Шота Руставели - Витязь в барсовой шкуре

• Название: Витязь в барсовой шкуре
• Автор: Шота Руставели
• Жанр: Прочая старинная литература
• Год: 1989

Узнать несколько стихов Руставели, значит полюбить его. Кто полюбит, тот захочет достичь или хотя бы приблизиться. Так было и со мной. К. Бальмонт * иллюстрации в png

---

5. Сказ Тариэля о себе, когда он впервые сказал его Автандилу

Так даруй же мне вниманье. Я скажу повествованье,
Чувства выявлю, деянья, — уж таких не будет вновь.
Я не жду от той покоя, кем я брошен в пламя зноя,
Ей безумен, мрак свой строя, изливаю током кровь.

Знаешь ты, и всем известно, семь есть в Индии чудесной,
Семь царей. Но повсеместно Фарсадану — шесть корон.
Он властитель был великий, смелый, пышный, львиноликий,
Вождь царей и в битве дикой предводитель воинств он.

Царь седьмой, и с нравом рьяным, был отец мой, Сариданом
Звался он. Пред вражьим станом не был, гибельный, вторым.
Кто имел бы дерзновенье, явно ль, тайно ль, оскорбленье
Нанести тому, чье зренье, как копье, пронзит и дым.

Не любя уединенья, он любил охоту, пенье,
Принимал судьбы решенье, не заботясь ни о чем.
Но с грозой идут темноты, и к нему пришли заботы.
Вопросил себя он: «Кто ты?» И сказал: «Беру мечом».

В крае все храню я части от врагов и от напасти.
Недруг прогнан. Тверд во власти я царю, и блеск мне дан.
Так пойду же к Фарсадану, пред властительным предстану.
Перед ним склонясь, я встану, новым светом осиян».

Принимает он решенье. Фарсадану извещенье
Шлет: «Всей Индией правленье надлежит царю, тебе.
Сердцем всем и всей душою, ныне я перед тобою
Говорю: твоим слугою буду в славе и в борьбе».

Фарсадан, услыша это, полон радости привета.
Слово шлет ему ответа: «Бога я благодарю.
Царь ты Индии венчанный, как и я. Когда нежданный
Дар мне шлешь, ты мне желанный. Молвлю брату и царю».

Царством чтит его, как даром. Назначает амирбаром,
Также амирспасаларом, — полководец главный то.
Правя властью полноправной, царь он не самодержавный,
С главным в этом лишь не равный, а в другом над ним никто.

Моего отца с собою равным царь считал. Порою
Молвил: «Горд моей судьбою: где такой есть амирбар!».
То в охоте беспокойной, то в войне и битве знойной,
Все вдвоем четою стройной. Знак был в нем особых чар.

Я — не он. Хоть благородство есть во мне мое. Но сходства
Нет меж двух. И превосходство было в нем свое всегда.
Был бездетен царь с царицей, хоть лучистой, грустнолицей.
Оттого своей сторицей за бедой пришла беда.

Горе! В час, огнем богатый, гроз готовятся раскаты.
Амирбару в день проклятый был дарован я как сын.
Царь сказал: «Того же рода он, что я, — одна природа.
Пусть он, — в этом мне угода, — возрастет как властелин».

Царь меня с царицей взяли, как свое дитя. Печали
Я не знал. Меня качали, пели ласковый напев.
Люди мудрые учили, возвращали в царской силе.
И как солнце был я или как встряхнувший гриву лев.

Я к Асмат сейчас взываю. Если ложно, что вещаю,
Ты скажи. Я утверждаю, что когда пяти был лет,
Нежной розой я светился, льва убить не тяготился,
Фарсадан уж не мрачился, что родного сына нет.

Бледен. Крови в лике мало. Но Асмат рассвет мой знала,
Знает, как заря блистала, расцвечая юный день.
Хороша краса младая. Говорили: «Он из рая».
А теперь я что? Немая мгла того, что было. Тень.

Пять годов — как свет зарницы. А у царской роженицы,
Дочь родилась у царицы». Юный горестно вздохнул.
Грустный взор блеснул слезою. Обомлел он, взят тоскою.
Грудь Асмат ему водою освежила. Отдохнул.

Молвил: «Сила огневая, что горит во мне сжигая,
И тогда была златая. Мой бессилеет язык
В похвалах. Пред Фарсаданом, торжествующим, румяным,
Все цари — в усердьи рьяном. Многократный дар велик.

