Альфред Щеголев - Ложная женщина. Невроз как внутренний театр личности

• Название: Ложная женщина. Невроз как внутренний театр личности
• Автор: Альфред Щеголев
• Издательство: Речь
• Жанр: Психология
• ISBN: 5-9268-0056-0

Данная книга посвящена внутреннему миру современной женщины. Описываются различные типы и модели поведения. Анализируются характер и причины различных нарушений личности. Книга представляет интерес как для профессиональных психологов, так и для лиц, интересующихся проблемами современной женщины.

---

В обыденном сознании мораль и нравственность – синонимы. Мораль рассматривается как особая форма общественного сознания и вид общественных отношений и трактуется как один из способов регуляции действий человека в обществе (с помощью моральных норм). Таким образом, мораль есть социальная, общественная этика, она базируется на предписаниях должного поведения в обществе, на внедренных в сознание людей и усвоенных ими правилах общежития.

Мораль ориентирует человека на избранный в данном обществе или социальной группировке образец поведения, который позволяет этому обществу или группировке сохранять сплоченность и взаимодействие. Следование определенным моральным нормам позволяет не только выживать в обществе, но и способствовать его стабильному существованию. Поэтому мораль достаточно целесообразна, умственна, относительна, хотя и традиционна, для морали вовсе не обязательно понятие совести, ей вполне достаточно рассудочности человека.

Другое дело, что общество и связанное с ним «общественное сознание» часто наивно, а иногда и самозабвенно полагает свое социальное устройство наилучшим, а потому и мораль свою желает сделать «совестью» своих граждан. Именно поэтому «моральное» и «нравственное» постоянно отождествляются в общественном сознании, хотя по истокам своим они не тождественны.

Нравственность как нрав, как этика личности, предполагает в человеке способность любить и сострадать прежде всего, способность сопереживать другим по совести, по внутренней приобщенности всего живого к Высшему источнику одушевленной жизни и благоговению перед ним, мораль же предполагает в человеке способность помнить и соображать, сообразовывать свое личное поведение с общепринятыми правилами поведения в обществе.

Выражаясь кратко, можно сказать: нравственность – этика сердца, мораль – этика ума; нравственность служит цельности личности, мораль – цельности общества; нравственность может быть аморальной, мораль – бессовестной (например, мораль фашиствующих обществ). Провозвестник Высшей нравственности был распят на кресте тем высокоморальным обществом, которое сочло Его проповеди аморальными, и это была ярчайшая «победа» общественного сознания и его морали над совестливым сознанием Личности. И если припомнить здесь также историю с Сократом и другими мучениками Совести, то можно убежденно констатировать, что распинаемость – единица измерения праведности в обществе, причем носители морального сознания, неподкупные охранители общественных устоев, как правило, в стане гонителей, носители же нравственного, совестливого – в числе гонимых, ибо общественная мораль очень негодует, если кто-то берет на себя смелость обличать ее безнравственность, бессовестность, а то и просто бесстыдство, и всякий раз, когда такой праведник призывает людей к покаянию, уязвленная этим мораль кричит: «Распни его, распни!»

Смешение морали и нравственности в системе жизненных ценностей особенно ярко проявляется у гиперсоциальной женщины. Правильнее было бы говорить даже не столько о смешении, сколько о смещении этих категорий в ее сознании, когда желание добра и любви в отношении к людям подменяется требованиями морали, то есть предписаниями благопристойного, благонамеренного и упорядоченного поведения в обыденной жизни общества. При этом гиперсоциальная женщина эмоционально насыщает и перенасыщает свои моральные требования «вдохновением» и «энтузиазмом» нравственного деяния, ревниво ожидая от окружающих не просто соблюдения моральных приличий и установлений, но неукоснительного и чуть ли не молитвенного служения им. Неспособная невольно и естественно пробудить своим влиянием совесть в душах «заблудших» братьев и сестер, как это легко сделала бы истинная женщина, она громогласно призывает граждан к «сознательности», напоминает им о порядке и дисциплине. И горе тем, кто не внемлет ей, – их она судит, осуждает и не знает пощады. Она мнит себя рыцарем общественных добродетелей и жаждет быть справедливой там, где по-женски могла бы быть просто милосердной.

Гиперсоциальная женщина не правомочно ставит свою мораль на святое место своей совести и потому пламенно-трескуче и бездумно-фанатично абсолютизирует те общественные отношения, которые порождают эту мораль, полагая их наиболее правильными, основательными, законными, «порядочными» и, главное, единственно приемлемыми для всех без исключения. Она борется за «чистоту» и «правду» этих отношений, наивно думая, что проповедуемая ею мораль есть прямой путь к «счастью» всех вместе и каждого в отдельности.

