Эдвард Радзинский - На Руси от ума одно горе

• Название: На Руси от ума одно горе
• Автор: Эдвард Радзинский
• Жанр: Историческая проза

---

Оттого-то приехавший курьером милый денди («воплощение элегантности», как называл Чаадаева брат царя Константин), посмевший не только сообщить ему неприятные вещи про его Шварца, но и славить заблуждения его невозвратной юности, показался ему опасным призраком ушедших лет, был ему неприятен. И он показал это Чаадаеву... Разговор окончился взаимным разочарованием.

Тогда, видимо, Чаадаев и попросил отставку, а царь вослед послал свое недоброе слово – оставил без следующего чина.

Впрочем, самому Петру Яковлевичу пришлось все-таки дать свою интерпретацию отставки – следовало объяснить сестре причины злополучного события. В письме к ней он описал все весьма забавно: оказывается, в отставку он мог бы и не уходить вовсе, но решился на это лишь для того, чтобы выказать «презрение к тем, кто привыкли презирать других», и еще – чтобы навсегда убрать из своей жизни «все эти игрушки честолюбия». Карьере он предпочел свободу. Странным тогда казалось это объяснение...

Так появился ротмистр в отставке Петр Яковлевич Чаадаев. Так начинается его свободная жизнь. В этой свободной жизни он тотчас совершает то, что и должен был сделать, – по рекомендации сослуживца и друга Якушкина он вступил в тайное общество. Правда, «принятием в общество» участие Чаадаева в нем и ограничилось – более он там не появляется. Видимо, страстные разговоры офицеров о свободе за пуншем и картами были трудно совместимы со вкусом абсолютного денди. Или за этим было и иное?

Потом по столице поползли слухи: Чаадаев решил уехать и, кажется, навсегда. «Давно бы так!» – скажет его друг.

Уехать навсегда, коли не согласен с властью, – очень древний российский обычай. Как отмечал наш знаменитый историк, есть две психологии. Одна – психология гражданина. Что должен делать гражданин, когда порядок в его стране ему не нравится? Бороться с властью. Но нормально (легально) бороться со строем можно только в свободной стране. Что делает подданный в стране рабов, когда не доволен владыкой (хозяином)? Как и положено рабу, бежит от хозяина. Все бежали... сначала крестьяне – в казаки, потом князь Курбский – в Литву... Когда Годунов отправил учиться заграницу знатных молодых людей, из восемнадцати посланных никто не вернулся – все остались в Лондоне, Париже и Любеке.

И Чаадаев уезжает навсегда. Произошло это в 1823 году.

В том же году «брат» Чаадаева по масонской ложе Грибоедов заканчивал писать комедию (летом следующего года он завершит ее окончательно). Комедия называлась «Горе от ума». И знакомец обоих, Александр Пушкин, отметил в письме: «Грибоедов написал комедию на Чаадаева...»

Чтобы всем это было ясно, герой комедии именовался вначале Чадский. И появлялся Чаадаев-Чадский в комедии знаменательно: он возвращался на родину из долгих странствий:

Когда ж постранствуешь, воротишься домой,
И дым Отечества нам сладок и приятен!

Вот что «брат» Грибоедов предрек в своей комедии, когда прототип героя садился на корабль, чтоб уехать навсегда из России.

Прошло три года. Чаадаев все странствует, встречается с немецкими философами...

В декабре 1825 года – восстание на Сенатской площади. Казематы Петропавловской крепости наполнились блестящими молодыми людьми. Новый царь, как и положено отцу Отечества, лично допрашивал «блудных сыновей». И очутившийся в тюрьме Якушкин, уверенный, что друг его никогда не вернется, смело выдал Чаадаева...

Через полгода после восстания декабристов «уехавший навсегда» Чаадаев... возвращается!

За границей он писал в русской тоске: «Хочу домой, а дома нету». И все-таки приехал – в бездомье...

Запад – не придуманный им, литературный, но реальный Запад – ему не понравился. Сбылось предсказание «брата» Грибоедова: Чадский-Чаадаев вернулся в Россию – так он отыграл в жизни первый акт «Горя от ума». Но ему суждено было сыграть всю комедию до конца...

На границе его обыскали и весьма старательно. До смерти он так и не узнает, что обыск был произведен по доносу великого князя Константина, который в письме к брату-царю упомянул и о связях Чаадаева с декабристом Тургеневым, и о беседах своих с отставным ротмистром за границей (старые знакомцы встретились в Карлсбаде). Не забыл Константин рассказать и о самом неблагоприятном впечатлении, которое составил в Тропау о Чаадаеве покойный Государь.

Но хотя обыскали с пристрастием, ничего не нашли. На этом дело и закончилось.

