Эдуард Скобелев - Катастрофа

• Название: Катастрофа
• Автор: Эдуард Скобелев
• Издательство: Мастацкая лiтаратура
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 1984
• ISBN: 4-7020-1020-0-145

Действия романа происходят в стране, формально освободившейся от колониального гнета, но фактически зависимой от монополистического капитала.

Произошел атомный взрыв. Война или несчастный случай? Этого мы не знаем. Мы видим людей, привыкших жить по — волчьим законам, — противостоящих друг другу, равнодушных к судьбам человечества.

Роман разоблачает антигуманную сущность империализма, его политики и идеологии, призывает к сплочению всех демократических сил в борьбе за мир.

---

Трясясь от страха и допуская вполне, что он видит духов, а не подлинных людей, Секуи тем не менее взобрался на пальму, чтобы понаблюдать за шлюпкой. Оказалось, за рифами шлюпку ожидала моторная шхуна. С нее даже посигналили фонарем…

Спьяну проболтавшись, Атанга долго внушал мне, что я рискую головой, если кто-либо узнает об этой истории. Не понимаю, отчего он так перетрусил…

Из США прилетел какой-то Сэлмон. Якобы с большими полномочиями. Никто не знает о цели его визита. Кажется, все только тем и озабочены, чтобы что-либо разнюхать прежде других…

Педро Герасто — человек богатый, трудолюбивый и набожный, пожертвовавший церкви немалые суммы. Герасто не любит распространяться о себе, но в Куале все знают его биографию. Он приехал из Бразилии, ему за пятьдесят, он был пилотом и летал в Андах. У него была семья — она погибла при пожаре в пригороде Сан-Паулу. Герасто осел на Атенаите за год до провозглашения республики. Законы тогда были проще, а с приобретением земельных участков вообще не было мороки. Герасто скупил несколько плантаций — на него работают теперь жители двух деревень. Эти люди, по их словам, очень довольны, потому что на острове мало оплачиваемой работы. Не в накладе и Герасто: он крупнейший поставщик копры, бананов, апельсинов, батата и свиней на убой. Вся продукция постоянно перевозится в Куале на шхуне, но уже принято решение о сооружении дороги от Куале до Утунги. Правительство берет на себя финансирование, но еще не определило, кому передать подряд на проектирование и строительство. Среди претендентов японские, австралийские и гонконгская компании. Предложил услуги и Герасто, всех переплюнув своей сговорчивостью. Он-то наверняка знает, что быстрее всех вернет свои денежки и кое-что еще заработает.

До недавнего времени дощатая лачуга Герасто на побережье поражала своей убогостью. Но когда к нему зачастили друзья, владельцы дорогих яхт, Герасто построил великолепную виллу, которая, по слухам, обошлась в два с лишним миллиона фунтов стерлингов.

Трехэтажный дом с открытыми террасами и громадным залом на первом этаже был построен в Японии из русского кедра, затем разобран и перевезен в упакованном виде. Было предусмотрено все, вплоть до камина, мраморной облицовки колонн и бронзовой фурнитуры. Прибывшие мастера сделали автономную канализацию, провели телефон, в сотне метров от виллы установили небольшую тепловую электростанцию, предусмотрели еще и ветряк, обеспечивающий дешевой электроэнергией холодильники, осветительную сеть и бытовые моторы.

Была завезена плодородная почва и разбит парк. Построен вместительный флигель для прислуги, приглашенной то ли из Европы, то ли из Америки.

В пятницу на вилле Герасто собралась почтенная куальская публика. Часть гостей, и я в их числе, добралась на лошадях, — епископ Ламбрини, Верлядски, поляк, эмигрант не то времен Пилсудского, не то первых аэропланов, выдававший себя за потомка силезского князя, и д-р Мэлс. Другие гости прибыли на катере полицейского управления, — сам шеф полиции полковник Атанга, главный детектив полицейского управления Асирае с женой Оолеле и двоюродным братом Око-Омо, Дутеншизер с Гортензией, супруга д-ра Мэлса Шарлотта, владелец супермаркета Ван Пин-ченг с супругой и Макилви.

Гости были любезно встречены хозяином и представлены Фрэнку Кордове, мультимиллионеру из Цюриха, и Уильяму Грею, капитану яхты «Санта Барбара», принадлежавшей Кордове.

День выпал как по заказу. После затяжного дождя северо-восточный ветер с архипелага Гильберта разогнал тучи и рассеял испарения. Солнце разлилось по всему побережью, высаживая в мелких лагунах морскую соль.

Гости заполнили затененную веранду, непринужденно разговаривали и смеялись, но будто чего-то ожидали. Подвыпивший Макилви, тронув за плечо художника, показал пальцем на крутобокую, ослепительно белую шхуну, стоявшую на якоре за полосой коралловых рифов.

— Черт подери, — похлопал себя по животу Дутеншизер, — и в самом деле надоела здешняя жратва! Если честно, мне не работается именно поэтому, что все приелось. Как ты думаешь, они сообразят угостить нас чем-нибудь таким? — и он покрутил пальцами в воздухе.

