Элеонора Раткевич - Превыше чести

• Название: Превыше чести
• Автор: Элеонора Раткевич
• Жанр: Фэнтези

Элеонора Раткевич

---

Когда на четвертое утро за Далленом явились королевские обережные, Халнак встретил их, как долгожданное избавление. Халнак уже загодя приготовил все, что может понадобиться, когда узника снаряжают на казнь, — и воду для мытья припас, и брадобрея тюремного позвал со всеми причиндалами. Старший из обережных, низкорослый крепыш с темными волосами, стыдливо начесанными на обычную среди немолодых уже воинов подшлемную плешь, только хмыкнул одобрительно, глядя на Халнаково хозяйство.

— Хорошо, — коротко заметил он. — Так быстрей управимся. Пусть приведут.

Быстрей управиться, однако же, не получилось — и не потому, что Даллен тянул время. Благородному графу мешкать перед казнью невместно. Слишком уж велик урон для чести из этого получается. Нет, граф йен Арелла не мешкал — и уж тем более крика не подымал, на полу с визгом не бился и прочих не относящихся к делу представлений не закатывал. Он без суеты и промедлений снял свою одежку, волглую от промозглой подземельной сырости. Умывался Даллен тщательно, однако растягивать это занятие до бесконечности даже и не пытался. Рукам брадобрея опять же не противился. Облачение свое, обережными привезенное, надел с привычной сноровкой…

— Выводите, — махнул рукой старший обережный.

Халнак вздохнул с облегчением. Не тут-то было.

— Погодите. — Даллен поднял руку, затянутую в серую перчатку, и обережные поневоле остановились на полушаге.

— Что такое? — холодно поинтересовался старший. — Сапоги жмут или штаны спадают?

— Закон не велит, — спокойно осведомил его Даллен. — Без последнего желания не полагается.

Закон не велит — видали?! Много ты думал о законе, когда послу нож в спину всадил? О себе ты думал — о себе да о чести своей!

Халнака аж скрутило от ненависти. Обережного передернуло.

— И чего же его светлость напоследок желает? — сквозь зубы спросил он.

— Завещание составить, — ответил йен Арелла. — Это дозволено.

Обережный, в прожелть белый от ярости, как перестоявшийся творог, обернулся к Халнаку.

— Чернила, перья, пергамент есть? — процедил обережный.

Халнак кивнул. Есть, как же не быть. В тюрьме одним только излишествам не место — а все, что для жизни потребно, завсегда в наличии.

— Тащи живо! — распорядился обережный. — Опоздаем ведь!

Халнак живенько скрутился за всем, что велено, — аж взмок и запыхался, покуда добежал. Даллен уже сидел за столом, положив слева от себя снятую перчатку и перстень. По связке перьев, принесенных Халнаком, он пробежался пальцами не глядя — и безошибочно извлек из нее на ощупь не гусиное перо, а воронье, самое лучшее, тонкое… такие в Смертной башне берегли и попусту не тратили — вороньим пером подобает разве только отчеты на королевское имя писать. Чего, однако, и ждать от их высокородий. Дело привычное.

— Долго ты там? — нетерпеливо прикрикнул обережный, когда йен Арелла замер с пером в руке над листом пергамента.

— Нет, — коротко ответил Даллен.

Привычно, как заправский писец, он прикоснулся кончиком языка к перу, придвинул чернильницу, обмакнул перо и склонился над пергаментом.

Найгерис ожидали начала казни на площади вместе с жителями Шайла, и только Тэйглан как Поющий — единственный теперь среди приехавших в Шайл Поющий! — стоял на галерее среди придворных рядом с королем. Тэйглану объяснили смысл предстоящего во всех подробностях, и теперь разум его разрывался надвое. С одной стороны, рассудок отказывается поверить, что кто-то смог измыслить казнь настолько чудовищную — куда там четвертованию и колесованию! С другой же стороны, Тэйглан всей силой души желал убийце тысячекратно худших мук — ибо нет пытки, достаточной для того, кто поднял руку на Поющего… и рана, оставленная в сердце Тэйглана смертью друга, не зарастет никогда.

— Опаздывают, — шепнул кто-то за спиной Тэйглана.

— Пожалуй, — таким же шепотом согласился невидимый собеседник; Тэйглан не стал оглядываться, чтобы посмотреть, кто говорил. Ему было совершенно безразлично.

Наконец послышался давно уже ожидаемый перестук копыт по мостовой, и на площадь вступила старая облезлая лошадь, медленно влекущая за собой похоронную телегу. В телеге, подвернув под себя ногу и ухватясь левой рукой за низкую бортовину, сидел Даллен в полном парадном облачении и даже при графской короне.

