Чарльз Уильямс - Канун Дня Всех Святых

• Название: Канун Дня Всех Святых
• Автор: Чарльз Уильямс
• Издательство: Terra fantastica, АСТ
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2002
• ISBN: 5-17-012393-0, 5-7921-0499-9

Это — Чарльз Уильяме Друг Джона Рональда Руэла Толкина и Клайва Льюиса.

Человек, который стал для английской школы «черной мистики» автором столь же знаковым, каким был Густав Майринк для «мистики» германской.

Ужас в произведениях Уильямса — не декоративная деталь повествования, но — подлинная, истинная суть бытия людей, напрямую связанных с запредельными, таинственными Силами, таящимися за гранью нашего понимания.

Это — Чарльз Уильяме Человек, коему многое было открыто в изощренных таинствах высокого оккультизма. Человек, чьи книги приоткрывают для внимательного читателя путь в Неведомое…

---

Она не знала, может ли управлять этим телом, да и не особенно хотела этого. Ее даже не заинтересовало то, что они куда-то торопятся. Но когда эта спешка прекратилась и тело принялось описывать круги, она ощутила властное чувство. Понаблюдав за телом словно с птичьего полета, Лестер решила прекратить бессмысленное кружение. Впервые это произошло, когда тело заколебалось у реки, осененное куполом собора. Словно с вершины золотого креста видела Лестер его траекторию и понимала, что центром круга остается Саймон. «А зачем?

Чего ради вокруг него кружиться? Тоже мне — ось мироздания!» — думала она почти человеческими словами.

На самом деле, с той высоты, откуда она смотрела, различить Саймона было невозможно. Зато кое-где на улицах ей удалось обнаружить еще несколько форм, вовлеченных в такое же круговое движение. Она узнала их по странному сходству с огромными жуками, идущими на задних лапах. Она остановила свой кривобокий паланкин в тот самый момент, когда он опять собрался вернуться на проверенную орбиту. Лестер приказала мысленно:

«Нет, нет, в другую сторону!» Гомункул затрясся, стал мучительно изгибаться и неохотно повернул. Подергиваясь, он медленно побрел обратно по набережной. По углу наклона тела можно было предположить, что оно преодолевает сильный встречный ветер, хотя в Лондоне в тот день было тихо. Просто солнце теперь било ему в глаза, а это уж и вовсе против всех обычаев магических тварей. Будь на месте тела живая колдунья, даже из низкого сословья, она никогда не подчинилась бы так легко.

Гомункул же испытал всего лишь некоторое неудовольствие, но вообще-то ему было все равно. Загребая ногами, бормоча, дергаясь, тело шагало обратно в сторону Вестминстера.

В какой-то момент Лестер перестала чувствовать Эвелин. Магическая форма, объединившая их, одновременно и разъединила. Они сосуществовали в ней, но перестали принадлежать друг другу. Лестер вошла в эту подделку ради Эвелин, а та куда-то делась. На самом деле Эвелин просто перестала нуждаться в Лестер. Ее заботило теперь только новое убежище и собственный комфорт. Все равно — стоит оно или идет, а если идет — то неважно куда. Главное, во Вселенной появился голос.

Пусть пока он только повторяет за ней, как попугай. Ничего. Потом она заставит его разговаривать. Лестер слышала этот брюзжащий голос и, конечно, считала его голосом Эвелин, но до поры решила не обращать на него внимания. Звуки приходили к ней через новую тишину, через отрадный покой, который они словно бы и не нарушали; из многоголосого лондонского шума выделялось только это карканье, но и оно проходило мимо, подобно тому, как тело, бредущее по улицам, не нарушало покоя низкого облачного неба.

Между прочим, облака над городом нависли действительно тяжелые. Река, придавленная ими, с трудом несла темные воды. Взгляд одновременно мог отыскать не больше одной-двух лодок. Движение по Темзе, по крайней мере здесь, выше по течению, еще не восстановилось. Лестер заинтересовал какой-то баркас, и тело, скрестив на груди руки, послушно остановилось, опершись на парапет. В воде было полно всякого мусора: ветки, обрывки бумаги, щепки, веревки, старые коробки, медленно поворачиваясь, выплывали из-под моста. Однако новые глаза Лестер смотрели на это без отвращения. Грязная вода казалась им такой, какой она и должна быть. Город большой, вполне естественно, что он сбрасывает свои отходы в реку. Да, они портят природу, но терпимо, вполне соответственно масштабам Города, и в этом нет ничего плохого. Факт он и есть факт; о нем не забудешь ненароком, не потеряешь среди бесплодных фантазий. Все, что уже свершилось, естественно пребывало в мире. Размокшие коробки и бумага плыли по реке, но даже это безобразие доставляло радость. Вообще, все, что происходило в этом огромном материальном мире, было хорошо. Тяжесть нависшего неба была чудом, а предчувствие дождя — удовольствием.

Река упорно стремилась куда-то. Лестер глазами гомункула наблюдала эту целеустремленность и радовалась.

