Андрей Раевский - Конец игры

• Название: Конец игры
• Автор: Андрей Раевский
• Издательство: АСТ: АСТ Москва: Транзиткнига
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2006
• ISBN: 5-17-034970-Х

Игра демонов Валпракса и Тунгри начинается...

Фигуры на их доске — люди, обитающие в могущественной Алвиурийской империи. Правила Игры просты — один из игроков может трижды подвергать опасности жизнь "основной фигуры" своего противника, другой же — трижды спасать свою игрушку из безвыходных ситуаций.

Расстановка фигур такова.

Молодой монах Сфагам приговорен к смерти за разглашение миру секретов монастырских боевых искусств…

Трое убийц из соседнего монастыря вышли с миссией уничтожить предателя…

Но у Сфагама находятся союзники — юный ученик Олкрин и отчаянная наемница Гембра.

Демон Тунгри делает первый ход — и Сфагам лишается всех своих способностей, Гембра попадает в плен, а Олкрин оказывается впута в сложную дворцовую интригу.

Следующий ход предстоит сделать Валпраксу!

---

— Неужели человек действительно не в силах постичь и осуществить свою подлинную природу? — вступил в разговор первый оратор, собрав в кулак свою чёрную бороду. — Сдаётся мне, ты сам так не думаешь, а без искренности истина никогда не откроет своего лика.

— Прежде чем сказать что-нибудь искренне, следует трижды подумать, ибо искренность есть неспособность скрывать свои пороки. И, таким образом, искренность — это отсутствие сострадания к себе, — невозмутимо ответил Анмист.

— Ха! Вы слышали? — сценически взмахнул рукой Мелварст. — Но ведь без искренности действительно нельзя достичь правды!

— Правда — самый страшный вид клеветы.

— Прекрасно! А что скажешь ты на то, что лесть — это искусство рабов?

— … Рождающее свои шедевры.

— А разве не стоит. довольствуясь настоящим, стремиться к лучшему? — подхватил старик эстафету вопросов, уже явно теряющих единую тему.

— Следует надеяться на лучшее и готовиться к худшему.

— Пока сердце желает, ум мечтает… — вступил чернобородый.

— А жизнь уходит, — добавил Анмист.

— Но планы — это мечты мудрых, — вновь вступил старик.

— Верно. Дураки мечтают без планов, — последовал ответ.

— Дураки, как правило, чрезвычайно любят самих себя, а потому особенно зависимы от чужого мнения.

— Чужое мнение неистинно уже потому, что оно чужое.

— А что скажешь ты на то, что человек есть животное, наделённое чувством стыда?

— … И потому вечно несчастное.

— Нужда хитрее мудреца, — бросил реплику кто-то из публики.

— А мудрец и не бывает хитрым… к своему несчастью, — не поворачивая головы, парировал Анмист.

— Но ведь честность — лучшая политика, не так ли? — спросил Мелварст.

— Так, но политика — не лучшая разновидность честности.

— А нищета, — наставительно поднял палец вверх старик, — это есть не что иное, как умеренность во всём.

— Когда тебя умеряют другие.

Это высказывание Анмиста отозвалось дружным одобрительным смехом слушателей.

— Но истинное милосердие, — возвысил голос Мелварст, — это то, что начинается с самого себя.

— И, как правило, там же и кончается.

Новая волна смешков перекрыла слова ораторов, хотя те, не сговариваясь, стали говорить все одновременно.

— И всё таки… всё-таки, — прорвался к вниманию публики возбуждённый голос Мелварста, — ведь не станешь же ты возражать, что тоску и рутину обыденной жизни можно победить только благородством божественной веры?

— …С её собственной тоской и рутиной, — немного утомлённым голосом ответил Анмист, глядя поверх голов в дальний край площади, где стройная процессия пышно разодетых жрецов спускалась с лестницы навстречу пёстрой и бесформенной толпе паломников.

— И довольно на сегодня разговоров, — добавил он, выходя за край площадки.

Не обращая внимания на сопровождающие его заинтересованные взгляды, Анмист направился прочь. Ораторы ещё пытались продолжить свой диспут, но большая часть публики стала расходиться. В некоторой растерянности отошла в сторону и Гембра, продолжая смотреть в спину уходящему незнакомцу. Его стройная фигура вот-вот готова была раствориться в необъятных просторах площади. Неожиданно резко для самой себя Гембра сорвалась с места и нагнала его.