Ее логика убого прямолинейна: если все станут «сознательными» членами общества, то наступит всеобщее благоденствие и довольство; вся беда в «несознательности», в лености людей, в их порочной «безыдейности». И она желала бы быть катализатором этого сознательного «прозрения», повивальной бабкой грядущего вслед за этим преображением социального «рая». Ее отличает поразительная убежденность, «идейность», отдающая какой-то смесью тупости, упрямства и демонстративности в правоте и высоте тех моральных догм, которые заменяют ей совесть в ее выхолощенной «сознанием» душе.

Отказываясь от золота нравственного жизнеощущения и заменяя его бумажными купюрами трезвой морали, она разворачивает общественную деятельность, словно иллюстрируя ею свои «непогрешимые» принципы и устои. Весь «преображающий» характер этой деятельности сводится к жажде воцарения «порядка», «дисциплины», «нормы» во всем, ведь в ее представлении в этом – основной смысл существования рода человеческого. Но более всего желает она какого-нибудь, пусть даже самого ничтожного, социального лидерства, ибо здесь, как ей мнится, она почетно развернет поле своей «достойной» деятельности, сможет все «упорядочить», все «поставить на место», на все наложить печать своей «мудрой заботы», всех «исправить» и, конечно же, через это «осчастливить». Общественное лидерство глубоко захватывает ее, она буквально пронизана своим участием в социальном строительстве, а само это строительство мнится ей величайшим священнодействием ее жизни.

Социум имеет в ее лице неподкупную жрицу общественной морали, гордую своим высоким призванием и неистово негодующую по поводу всякой «аморальной» крамолы. И при этом гиперсоциальная женщина никогда не чувствует условности и известной искусственности общественных отношений, душу свою она вкладывает в деятельность, весьма далекую от истинно женского призвания в жизни. Она имеет почти всегда неглубокое, некритичное, чаще неумное и даже вовсе тупое представление о природе того общества, в котором так отчаянно действует и идеальной выразительницей которого себя считает. Механизм социального устройства мира сего принимает она за идеальный организм царства небесного, и именно это порождает в ней страстный, почти религиозный фанатизм общественницы.

Банальная, как прописная истина, она желает изменять окружающих к лучшему назойливо-придирчивой сверхопекой и мелочно-прилипчивой регламентацией их жизни. Умственно-рассудочная мораль, прямолинейное утверждение ее канонов вышибает в ней способность любить и чувствовать других людей так, как любит и чувствует их истинно женственная женщина – сердцем. Она хотела бы быть камертоном общественного добронравия, направлять «заблудшие души» на «путь истинный», прививать им нормы «сознательности», «дисциплины», «порядка» и т. д., а превращается для окружающих в некое моральное пугало, отвращающее их не только от нее, но и от морали вообще. Именно такие, как она, при всех их потугах быть организаторами общества – самые бездарные его развратители, потому что всякая сверхморальность всегда вызывает естественный протест и неприятие ее, особенно в среде молодежи. Впрочем, давно уже сказано: путь в ад усеян самыми благими намерениями.

Не чувствующая истинной природы социума и не умеющая адекватно ее осознавать, гиперсоциальная женщина выступает в качестве какого-то бесполого существа, стремящегося превзойти мужскую активность и научить мужчину «настоящей» общественной деятельности. При этом мужчина оказывается ей и вовсе не нужен, потому что в ней самой формируется «мужчина», способный реализовать и утвердить в мире ее ценность существования. Есть, однако, лишь одно исключение для нее в отношении мужчин – это фигура лидера, руководителя, вождя, чья общественная деятельность созвучна ее моральной позиции. Здесь она полностью оказывается во власти его авторитета, его деловитой обаятельности, здесь выступает она не просто «соратницей», «верной помощницей» в его многотрудных делах, но ретивой язычницей, боготворящей своего идола и кликушески призывающей своего кумира.

Гиперсоциальная женщина всегда поклонница и поборница сильной власти, даже если эта власть есть насилие и садизм. Мазохистски упивается она насилием над ней власть имущих, оправдывая это насилие необходимой целесообразностью и требуя такого же упоенного служения идолам порядка и законности от своего окружения. Она мнит себя одновременно жертвой и жрицей культа общественного сознания и дисциплины. Она свято убеждена, что если бы все люди стали такими же высокосознательными и дисциплинированными, как она, то на земле тотчас восторжествовало бы и утвердилось на веки вечные «всеобщее царство справедливости и счастья» (или какой-либо подобной пошлости).