы не ушли на работу, – буркнула Элфинстоун. – Утром вы так носитесь по дому, что можете ее попросту затоптать.

– Бегаю я быстро, моя дорогая, но под ноги все-таки смотрю; а вообще-то Лорита в своем летнем дворце.

«Летним дворцом» именовалась очень просторная, причудливо изукрашенная клетка, выставленная на балкончик за двойною стеклянной дверью, и Лорита действительно была там.

– В один прекрасный день, – мрачно изрекла Элфинстоун, – этот попугай вдруг обнаружит, что умеет летать, и тогда – прости-прощай, Лорита!

– Что-то сегодня из вас так и сыплются мрачные пророчества. Держу пари: док Шрайбер наслушается их вдоволь.

Они пили кофе, сидя на уютном «диванчике для влюбленных», обитом кремовым атласом. Этот диванчик на двоих стоял перед телевизором, за которым виднелся балкон, а за балконом – задние фасады доходных домов из бурого песчаника. Вид был приятный – на Манхэттене редко где увидишь столько зелени, разве что в парке. Телевизор был включен. Официальный представитель системы здравоохранения сообщал, что этим летом в Нью-Йорке участились случаи заболевания полиомиелитом.

– Когда вы наконец сделаете себе прививку? – спросила Хорн.

Но Элфинстоун ответила, что делать прививку не собирается.

– Это что, помрачение ума? – спросила Хорн.

– Нет, возраст: мне уже за сорок.

– При чем тут возраст?

– А при том, что я уже вне опасности, – горделиво ответила Элфинстоун.

– Но теория эта уже лопнула. Вот же человек только что сказал – сейчас для полиомиелита возрастных ограничений, в сущности, нет.

– Хорн, вы готовы делать все прививки, глотать все таблетки, какие есть на свете – по довольно странной причине: не потому, что действительно боитесь заболеть и умереть, а потому, что бессознательно жаждете смерти; вот почему вас постоянно гложет чувство вины и вы стремитесь себя уверить, будто делаете решительно все, чтобы укрепить свое здоровье и продлить себе жизнь.

Разговаривали они внешне спокойно, но друг на друга не смотрели. А это уже само по себе не сулило ничего доброго на десятое августа и не предвещало пышного цветения их дружбы на дальнейшее.

– Да, причина и впрямь очень странная, ничего не скажешь, очень странная. С чего бы мне жаждать смерти?

Теперь обе говорили глуховатыми, срывающимися голосами.

– Вчера вечером, Хорн, вы посмотрели на город с балкона и сказали: «Бог ты мой, что за скопище исполинских надгробий, какой-то некрополь, весь в ярких огнях. Величайшие надгробья в величайшем некрополе мира». Я передала эти ваши слова доктору Шрайберу и призналась, что они ужасно меня расстроили, а он говорит: «Вы живете под одной крышей с очень больным человеком. Если замечательная архитектура прекрасного города наводит на мысль о надгробьях и некрополе – это симптом глубоких психических сдвигов, куда более глубоких, чем у вас, и, хотя я знаю, как вы цените это соседство, мой долг вас предупредить: именно сейчас, когда сами вы всеми силами стараетесь выйти из депрессии, постоянное воздействие такого нигилизма, такого влечения к смерти для вас прямо-таки пагубно. Жить вместе и впредь вы можете, на мой взгляд, лишь в одном случае: если та больная, ваша приятельница, тоже станет лечиться психотерапией. А это вряд ли придется ей по душе – ведь она не желает выкарабкиваться из такого состояния, напротив: ее тянет погружаться в него все глубже и глубже. Это вполне явствует из того, добавил он, что вы рассказываете о людях, с которыми она сейчас общается».

Они помолчали, потом Хорн спросила:

– Вы и в самом деле считаете меня помехой для вашего лечения у психоаналитика? Если так, то могу вас заверить: помеха готова самоустраниться, притом с радостью.

– Ваши новые друзья вызывают у Шрайбера опасения, главным образом вот почему: он считает, что у них агрессивные инстинкты.

– Ах, вон оно что, – сказала Хорн. – Но ведь он ни разу в жизни их не видел, а мне кажется, судить о людях столь разных, да к тому же ни разу не пообщавшись ни с кем из них лично – значит чертовски много брать на себя. Правда, я понятия не имею, какими россказнями о моих друзьях вы потчевали дока Шрайбера.

– Да нет же, нет, я ему почти ничего…

– Тогда откуда он вообще о них узнал? Он что, ясновидящий, что ли?

– Когда подвергаешься глубинному анализу, – важно проговорила Элфинстоун, – нельзя ничего утаивать от врача.