От царей дары богаты. Светлой радостью объяты,
Принимают их солдаты. Гости — в празднестве живом.
Царь с царицей, нас лелея, смотрят вдвое веселее.
Имя той скажу, что, рдея, сердце мне сожгла огнем».

Имя вымолвить он тщится. Взор сверкнет, и взор затмится.
Чувств лишится. Пот струится с побледневшего чела.
В пытке, с этой пыткой схожей, Автандил тоскует тоже.
Тот очнулся. Молвит: «Боже! Ныне смерть моя пришла.

Девы, лик чей светит ало, что семи годов блистала,
Что луной и солнцем стала, имя — Нэстан-Дарэджан.
С нежной, с ней терпеть разлуку, как такую вынесть муку?
Защитишь алмазом руку, — сердцу ж где алмаз тот дан?

Так в поре своей напевной возросла она царевной.
Я возрос, чтоб в бой стозевный устремить горячий взгляд.
Вновь к отцу попал я в руки. В мяч играл, был ловок в луке.
Силен в воинской науке. Львов сражал я, как котят.

Царь воздвиг дворец. Как чара, в нем чертог из безоара,
Из рубинового жара, гиацинтов вырезных.
Для нее. А перед домом — садик малый с водоемом.
Розы в зеркале знакомом длили пламень грез своих.

Днем и ночью, пряном зное, из кадильниц в том покое
Дымы синие алоэ, желтых пламеней игра.
То в саду она, где тени, то на башне, в сладкой лени.
В этой светлой мигов смене няня — царская сестра.

Овдовевшая в Каджэти, с ней Давар. Не жестки сети.
Дева в ласковом привете научается уму.
В том чертоге озаренном, от других отъединенном,
Дева в мире благовонном провожает день во тьму.

За завесой, как из дыма золотистого, хранима,
За парчой она незримо возросла, кристалл-рубин.
С ней Асмат и две рабыни. Вместе игры без гордыни.
Расцвела, как цвет в пустыне и как дерево долин.

Мне пятнадцать лет уж было. Сердце было полно пыла.
Воля царская взрастила как царевича меня.
Силой лев и солнце взглядом, как взлелеян райским садом,
Предавался я отрадам: стрелы, меч и бег коня.

С тетивы стрела летела, — бездыханно было тело
Птицы ль, зверя ли. И смело попадал я в цель мячом.
Пирование без срока. Но отдельно, волей рока,
Был от той, что огнеока, с светло-розовым лицом.

Знают смерть и властелины. Умер мой отец. Кончины
Этой день был день кручины для верховного царя.
Скорбь застыла в Фарсадане. Умер — страшный в вихрях брани.
И восторг — во вражьем стане. Льва страшилися не зря.

Уничтоженный судьбою, целый год я был тоскою
Омрачен, как цепкой мглою, неутешенный никем.
Вдруг придворные предстали, и приказ мне царский дали:
«Тариэль, не будь в печали. Уж конец рыданьям всем.

Тосковали мы и боле о печальной нашей доле.
Не минуешь божьей воли. Всем приходит нам конец.
Траур кончен. С веком старым день приводит к новым чарам.
Будь отныне амирбаром, и служи нам, как отец».

Вспыхнул я, воспламенился. По отце горел, томился.
Рой придворных преклонился, выводя меня из мглы.
И индийские владыки до меня склонили лики,
Как родители, велики, но любовны и светлы.

Близ своих сажали тронов, возвещали власть законов,
Чтоб служил я без уклонов, долгу весь отдав свой жар.
Я упрямился, страшился заменять отца. Но длился
Спор недолго. Подчинился. Отдал честь — как амирбар».

6. Сказ Тариэля о том, как он полюбил, когда впервые он полюбил

Подавив свои рыданья, он продлил повествованье.
«В некий день, — воспоминанье жжет, ему не скрыться прочь,
От забав, охоты дикой я домой пришел с владыкой.
Он сказал мне, светлоликий: «На мою посмотрим дочь».

Руку взял мою... Ужели не дивишься в самом деле,
Что душа осталась в теле, вспоминая эти дни?
Сад увидел я блестящий. Голос птиц там был журчащий.
Не споет сирена слаще. Водомет струил огни.

