Жильбер Синуэ - Порфира и олива

• Название: Порфира и олива
• Автор: Жильбер Синуэ
• Издательство: ACT: ACT МОСКВА: Транзиткнига
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2006
• ISBN: 5-17-036589-6: 5-9713-2209-5: 5-9578-3983-3

От смерти и Воскресения Спасителя нашего прошло всего двести лет, а в христианской церкви, еще гонимой и преследуемой, уже наметился раскол!

Чтобы примирить враждующих, вернуть веру сомневающимся и принести христианству НОВУЮ СИЛУ И СЛАВУ, наследие Святого Петра должен принять НЕОРДИНАРНЫЙ ЧЕЛОВЕК.

Но он, похищенный из родной Фракии римскими легионерами и проданный в рабство, еще не предчувствует своего грядущего величия...

Так начинается история Калликста I — загадочнейшего Папы раннего христианства...

---

Глава LIX

Август 210 года.

— Как нестерпимы все эти кровопролития!

Калликст в ярости швырнул на ложе таблички с последними новостями из Северной Африки, только что принесенные папе.

— Фелиция и Урбия Перепетуя, — печально отозвался Зефирий. — Имена этих двух молодых женщин надолго отпечатаются в пашей памяти. Их смерть во всех смыслах высокий пример. К тому же вчера вечером мне доставили из Карфагена потрясающий документ, писаный Перепетуей собственноручно. Он рассказывает нам драму их пленения.

— Это послание проливает свет на обстоятельства их мученической кончины?

— Да. Урбия, Фелиция и другие новообращенные были арестованы властями Тубурбо[71] по обвинению в нарушении императорского указа. Их держали под надзором в доме магистрата, но они в своем героизме дошли до того, что тайно приняли крещение, так что сразу подпали под юрисдикцию проконсула, навлекли на себя процесс, какой обычно кончается смертным приговором. Сатур, проповедник этой группы, поспешил сам изобличить себя, дабы разделить участь своих братьев, как они разделили его веру.

Там есть подробность, дотоле мне неведомая: за несколько дней до своего ареста Перепетуя дала жизнь ребенку, у нее родился сын; что до Фелиции, она была беременна на восьмом месяце. Не буду останавливаться на остальном — на удушающей жаре, царившей в том темном углу, что служил им камерой, на едком смраде испражнений, скученности, приставаниях стражников. К тому же — и это, может быть, самое тягостное — несколько раз туда приходил отец Урбии, он пустил в ход все доводы, всю силу чувств, чтобы заставить свою дочь сдаться, и можно вообразить, какая внутренняя борьба происходила в ее душе, разрываемой между любовью к своему родителю и верностью Христу.

О последних мгновениях ты знаешь: Перепетую, пойманную в ловушку, выставили вместе с подругами обнаженной перед похабной толпой зевак; когда дошел черед до нее, гладиатор-новичок нанес ей удар, но по неопытности не добил, так она нашла в себе силы приподняться и сама направила руку палача точно к своему горлу. Ей еще не было двадцати двух...

— К несчастью, эти две жертвы — не единственные, не их одних проконсул погубил. Порой я даже теряю счет нашим мученикам. Из Александрии приходят удручающие вести: Климент, принужденный спасаться бегством, оставил свою богословскую школу на попечении молодого Оригена. Этот последний тоже едва избежал смерти. Приходится осознать очевидное: от Нумидии до Мавритании нет ни одного города, который уберегся бы от этой беды.

Зефирий, заметно подавленный, с трудом приподнялся на ложе. Калликст продолжал:

— Теоретически предполагается, будто преследования должны касаться только новообращенных, однако же ясно: власти ополчились на всех христиан без исключения. По правде говоря, нельзя нам и дальше сидеть сложа руки в чаянии божественного спасения.

Папа устало пожал плечами:

— Калликст, Калликст, друг мой, ведь часа не проходит, чтобы мы снова не заговорили об этом. И каждый день крестим новообращенных. Мы постоянно под угрозой. Надо ли напоминать тебе, что за последние годы нас уже раз сто чуть не побили камнями? А сколько разграбили наших домов, я уж и не упомню.

Калликст решительно замотал головой:

— Тем не менее, я настаиваю: нужно попытаться что-нибудь предпринять.

— Слушаю тебя. За твоими настояниями наверняка кроется какой-нибудь замысел, план. Или же...

— Более чем план: это реальность. Я просил Юлию Домну принять меня.