— Чем богаче хозяин, тем беднее его стол. Вполне твердо мы можем рассчитывать на жареную свинину и вареные бананы.

Дутеншизер изобразил, что его тошнит, и взял с подноса стакан минеральной воды.

— Мистер Фромм, — обратился он ко мне, — не кажется ли вам подозрительным, что они накачивают нас минеральными водами?

— Я бы предпочел хорошее вино, но не в такую жару. Там, на лестнице, кажется, открыли бочонок.

— Моча, — скривился художник. — Я уже пробовал.

— Здесь, на острове, люди теряют манеры, — включился в беседу Око-Омо. — Не хочу сказать, что все мы отличаемся бесцеремонностью, но клянусь вам, почти каждый из нас, попади он в какую-либо европейскую столицу, тотчас сделался бы чопорным. Отчего?

— В европейскую столицу, — пожав плечами, пробурчал Макилви. — Из какой же это столицы вы прибыли? Я кое-что слышал от вашего брата, но я забывчив…

Кто-то окликнул Око-Омо, стройного, симпатичного молодого человека, одетого в белый шелковый костюм. Он извинился перед собеседниками и ушел. Зато на веранду пожаловал черноволосый, крепко сколоченный Кордова. Он дружески всем улыбался, впрочем, ни на ком не задерживая взгляда.

— Прекрасный остров, — заговорил он с непонятным акцентом. — Эти смуглые аборигены — отличные парни. И, по-моему, нисколько не подозрительны к нам, белым.

— Ну, это кажется, — возразил Макилви. — На уме у них одно…

— Что же?

— Здешний мальчик, впервые увидев самолет, спросил у деда, что это такое. «Это вроде кокосового ореха, внучок, — объяснил старик. — То, что внутри, съедобно. Только палкой не сшибешь…»

Кордова громко засмеялся.

Слуга принес коньяк.

— Промочить горло никогда не лишне, — оживился Макилви. — А это селекционный коньяк. Откуда у Педро такой коньяк? Ну, да бог с ним, откуда — не наше дело. Если же коньяк с вашей яхты, мистер Кордова, предлагаю выпить за ее остойчивость…

Вернулся Око-Омо.

— Лучшее, чем владеет человечество, — смех. Хотя и его эксплуатируют, превращая в объект вражды.

— Глупейший анекдот, а мы смеемся, — сказал художник, вытирая платком глаза, а заодно и потную шею. — Но ведь и в самом деле, ребята! Смерти всякого народа предшествует утрата им здорового смеха.

Макилви нахмурился.

— Тут что-то есть, в этих словах. Я бы начертал их на стенах всех общественных зданий!

Око-Омо неожиданно возразил с упорством, которого я не ожидал в таком мягком, предупредительном на вид человеке.

— Гибель народа начинается с утраты идеала. Даже и самый прекрасный идеал будет отвергнут, если он опаскужен и извращен. Вот отчего попечение о чистоте идеала — первая заповедь подлинно национальной жизни…

— Ах, оставьте национальную жизнь в покое! — вскипел художник, ревниво относившийся к суждениям, в которых подозревал национализм. — Может, у нас с вами вообще нет идеала. Он фикция, фантазия, воображение!.. Добро, идея добра — последнее, что еще сохраняется в нашем лживом обиходе!

— Даже самое маленькое доброе дело важнее самых мудрых слов о доброте, — заметил я, желая примирить спорщиков.

— Это так, — согласился Око-Омо. — Но с некоторых пор меня настораживает, когда настаивают на этом. Не все то боги, которых ищут на небесах. Приглядеться, многие люди опасаются не болтовни, вводящей в заблуждение, а именно того, что кто-то не сделает им добра, которого, кстати, они не заслуживают… Да, любой, даже самый незначительный человек велик, если творит добро. Добрые деяния удерживают мир на его оси. Точнее, справедливые, какие могут и не совпадать с общепринятым понятием добра как дара.

— Нетерпимость оглупляет! — настаивал художник. Лицо у него вспотело, взгляд стал колючим, руки теребили камышовое кресло.

— Нетерпимость и есть страшная глупость самомнения, которое тем опасней для других и губительней для нас, чем неколебимей уверено в собственной правоте.

Никто не отвечал меланезийцу. Он едва приметно усмехнулся.

— Самомнение, скликающее свои жертвы на подвиг, — вот свидетельство полнейшего идиотизма формально нормального существа.

Макилви, зевнув, вмешался:

— Я часто, господа, повторяю сам себе: поменьше самоуверенности, побольше веры в правду создавшей нас природы. Иначе ведь и до коммунизма докатиться можно. Как вы думаете, мистер Око-Омо?

— Самое страшное — докатиться до безмыслия… Ведь что мы с вами знаем, к примеру, о коммунизме, кроме двух-трех лживых пропагандистских фраз при внушенном нам лакейском чувстве превосходства? И вы, и я собственники до мозга костей, хотя оба видим, что крупная собственность пожирает мелкую и подчиняет ее. Сверхкрупная собственность тяготеет к бесконтрольности и тайной диктатуре, она исключает равенство, а коммунизм обещает его.