Ароматы розы сладки. Ткань над дверью. Златы складки.
Те лесные куропатки, что с охоты нес с собой,
Ей отдать — царя веленье. Тут мое воспламененье.
Здесь начальный миг служенья. Долг, назначенный судьбой.

Чтобы сердце из гранита было чем-нибудь пробито,
Что найдешь? Но жало свито — адамантовым копьем.
Царь, я ведал, не желая, чтоб была его златая
Кем увидена, сдвигая ткань завесы, входит в дом.

Я стоял в саду, пред домом, возле роз над водоемом,
Сердцем отданный истомам ожидания и чар.
Слышит ухо шелестенье, речь Асмат и повеленье
Дать царевне приношенье, что подносит амирбар.

Колыхнулась ткань волною. За завесой той дверною,
Вижу, дева предо мною. В сердце мне вошло копье.
И Асмат взяла добычу. Я же вспыхнул. Вечно кличу:
«Жар! Горю!» Но возвеличу тем лишь рдение мое».

Тот, что солнечного света ярче был, сказавши это,
Не найдя на всклик ответа, пал, издавши горький стон.
Автандил с Асмат рыдали, горы эхо повторяли.
В мрачной молвили печали: «Всех сражавши, сам сражен».

Вновь обрызган он водою. Сел, объят кручиной злою,
Стонет. Льется за слезою щеки жгущая слеза.
«Горе мне!» — его реченье. — «Сколь великое волненье!»
Только вспомню, — помышленье, мысль о ней мне, как гроза.

Я недаром горько плачу. Тот, кто верует в удачу,
Знал восторг — и скорбь в придачу: обольстит, — чтоб обмануть.
Мудрость тех скорей хвалю я, кто не жаждет поцелуя
От судьбы. Все доскажу я, коль смогу еще вздохнуть.

Были взяты куропатки. Я ж, исполненный загадки,
Не бежал я без оглядки, — наземь рухнул бездыхан.
Как пришел в себя, рыданья вкруг меня и восклицанья,
Словно звуки провожанья, мой корабль — до дальних стран.

В пышной я лежу постели. Царь с царицею сидели возле.
Плач — как звук свирели. Стоны слиты в долгий гул.
Щеки ранят. Кровь струею. И муллы сидят толпою.
Говорят, что надо мною колдовал Вельзевул.

Увидав, что жизнь лелею я еще, меня за шею
Обнял царь рукой своею: «Сын! Хоть слово мне одно!»
Страхом взятый исступленным, снова чувств я был лишенным.
Кровь потоком разъяренным в сердце канула на дно.

А в молчании глубоком все муллы следили оком,
Знак какой здесь послан роком. Был в руках у них коран.
«Недруг рода здесь людского», — таково их было слово.
Трое суток чуть живого, жег огонь, и был он рдян.

Меж врачей опять сомненье и одно недоуменье:
«На такой недуг леченья — нет. Печаль владеет им».
Прыгал, как умалишенный. Речь была лишь бред сплетенный.
Слезы в горести бессонной льет царица. Дни — как дым.

Трое суток во дворце я был, меж смертью-жизнью рея.
Ум вернулся. Разумея, что случилося со мной,
Я сказал: «Увы! Лишенный жизни, призрак я смущенный».
И в молитве вознесенной вскликнул я: «Создатель мой!

Узри терны затрудненья, и услышь мои моленья.
Дай мне сил выздоровленья. Встать с постели дай мне сил.
Тайну здесь я ненароком расскажу в бреду глубоком».
Бог услышал. С должным сроком раны сердца закалил.

Я сидел. К царю послали с вестью: «Кончены печали».
Царь с царицей прибежали. Смотрят с лаской на меня.
С головою непокрытой царь стоял, в молитве — слитый.
С ней, царицей, и со свитой. Бог щедротен, нас храня.

Сели оба. Подкрепился пищей я. И оживился.
Молвил: «Царь! Возвеселился дух во мне. Я стал сильней,
Я хочу увидеть поле. На коне скакать на воле».
Царь со мной среди раздолий. Мчимся мы в простор полей.

Конский дух исходит паром. По речным проехав ярам,
Мы вернулися к базарам. Возвратился я домой.
Царь простился у порога. Вновь недуг нахлынул строго.
«Что мне ждать еще от бога? Смерть нависла надо мной».