— Послушай… — сбивчиво начала она, совершенно не представляя, своих дальнейших слов, но, твёрдо зная, что ей ОБЯЗАТЕЛЬНО НУЖНО С НИМ ПОГОВОРИТЬ. — Послушай, ты очень необычно отвечал на их вопросы… И… ну и поэтому…

В глазах незнакомца отразилась смесь лёгкой скуки и столь же лёгкой заинтересованности.

— И ты ведь не столичный житель, иначе они бы давно тебя знали, — удалось наконец Гембре вырулить на сколь-нибудь осмысленное начало разговора.

— Да, я приехал недавно… По делам. Ну и что с того?

— Да ничего… Так… Просто твои речи напомнили мне одного человека…

Анмист пожал плечами.

— Бывает, что люди чем-то похожи. Говорят, что у каждого человека обязательно есть даже двойник. — Голос Анмиста был несколько вял, но глаза его при этом внимательно разглядывали Гембру. — Наверное, и я на кого-нибудь похож — куда денешься. — Слегка кивнув головой в знак окончания разговора, он двинулся дальше, но, сделав несколько шагов, быстро развернулся и подошёл к продолжавшей стоять на месте Гембре.

— Мне стало интересно, на кого я мог бы быть похож. И чем именно. Не расскажешь ли ты мне подробнее про своего знакомого?

— Его зовут Сфагам, — ответила Гембра. Он был мастером Высшего Круга в братстве Совершенного Пути. Всё это — долгая история.

— Надо же. Я тоже слышал о нём. И хотел бы узнать побольше. Ты ведь мне расскажешь? — улыбнулся Анмист, умело скрывая возбуждение. Я люблю долгие истории.

Глава 19

Теперь, когда Олкрина не было рядом, Сфагам особенно остро чувствовал произошедшие с ним внутренние перемены. Он не просто ощущал глубокое погружение в поток всеобщей и естественной воли Единого, что всегда лежало в основе всех монашеских искусств и духовных наставлений. Вместо растворения своего Я в этом безличном всепоглощающем потоке космической целесообразности он переживал своё СОУЧАСТИЕ в плетении нити причин и следствий, поступков и событий. Единое действовало теперь не ЧЕРЕЗ него, а ВМЕСТЕ С НИМ. Подобное было впервые. Да и в древних трактатах, содержащих подробнейшие описания тончайших духовных состояний, такие случаи не описывались. Поистине, мир изменился… Снова и снова вспоминал Сфагам старинные тексты, но даже его блестящая память, приводившая в изумление самых искушённых книжников, не находила ничего, на что можно было бы опереться. Это означало, что двигаться теперь надо было только вперёд. К этому подталкивала и небывалая, какая-то непререкаемая уверенность в осмысленности и правильности всех совершаемых действий, которая пришла после посещения гробницы Регерта. Холод глубоко затаённого страха одинокой души оказаться выброшенной из разумного и закономерного течения жизни, который всерьёз беспокоил Сфагама после ухода из Братства, теперь растаял без следа. Он ехал, куда глаза глядят, ничуть не сомневаясь, что значимые события в любом случае начнут происходить в самое ближайшее время. И даже присутствие между ним и Единым неких таинственных сил, как ни странно, не вызывало беспокойства. Их действия были осмыслены, а значит, в конечном счёте, согласованы с Единым.

Впрочем, выбор пути не был совсем уж случаен. Последние дни перед мысленным взором Сфагама всё чаще возникал образ настоятеля Братства. Это было неспроста, и дорога теперь вела мастера в провинцию Сафинейя, где среди густых лесов прятался от суеты мира древний монастырь Совершенного Пути и где его уже в самый день расставания с Братством не замедлили подхватить первые приключения.

Разумеется, о том, чтобы ни с того, ни с сего появиться у стен монастыря, не могло быть и речи. Просто Сфагам чувствовал, что надо быть где-то рядом. А там — видно будет. Чувствовал он и то, что в скором времени ему непременно надо будет направиться в Канор. Но когда и с какой именно целью — это тоже должно было проясниться своим чередом и довольно скоро…