Толпа заволновалась; люди становились на цыпочки и вытягивали шеи, чтобы бросить взгляд на своего вчерашнего любимца. И ведь было на что посмотреть! Нет, Даллен и прежде, конечно, не мог похаять свою внешность — но и смазливостью особой не отличался. Его это, впрочем, не волновало совершенно — граф йен Арелла располагал к себе сердца отнюдь не правильностью черт. Но здесь и сейчас, убранный для казни, как для праздника, Даллен был обжигающе красив. Особенно хорош был его рот, всегда такой щедрый не столько на слова, сколько на веселые песни и мягкую полуулыбку, а теперь крепко сжатый. Сколько красивейших девушек Шайла мечтали когда-то целовать этот упрямый сильный рот… и ведь нельзя поручиться, что все они вспоминают сейчас это желание с отвращением и стыдом. Такое бывает, и нередко: в преддверии смерти жизнь озаряет лицо последним отблеском красоты.

— Отчего так долго, Ральдэ? — отрывисто спросил король невысокого человека средних лет, который зачем-то покинул охрану, сопровождавшую телегу, и подошел к галерее.

— Последнее желание, ваше величество, — чуть смущенно, словно сомневаясь в собственной правоте, ответил Ральдэ. — Смертнику полагается.

— Действительно, — кивнул король. — И что потребовал этот мерзавец?

Ральдэ, преклонив колено, протянул королю узкий свиток, запечатанный совсем недавно.

— Написать завещание, ваше величество, — ответил он, — Смертнику дозволяется.

Король принял свиток из его рук. Уголок монаршего рта чуть дернулся, но больше король не выказал своего неудовольствия ничем… тем более что относилось оно вовсе не к Ральдэ.

— Приехали! — Стражник толкнул Даллена в плечо. — Вылезай.

Даллен пригнулся, снял серые сапоги из тонкой замши и лишь потом спрыгнул на мостовую. Все как и полагается. Осужденный преступник должен взойти на эшафот только босиком.

Эшафот был невысоким, но таким огромным, словно на нем собирались казнить одновременно сразу десятерых. Но ведь надо же было где-то разместить и плаху, и жаровню, и костер — да и самого Даллена, не говоря уже про палача и троих его подручных.

Даллен остановился на самой середине эшафота. Он стоял, широко расставив ноги и чуть приметно присогнув колени. Крепко стоял — будто ожидал, что своенравный эшафот с минуты на минуту вздыбится под ним и попытается сбросить, а удержаться надо непременно.

Он знает, что его ждет, понял Тэйглан. Ему тоже рассказали, и он знает.

— Начинайте, — вполголоса произнес король и махнул рукой.

Глашатай с треском развернул огромный свиток и приосанился. Над площадью зависла тишина.

— Сим объявляем всем благородным дворянам и доброму народу города Шайла о злокозненном преступлении вероломного графа Даллена йен Арелла…

Глашатай говорил и говорил, но Тэйглан его почти не слушал. Какие слова можно найти, чтобы назвать преступление Даллена так, как оно того заслуживает? И как назвать человека, способного не просто убить посла, но — в спину? Злокозненный — этого определенно мало…

— …оный же вероломный изменник граф Даллен йен Арелла…

Толпа глухо роптала. Эти люди там, внизу, тоже не знали — а как можно назвать того, кто ради минутной вспышки злобы способен бросить родной город под клинки разъяренных мстителей? Вероломный? Так ведь и этого слова ну никак уж не довольно…

— Да будет сказанный отступник Даллен йен Арелла предан в руки народа найгерис, дабы они покарали его мучительной смертью сообразно своим обычаям и законам, а прежде того лишен чести и достоинства в виду короля Шайла, всех его благородных дворян и доброго народа.

— Быть по сему, — тяжело молвил король.

Едва только его губы сомкнулись, палач отошел на шаг, примерился и залепил Даллену пощечину — страшную, оглушительную, со всего размаха. Кого другого, пожалуй, и вовсе бы сбило с ног, но Даллен устоял.

Толпа, всегда и везде жадная до кровавых пыток и казней — впрочем, в Шайле очень и очень редких, — ахнула: слитно, протяжно, почти сладострастно. Еще бы — не каждый ведь день такое увидишь. Пощечина, нанесенная даже не рукою равного, а презренной рукой палача, — да подобного еще ни с одним дворянином не случалось. Позор несмываемый, неизгладимый ничем. Поистине вечный.

Нет, подумал Тэйглан, положительно в Шайле тоже знают толк в возмездии. Да и то сказать — если людям, которые чудом избежали гибели и знают это, выдать виновника того, что их едва не погубило, фантазия у них обычно разыгрывается просто безудержно, причем не по-хорошему.

Даллен резко, коротко выдохнул и поднял руку — но не к лицу, на котором пламенел след палаческой ладони, а к застежкам плаща.