Элеонора Раткевич - Превыше чести

• Название: Превыше чести
• Автор: Элеонора Раткевич
• Жанр: Фэнтези

Элеонора Раткевич

---

Тэйглан не понимал… он видел, что перед ним лежит найгери,.. убитый найгери… он видел, во что одет убитый, — и не мог не узнать этой одежды… но он не понимал. И только когда Хэйдльяр у него за спиной застонал почти беззвучно, невозможная правда стеснила дыхание Тэйглана.

При убитом не было и не могло быть меча — потому что его не было у живого.

Потому что в луже собственной крови лежал на полу Анхейн. Поющий.

И Тэйглан без сил опустился на пол рядом с телом убитого друга.

Ребра Тэйглана, казалось, забыли, как двигаться; удушье сдавило голову черным обручем. Убитый Поющий… да это все равно что сказать «черное солнце» или «раскаленный лед»! Поющих не убивают. На Поющих никто не подымал руку… никто, никогда!.. никто — до этой минуты.

Ничего более чудовищного, чем убийство Поющего… нет, есть и более чудовищное! Вероломство. Шайл позвал найгерис на помощь. Шайл воззвал к их чувству справедливости. Шайлу нужен был щит. И найгерис не отказали в справедливой просьбе… а когда найгерис прикрыли собою Шайл словно щитом, он в ответ полоснул руку, держащую щит! Шайл ударил Анхейна… ударил ножом в спину — подло; до чего подло! Анхейна — у которого даже меча при себе не было… потому что у Старшего Поющего нет и не может быть при себе меча.

Чудовищность этого вероломства лишала Тэйглана последнего горького утешения — оплакать друга. Он не мог сейчас думать об Анхейне как о друге… это потом, потом, после, не сейчас, потом… не теперь, когда солнце почернело и докрасна раскаленный лед слепит глаза… не теперь, когда кровь Поющего не то что заветриться — остыть не успела… не теперь, когда вероломство ударило Тэйглана в сердце его сердца, в душу его души, в самое сокровенное — и оно отозвалось набатным звоном боевого безумия!

Анхейн… Анхейн был безоружен… Анхейн — но не Тэйглан. Всего-навсего Младший Поющий, которому еще ох как далеко до почетного ритуала отказа от меча… меч Тэйглана покуда при нем — как и его неизбывный ужас, и гнев, и ярость… и то страшное, что поет в кончиках его пальцев, клокочет в мускулах плеч, ревет в голове… боевое безумие найгерис… набатный звон, неодолимо несущий найгери к его врагу сквозь тысячи клинков…

Тот самый набат, что вскипает сейчас в жилах всех остальных найгерис!

Надо встать… надо… надо встать и сказать… сказать им, чтобы они не… ведь теперь, когда Анхейна больше нет, Тэйглан — единственный Поющий в этом проклятом городе… пусть Младший, но единственный… и он должен… он непременно должен…

Выцветшие ошметки чего-то позабытого, что в минувшей жизни Тэйглан называл долгом, из последних сил надсаживались, пытаясь докричаться до него сквозь набат боевого безумия. Набат был громче — он был громче всего на свете, он объял собой полнеба… но крик этот, пусть и едва уловимо, пробивался сквозь его рев.

Тэйглан сумел подняться. Он даже руку сумел поднять, останавливая найгерис… и вовремя — еще мгновение, и даже приказ Поющего не остановил бы их… и только тогда его шатнуло к толпе. И люди, и найгерис обступили его плотно, поддерживая, не давая упасть — но набат не стихал… он и не мог стихнуть… стиснутый тем, что еще оставалось от воли Тэйглана, он лишь подался немного назад — и тут же вновь грянул неистово, когда руки Тэйглана коснулось что-то влажное… Тэйглан поднял руку и недоуменно уставился на то красное, что мазнуло по ней походя, мазнуло — и оставило след… и тогда набат грянул страшно и торжествующе, швырнув Тэйглана вперед и вбок, на человека в алом плаще… навряд ли тот успел понять, что свалило его с ног и бросило оземь, заломив руку, — он ведь не мог слышать… он ведь только человек… Нет. Не человек. Убийца.

Левой руки и колен Тэйглану хватало с избытком, чтобы удерживать убийцу… левой, окровавленной руки. А правую Тэйглан сначала поднял открытой ладонью вверх — а потом стиснул ею край алого плаща… тот самый влажный край… стиснул изо всех сил — пока кровь Анхейна не закапала из него на пол. И лишь тогда Тэйглан разжал правую руку — чтобы вновь поднять ее, вновь останавливая найгерис.

— Стойте! — хрипло каркнул он, не надеясь на то, что движения его руки окажется достаточно. — По-вашему, быть изрубленным в куски на месте — этого довольно для убийцы Поющего?

Боевое безумие еще полыхало в глазах найгерис… но теперь это был уже вполне управляемый транс, а не безудержное бешенство. Действительно — разве убийца Поющего заслужил такую легкую смерть? Тысячу раз — нет! Приговор его будет другим… совсем другим… вот только прежде исполнения приговор надо вынести. Прав Младший Поющий Тэйглан. Незачем найгерис торопиться. Вовсе даже незачем.