Но одновременно она осознавала какое-то иное движение внутри себя или под собой. Одинокая чайка, залетевшая с побережья, нырнула вниз, описала круг, поднялась и исчезла в низовьях. Как ни был огромен Лондон, чайка показывала направление, где он кончался и начиналось море. Море означало нечто другое, не Лондон, и даже не Темзу. Подслеповато щурясь, Лестер провожала глазами чайку, не думая о других людях, которые когда-то вот так же, на берегу другой реки следили за исчезающим в небе голубем, а потом поглядела вниз, и ей открылись глубинные потоки и течения.

Под причудливо расцвеченной, беспокойной поверхностью текли бесконечные вариации одной и той же реки. Чем глубже проникал взгляд, тем прозрачнее становились ее воды. На земле люди могут видеть только непрозрачные вещи, а Лестер без труда различала все новые и новые прозрачные слои. Все состояния бытия начинали обретать для нее свой собственный вид, каждый был сам по себе. Ни один не терял связи с остальными, но и не мешал видеть расположенные за ним.

Темза, по-прежнему оставаясь Темзой, открывала внутри себя бесконечные потоки разной степени чистоты, неуловимо переходившие один в другой. Но каждый новый видимый поток словно сохранял в себе все черты своих надстоящих собратьев, и Лестер, всматриваясь в открывающиеся бездны, чувствовала все нарастающее желание увидеть самую первую, самую настоящую Темзу.

На это желание наслаивалось давнее воспоминание о том, как они с Ричардом хотели однажды открыть родники, питающие истоки Темзы. Печаль, высокая, новая, но все-таки горькая, вызванная какими-то несбывшимися намерениями ее земного прошлого, не оставляла Лестер даже здесь.

Она смотрела на реку — теперь уже не с той высоты, откуда недавно наблюдала за парящей чайкой, а глазами своего нынешнего тела, стоящего на набережной. Она смотрела на реку, и хотя не могла проникнуть сквозь массивные строения Парламента и Аббатства, но даже эти плотные массы, казалось ей, плыли в нескончаемом потоке текучей красоты. Она смотрела на них, и ее кольнуло предчувствие внезапной боли. Ощущение границы, словно именно здесь эфирная река вливалась в реку земную, а дальше их пути расходились, и источник Темзы совсем не походил на родники ее притоков. Так было в этой точке, да и в любой другой, везде — то же самое разделение. Внезапно ей стало страшно. Ее пугало сильное течение под поверхностью. Оно все струилось и струилось, холодное, страшное, хуже смерти. Мост над потоком (они иногда встречались там с Ричардом) выглядел таким хрупким. Они встречались над этой текучей бездной и понятия не имели, что у них под ногами разверзлись хляби, в которых уже нет ничего земного, ни встреч, ни радости. О тщета бытия, тщета всех земных встреч! «Миллион лет», — сказала она? Да ни единого мига! Какое наивное ребячество! Ее духовное сознание поняло это и содрогнулось. Она никогда больше так не скажет, сколько бы она ни ждала, она всегда будет ждать разлуки, потери, конца. Нижняя река текла и пела, голос ее заполнил улицы Лондона одной нотой, той самой, которую она слышала в комнате Бетти, когда лежала на постели в восхитительной безопасности. Постель, звук, река — все было пропитано слабой, холодной болью вечной разделенности.

Время еще не кончилось, но стало совершенно определенным. Жестокая ясность текла рядом. Лестер поняла, что должна использовать настоящий момент как можно лучше. Она-то думала помочь Эвелин, но теперь видела, что не сможет: от Эвелин осталось только сиплое карканье. Но что-то ведь она должна делать. Бетти? Ричард?

Ричард — и это тело? Она все-таки заставила себя обдумать такую возможность. Если уж ей отвратительна сама мысль о том, чтобы предстать перед любимым в таком обличье, то каково же будет ему? Но если она сможет…

Если они смогут говорить? В конце концов, не так уж и плоха эта форма, ничего страшного. Прежде чем настанет великое разделение, можно попросить прощения, и простить самой, подбодрить… если…

Она не очень хорошо представляла, насколько дальнейшее зависит от ее усилий. Конечно, она может действовать, но что бы она ни сделала, все приобретает единственно возможный смысл, точный и ясный. Как бы это помогло, будь с ней сейчас Бетти или Ричард, да она бы смеялась от счастья. Но их нет. Надо идти. Повернувшись к земной грани Города, Лестер заставила тело двинуться в путь. Скоро они оказались напротив входа в подземку на Чаринг-Кросс. Здесь пришлось остановиться и осмотреться. Лестер задумалась, как предупредить, подготовить мужа к предстоящей встрече. Ничего удивительного, что она вспомнила о телефоне. Вещественное вещественному; почему бы этой земной форме не воспользоваться земными вещами? Но никакая духовная страсть не поможет ей создать нужные два пенни. Может, она и обретет бессмертие на пути к славе небесной, но два пенса вряд ли добудет. Ей вспомнился добрый самарянин, у которого они нашлись7, и с радостью в сердце она протянула руки навстречу этому неожиданно живому образу. Она ведь не Саймон, она не может создавать вещи. Но если ей суждено их иметь, значит, кто-нибудь даст ей. Она вспомнила, совершенно не думая о воздаянии, что в свое время тоже давала мелочь нищим.