В это время следствие по делу декабристов уже насытилось фамилиями. Сначала говорили о «нескольких человеках гнусного вида во фраках», а теперь уже всплыли десятки фамилий заговорщиков – и каких! Возникало опасное ощущение, будто все общество было в заговоре. Нетвердая власть нового царя этого не хотела, и вернувшегося на родину оставили в покое.

Так он от заговора и отвертелся, хотя и негласный надзор за ним установили, и письма его перлюстрировали. Из Третьего отделения эти письма и явятся потомству.

Наступает один из темных периодов его жизни. Стремился домой, а дома нет. То, что именовалось прежде «светом», – подлая пустота. Его старые знакомцы – кто в петле, кто на каторге. В гостиных – другие люди... И вернувшийся путешественник затворяется, знаменитый «человек света» не появляется в свете. Он «задохнулся от отвращения».

Затворничество продлится до 1830 года. Именно тогда, будто подытожив «период отвращения», он и составляет некое письмо...

Он вновь является в свете. Но за время затворничества сформировался его новый облик, который остался на множестве гравюр и портретов.

Еще в странствиях были сброшены каштановые кудри. Медальный профиль, высокий купол головы, холодные серо-голубые глаза – природа удачно поработала... И презрительная и горькая усмешка сухого маленького рта... Он стоял, как писал современник, у дерева в парке или у дверей в гостиной. Над присутствующими возвышалась его фигура с вечно скрещенными руками. Они образовывали латинскую букву «V», которую Герцен читал как знак «вето».

Презрительное «вето» на все, что этот человек видел вокруг. С этими скрещенными руками, с этим «вето» на груди он простоит десятилетия... «Что бы ни готовило нам будущее, скрестим руки на груди и будем ждать».

Его тогдашние беседы в салонах – изысканный непринужденный разговор на том безукоризненном французском, на котором когда-то говорили в Париже во времена Вольтера и Монтескье. Вечные «mots», изящная игра слов и сарказм, который какой-нибудь напыщенный дурак принимал за чистую монету. Чаадаевские шутки – без намека на улыбку на неподвижном восковом лице...

«Он принимал посетителей, сидя на возвышенном месте между двумя лавровыми деревьями. Справа находился портрет Наполеона, слева Байрона, а напротив – его собственный в виде скованного гения», – негодуя, писал Вигель. Исследователи объявят это описание злой карикатурой, но это была всего лишь «чаадаевщина», его типическая выходка...

Два банальных властителя дум поколения и между ними – он... Как он хохотал (без тени улыбки на лице), доводя до бешенства разных Вигелей! То он вдруг придумывал новую шутку: объявлял, что боится холеры, переставал принимать гостей и мучил всех «опасностью заразы», то изводил дендизмом, о котором все были так наслышаны... А милого, скучно-праведного, так заботившегося о своем здоровье вечно торопливого Александра Ивановича Тургенева – мучил и тем и другим. «Хочу напомнить ему, что можно и должно менее обращать на себя внимания, менее ухаживать за собою, не повязывать пять галстуков в утро, менее холить свои ногти и свой желудок... Тогда холеры и геморроя менее будем бояться», – почти в ярости писал Тургенев.

Так смеялся Чаадаев над своим окружением. Но скоро он посмеется над всем обществом.

Именно тогда начинает распространяться в обществе его «Философическое письмо», обращенное к некоей даме.

Вокруг стареющего красавца всегда собирался дамский кружок. «Плешивый идол слабых жен», – с несколько завистливой ненавистью писал Языков. Недруги прозвали Чаадаева дамским философом – и он не только не отрицал, но ценил это прозвище. Что делать: в России женщины традиционно интереснее мужчин. «Мужчины в этой стране ленивы и нелюбопытны, меж тем как дамы хорошо образованны и всем интересуются», – писал принц де Линь еще в XVIII веке.

Однако дамский кружок вокруг Чаадаева следовало бы именовать «странным», ибо никто из преданных ему дам не мог похвастаться не только любовной связью, но даже прочной дружбой с абсолютным денди. Он удостаивал их чаадаевской беседой, казалось, делился самыми дорогими размышлениями, возводил их на вершины мысли и... оставлял. Оставлял в тот волнующий момент, когда за платонической дружбой и восторгом понимания его дамам уже мерещилось большее... Но он будто боялся этого и... переходил к новой даме, с которой все повторялось: он так же обольщал ее беседами и так же оставлял.

В его архиве остались экзальтированные письма этих дам. «Провидение вручило Вам свет, слишком ослепительный для наших потемок... фаворское сияние, заставляющее падать ниц – лицом на землю...» – так писала одна из них.