— Этого никак не довольно, — мрачно произнес король, шагнув к распростертому на полу убийце. Лицо у короля было такое, словно он собирался выхватить убийцу из рук Тэйглана и начать рвать его на куски самолично.

— Вы хотите отнять его у нас? — захолодевшим от гнева голосом спросил Тэйглан.

— Одолжить, — угрюмо поправил его король. — На время. Он ведь не только вам… он ведь и Шайлу… пусть заплатит за все — и всем.

Это Тэйглан очень даже понимал. Убийца Поющего совершил над Анхейном немыслимое вероломство — но родной свой Шайл он просто-напросто предал. Он дважды преступен — так пусть же он и ответит за свое преступление дважды.

Тэйглан утвердительно наклонил голову.

— Даллен… — с внезапной хрипотой произнес король. — Почему?..

Убийца, по-прежнему прижатый к полу, кое-как повернул голову.

— Он оскорбил мою честь, — выдавил Даллен.

Если Тэйглан и сумел удержаться и не сломать ему руку, то разве только чудом. Честь! Честь его, видите ли… да чего стоит твоя хваленая честь в сравнении с жизнью Поющего… честь, которая не помешала тебе ударить в спину безоружного — это же как надо голову потерять… а вместе с тем и саму честь… которая не подсказала тебе, что есть кое-что и поважнее оскорблений… что никакая честь не стоит жизни Поющего.

Король наклонился и выдернул нож Даллена из присапожных ножен. Клинок тускло блеснул сквозь размазанную по стали кровь. Даллен даже не озаботился стереть кровь с ножа.

— Честь твою, — тяжело и медленно произнес король. — Что ж… ты сам выбрал.

Он вновь наклонился и снял ножны с мечом с обоймиц. Потом, помедлив, вынул меч из ножен и, уперев острие в пол, наступил на клинок.

Убийца под руками Тэйглана судорожно дернулся и страшно обмяк — будто не меч его, а хребет переломили.

Еще один наклон — и король сорвал с Даллена пояс. А потом… пожалуй, ярость короля превосходила в это мгновение ярость даже и самого Тэйглана — потому что кожаный пояс он разорвал надвое одним движением.

— Ты сам выбрал, — повторил король. — Быть по сему.

По мнению тюремщика Смертной башни Халнака, все ихние высокородия, сколько их ни на есть, разделяются ровнехонько на три разряда. Других высокородий просто не бывает, и стоит хоть которому из них угодить в Смертную башню, тут-то его природа себя и обозначит.

Первые — это те, кто брезгливо отталкивает миску с едой. Норов, значит, оказывают. Эти помешаны на собственной изысканности и обращения требуют галантерейного. Иногда незадолго до казни придурь покидает их — но куда как редко. Другие — те, кто жадно съедает все до крошки, а то и прибавки просит. Эти, впрочем, спервоначалу могут и миской в стену ахнуть, но у подобной блажи век недолог — оглянуться не успеешь, а узник так споро челюстями двигает, словно не еда у него в миске, а веревка палача, и смертник ее таким способом изничтожить ладится, да поскорее. Это те, кто помешан на жизни. Они до судорог, до рвоты хотят жить, аж из души вон рвутся. Даже и на плахе они до последнего ожидают монаршего помилования. А третьи — те, что мисками в стенку свистать не пытаются, но и добавки не просят. Они и вообще ни о чем не просят. Едят любые помои и спят на любой соломе. Вот это самая мразь отборная и есть. Такие бывальцы, что рядом не становись — и не потому, что придушит и в бега ударится (эти-то как раз реже всего пытаются сбежать), а потому что противно. Это те, кто помешан не на изысканности и не на жизни, а на самих себе. На своей правоте. И ничто никогда не заставит их в ней усомниться. Что бы ни натворил такой убойца — оруженосца ли зарезал за плохо отчищенные перчатки, купца ли заезжего насмерть прибил за непочтительность, или другое что, — но он стойко уверен в своем праве это сделать. Он ведь не чета каким прочим. Он ведь на честь свою охулки не положит и другому не позволит. Он всего-навсего покарал сквернавца, покусившегося на его честь. А что с ним дальше будет, не важно. Так от спеси одичал, что ему и смерть не в смерть.

Граф Даллен йен Арелла оказался как раз этого, третьего разбора.

Угодливости перед тюремщиком в нем не было ни на ломаный грош… но это бы еще ладно. Халнака всегда коробило, когда благородные графья, для которых он все равно что мусор под ногами, начинали перед ним заискивать. Худо было другое. Даллен не унизился даже до высокомерия. Спесь его была настолько велика, что он не снисходил до надменности. Граф йен Арелла был ровен, молчалив и спокоен. Он без единого слова съедал то, что Халнак приносил ему, — так спокойно, что к исходу третьих суток Халнаку больше всего хотелось дернуть этого гада миской по голове. А потом он спокойно спал по ночам… вот уж воистину рыбья кровь! Ну еще бы — посла зарезал, за честь свою порушенную отомстил, а дальше хоть гори все огнем… и ведь горело бы — ох как бы горело, не поймай тебя тот найгери за плащ! Это же на сколько пудов твоя честь потянет, если город родной ее не перевесил! Столько на свою совесть положить — так прижмет, что от нее и следа не останется.