А пока что на ухоженных дорогах центральных провинций его встречали богатые и бедные деревни, посёлки и небольшие городишки, тянулись чередой постоялые дворы и станции императорской почтовой службы. Не без удивления наблюдал Сфагам за состоянием своего ума. С одной стороны, только сейчас что-то оттаяло в его душе и его стало тянуть к новым местам и новым людям. Ему хотелось всякий раз открыть себя навстречу свежим энергиям дорог, домов и случайных попутчиков. Теперь им всё чаще удавалось вызвать его на разговор где-нибудь на переправе, на постоялом дворе или за столом харчевни. Но в то же время где-то глубоко сидело точное предвидение всего, что будет увидено и услышано, и от этого сердце заволакивало скукой… Всё чаще Сфагам вспоминал глупейший разговор с мастеровыми в харчевне Амтасы. Но зато пришло удивительно лёгкое переживание времени. Теперь он, похоже, навсегда избавился от мучительного ощущения утекающих как сквозь пальцы дней. Дней, в которых надо было сделать если не что-то выдающееся, то, по крайней мере, нечто более значимое, чем было сделано. Эта саднящая, разъедающая изнутри боль исчезла: теперь пошло другое время — ЕГО ВРЕМЯ. Время подлинное, где всё спрессовано и нет места бессмысленным событиям. И это ощущение одаривало душу небывалым чувством свободы. Когда-то в одном споре он в шутку сказал, что умный имеет то преимущество перед мудрым, что может позволить себе, время от времени, не только прикинуться дураком, но и немного ПОБЫТЬ ИМ. Монахи смеялись, а настоятель только слегка улыбался и качал головой…

Постоялые дворы на лесистых дорогах Сафинейи почти всегда были хороши и смотрелись привлекательно. Выстроенные из добротного дерева, они выглядели солиднее иных каменных в других провинциях. Таким был и тот, на который Сфагам попал уже поздним вечером, успев разглядеть при свете масляных факелов лишь высокие резные ворота и широкий двор с просторно раскинувшимися вокруг главного дома службами и большой конюшней. Всё было как обычно — мальчишка, бегом относящий его немногочисленные вещи в одну из верхних комнат, долгая горячая баня, изучающие взгляды вечерних посетителей ярко освещённой гостевой комнаты-харчевни и удивлённое лицо хозяина, услышавшего от человека, небрежно бросающего на стойку целых полвирга, что ужин будет состоять из одной лишь сырной лепёшки и кружки воды. Да, всё как всегда — полусонное спокойствие и скука, берущая верх над интересом… Некоторое время Сфагам неподвижно сидел, внимательно рассматривая гладко отполированные разводы древесных волокон на крышке стола и пустую глиняную кружку с капельками воды на дне. Тайная жизнь вещей всегда притягивала его своей непостижимостью. Казалось, что их застылость мнима и обманчива: стоит отвернуться, и они оживут, начав между собой разговор, неслышный и непонятный человеку. Вещь только лишь прикидывается тем, чем кажется человеку, и никто не знает о тайной жизни кружки или стола, как и об их подлинной природе. Как и человек, хранящий в памяти образы известных ему вещей, они тоже помнят тонкие образы людей, владевших ими или даже только прикасавшихся к ним… Иногда глубокая концентрация на предмете позволяла Сфагаму слегка приоткрыть завесу, скрывающую его тайную жизнь, и почувствовать силовые потоки Единого, которые своими неизъяснимыми ритмами пронизывали застывшую форму и незримо пульсирующую плоть вещества. В монашеских искусствах давно было известны способы слияния тонкого тела с ритмами, бьющимися во внешних материальных телах. Вливаясь в силовой поток первозданных стихий, отпавшими сгустками которых представала та или иная вещь, человеческий дух овладевал ими, и тогда мастера-монахи делали то, что непосвящённому казалось совершенно невероятным, — проходили сквозь стены и двери, ловили зубами пущенные в них стрелы, протыкали своё тело насквозь, словно щепки ломали мечи и копья, голыми руками разрывали доспехи и даже одолевали земную тягу. Многое из этого умел и Сфагам, особенно когда входил в образ воина Второй Ступени. Но, в отличие от других преуспевших в искусствах монахов, ему было мало самого умения — ему хотелось ПОНЯТЬ. Понять и объяснить. Он знал, что слова здесь бессильны. Бессильны и опасны, ибо способны разрушить хрупкую и уязвимую канву тончайших интуитивных вчувствований и состояний. Но Сфагам не мог примириться с существованием той стены между ним и внешним миром вещей, которая манила его своей кажущейся иллюзорностью и которая, в конечном счёте, делала его таким одиноким… "Отчего ты так беспокоишься? — спросил как-то настоятель. — Люди не могут толком объяснить НИЧЕГО из того, что они используют, и нисколько не страдают от своего неведения. Просто живут и всё… А если начнут задумываться и рассуждать — перестанут уметь и станут всё больше и больше ошибаться. В древности люди были ближе к естеству и поэтому меньше ошибались. Почти как животные…"