То лицо, что было рдяно, стало ныне цвет шафрана.
В сердце режущая рана, десять тысяч в нем ножей.
Вот привратник в дверь вступает, к управителю взывает.
«Весть какую этот знает? Тот ли мне принес вестей?»

«Раб Асмат пришел». — «Зови же». — Он вошел. Подходит ближе.
Поклонился низко, ниже. И посланье подает.
В буквах строк — огонь влюбленный. Я читаю изумленный.
В сердце я другом — зажженный. И в моем — огней полет.

Возрастает удивленность. Как сумел зажечь влюбленность?
И откуда непреклонность — изъясненье в строки влить?
Надлежит здесь послушанье. Обвинила бы молчанье.
Написал в ответ посланье, свивши слов цветную нить.

Дни пришли и миновали. В сердце, знающем печали,
Рденья пламени сгорали. Не ходил я в стан бойцов.
Не являлся ко двору я. Принимал врачей, тоскуя.
Мир, однако, жил, ликуя, дань беря моих часов.

Ничего врачам не зримо. В сердце точно сумрак дыма.
Чем печальное палимо, не узнал никто из них.
«Кровь,—сказали, — в ней пыланье». Царь велел кровопусканье
Сделать мне. Чтоб скрыть страданье, дал коснуться рук моих.

Кровь пустили, капли рдели. Грустный, я лежал в постели.
Раб пришел. Мол, речь о деле. — «Что такое?» — «Раб Асмат».
«Приведи». А про себя я размышляю, вопрошая:
«В этом всем она какая, и к чему ведет мой взгляд?»

Раб вручает мне посланье. Весь исполненный пыланья,
Я читаю указанье: «Нужно мне сейчас прийти».
Отвечаю: «Поскорее. Час торопит. Не робея,
Приходи ко мне смелее и не медли на пути».

Я сказал себе: «Сомненья для чего, когда стеченье
Всех минут дает решенье? Я же царь и амирбар.
Все индийцы мне подвластны. Так не буду я несчастный.
Коль узнают, бурей страстной не такой зажгут пожар».

От царя гонец спешащий. Вопрошает: «Как болящий?»
«Кровь пустили. В настоящий час отрадней мне дышать.
Я к тебе хочу явиться. Мне пристало веселиться.
Лицезреньем насладиться будет радость мне опять».

Ко двору пришел. «Уж боле, — царь сказал, — не будь в неволе».
На конях мы едем в поле. Без колчана, без меча.
Сокола летят как стрелы. Куропаток рой несмелый
Вьется рябью серо-белой. И стрелки спешат, крича.

Тем, что были на равнине, дома пир веселый ныне.
Камень красный, камень синий многим дан, как дар, царем.
И конечно уж свирели в этот день не онемели.
Песнопевцы звонко пели. Шум веселия кругом.

Я борьбу с самим собою вел, но взят тоской был злою.
В сердце огненной волною мысль о ней и мысль о ней.
Пламень — током беспокойным. Я сидел в кругу достойном.
Пил. Зовут — алоэ стройным. Пировал среди друзей.

Вдруг я вижу казначея. Шепчет на ухо: «Робея,
И покровами белея, амирбара ждет одна,
Кто-то». Скрытность восхвалил он. Я велел, чтоб проводил он
В мой покой ее. Укрыл он там ее. И ждет она.

Встал. Друзья хотят прощаться. Я прошу их не стесняться,
Пировать, увеселяться. «Я сейчас вернусь сюда».
Раб стоял в дверях на страже. Трепеща, как пойман в краже,
Я вхожу, и в сердце даже не могу унять стыда.

Женский призрак, как виденье. Изъявляет знак почтенья.
Говорит: «Благословенье тем, кто может быть с тобой».
Я дивлюсь на восклицанье. «Нет уменья в ней и знанья,
Как любовное признанье скромно выразить душой».

Говорит: «Изнемогая от стыда, пришла сюда я.
Мыслишь — мысль во мне есть злая. Но пришел сюда, спеша.
Уповаю я и верю, что простишь стыда потерю.
Этим спехом — счастье мерю. Успокоилась душа».

Говорит: «Мое реченье ты прими без подозренья.
Исполняю повеленье — той, в чьем сердце страх тебя.
Госпожи моей желанье, вот откуда то дерзанье.
Принесла тебе посланье. Слово скажет за себя».

7. Первое послание, которое Нэстан-Дарэджан написала своему возлюбленному