– Но ведь то, что вы, по вашим словам, не считаете возможным от него утаивать – вовсе не обязательно правда, так? У, дерьмачество, значит, все это просто болтовня – эти ваши разговоры, будто вы понимаете, как для меня важно иметь свою небольшую компанию, раз уж ваша со мною знаться не желает.

– Нет у меня никакой компании, – печально отозвалась Элфинстоун. – Просто несколько однокурсниц из колледжа Сары Лоуренс, с которыми я вынуждена раз в месяц обедать вместе и изредка принимать их здесь – бридж и ужин а-ля фуршет; кстати, в таких случаях я всегда приглашаю вас, да что там, чуть ли не силой тащу, но вы упорно отказываетесь, всего один раз и пришли.

– Вот как, – подхватила Хорн. – А на днях вы говорили, что каждой из нас надо иметь свою небольшую компанию, и ничего тут, мол, нет дурного: наоборот, это благотворно повлияет на нас обеих – в смысле психологическом. Вы говорили – если дадите себе труд припомнить собственные слова,– что каждой из нас надо иметь свой узкий круг знакомых, и тогда мы сможем лучше ладить друг с другом; ну, а коль скоро моя компания настроена к вам враждебно, мне остается только сказать вам…

– Да, что же именно?

– Что это вы не пожелала общаться с моими друзьями, и в тот единственный раз, когда вы почтили их своим присутствием, в тот единственный вечер, когда вы снизошли до встречи с ними, а не удрали на какое-то скучнейшее сборище выпускниц колледжа Сары Лоуренс, вы то и дело ощетинивались, как еж.

Опять наступило молчание. Обе негромко откашливались, маленькими глотками пили кофе и не смотрели друг на друга; горячий воздух между ними так и вибрировал. Даже попугай, по-видимому, ощутил, что атмосфера в доме сгустилась: сидя в своем летнем дворце, он тихонечко клекотал и мелодично посвистывал, словно стремясь успокоить расстроенных женщин.

– Так вы утверждаете, что у меня влечение к смерти, – прервала молчание Хорн. – Право же, дорогая, обвинение не по адресу. Я-то как раз стремлюсь к жизни, стараюсь расширять и обогащать связи с внешним миром, а вот вы полностью фиксированы на медленном угасании вашей матери, вы словно завидуете ей. Мои друзья, «хиппи из Гринич-Вилледжа», как вы их окрестили, внушают вам ненависть – а все потому, что они богаты духовно, по-настоящему живы, жаждут жизни, жизненные силы в них так и бурлят – и тут, и вот тут, и вот тут. (При этих последних словах она коснулась рукой сперва лба, потом сердца, потом живота.)

– И что же, все эти многообразные жизненные силы будут снова бурлить нынче вечером у нас в квартире, а, Хорн?

– Да уж, здесь, думаю, будет повеселей, чем в доме у вашей мамули; и то сказать, нуднее, чем в «Тенистой поляне», бывает только на сборищах этих ваших сокурсниц по колледжу Сары Лоуренс. Элфинстоун, а что, если вам в этот раз не поехать на субботу и воскресенье к матери? Посидели бы с нами, в нашей маленькой компании – но только приходите не в таком настроении, как прошлый раз; нет, будьте милой, естественной, приветливой, не надо этой враждебности, подозрительности, и тогда – я уверена – они поймут вас немного лучше, да и вы поймете, почему мне доставляет такую радость общение с людьми, у которых есть своя особая духовная жизнь и…

– Вы хотите сказать, что выпускницы нашего колледжа сплошь слабоумные?

– Да я вовсе не о выпускницах вашего колледжа. Что они мне и что я им? Но, на мой взгляд, – тут голос ее зазвенел, – на мой взгляд, просто смехотворно, когда люди делают культ из того, что учились в дерьмовом сверхреспектабельном заведении для снобов, разводят вокруг этого какую-то вонючую мистику.

– Так вот, Хорн, если хотите знать, кое-кого из дам коробит от вашей лаллокропии.

– Моей чего?

– Лаллокропии, это такой термин в психиатрии – тяга к сквернословию, даже в самых неподходящих обстоятельствах.

– У, дерьмо, если этих дамочек коробит…

Фраза осталась неоконченной: Хорн вскочила так стремительно, что немного кофе из ее чашки пролилось на кремовый атлас диванчика.

Увидев это, Хорн дико вскрикнула, давая выход раздражению и досаде, копившимся в ней по самым разнообразным причинам все это тягостное утро, и криком ее словно выбросило из комнаты. Пулей ворвалась она в кухню, схватила посудное полотенце, намочила под краном; потом кинулась назад в гостиную и стала оттирать кофейное пятно с элегантного диванчика.