— Что? Ты просился на прием к императрице? Да ты, видно, разум потерял? Ты хоть знаешь, что это за женщина?

— Я однажды встречался с ней в Антиохии, во время тех Игр, что затеял Коммод. Она тогда еще не была супругой императора.

— Тем не менее, позволь мне освежить твою память. Юлия Домна сирийка, дочь верховного жреца Эмеса.

Это я знаю. Но она еще и «государственный муж»: отменно образованна, умна, пользуется некоторым влиянием па Септимия Севера. К тому же она собрала вокруг себя свой собственный двор — ученых, философов и писателей. К тому же ее племянница, Юлия Маммеа, проявляет нескрываемый интерес к христианству. При всем том императрица не приговаривает ее за это к растерзанию на арене.

Зефирий резко тряхнул головой, будто пытаясь прогнать тревожные мысли, одолевающие его все последнее время:

— И как же ты надеешься добиться этой встречи?

— Она состоится вот-вот. Я увижу императрицу завтра.

Ошарашенный, Зефирий молчал. Калликст же пояснил:

— Фуск, мой старинный друг, почитатель Орфея, вхож к ней. Он действовал так же, как тогда, когда ходатайствовал перед Септимием Севером, чтобы Марсии возвратили ее имущество. Конечно, задача была не из легких. За последние месяцы Фуску пришлось не раз и не два возобновлять свои попытки. Однако, в конце концов,он преуспел.

Старик прикрыл глаза, откинулся назад и вздохнул:

— Право же, Калликст, я порой, как призадумаюсь, спрашиваю себя, кто из нас двоих сегодня является первым лицом, вершащим дела Церкви?

Раскинувшись на ложе из слоновой кости и бронзы, Юлия Домна разглядывала посетителя, стоявшего в нескольких шагах от нее, так проницательно, что этот взгляд приводил в смятение. Машинально поправив складки своей длинной, черной, расшитой узорами туники, она приподнялась, опершись на локоть, и ее суровый медлительный голос прокатился по громадным покоям императорского дворца:

— Фуск, по-видимому, питает к тебе чрезвычайное уважение, ты, подобно ему, был адептом Орфеева учения...

Не торопясь с ответом, Калликст приглядывался к окружающей обстановке. Две племянницы Августы, Юлия Зоэмиа и Юлия Маммеа, держались подле нее, присутствовали здесь и сыновья императрицы Каракалла и Гета, юноши двадцати и двадцати двух лет, уже объявленные Августами и наследниками порфиры. Особое внимание Калликста привлекло выражение лица Каракаллы — толстоносый, с мрачным, подозрительным взглядом и всклокоченными волосами, тучный юнец являл признаки умственного нездоровья.

— Я слушаю тебя, — повторила та, кого в Риме прозвали Pia et Felix — Карающая и Благодатная.

— Это верно. Я был адептом Орфея. Однако ныне я больше не принадлежу к его почитателям: перед тобой чадо Христово.

На ее лице выразилась скука:

— Знаю, знаю. Именно это обращение мне претит. Мне ведомы заповеди Орфеева учения, они в полной мере достойны похвалы. Тогда зачем же предавать одну веру ради другой?

— Орфей — легенда, Христос — реальность. И...

— Значит, ты так легко отрекаешься от своих верований? — вдруг встрял Каракалла.

— Здесь все не так просто. Когда рождаешься на свет, у тебя нет иной опоры, кроме поучений тех, кого любишь, все так. Но это еще не значит, что тебе на веки-вечные запрещено поверить во что-то иное.

— Такой теорией можно оправдать все что угодно. Почему бы завтра тебе точно так же не отбросить и христианство? — на сей раз, вопрос задала Юлия Маммеа.

— Я здесь, это и есть ответ. Ты, наверное, лучше многих знаешь, что в наши дни куда удобнее и осторожнее быть почитателем Орфея, жрецом Ваала, адептом любого варварского божества, чем христианином.

На губах императрицы промелькнула усмешка, казалось, его речь позабавила ее:

— Если находятся охотники умереть за какую-нибудь идею, это еще не доказательство, что идея непременно так уж хороша.

— Может быть, однако некоторую ее основательность это все же доказывает.

— Мы с племянницей очень внимательно прочли сочиненьице насчет воскресения, присланное нам одним из твоих братьев. Неким Ипполитом. В здравом ли он уме? Человека распяли, он умер на кресте, а через три дня вернулся к жизни — это ли не безумие?

— Когда люди распростираются во прахе перед черным камнем, упавшим с неба, а бог-солнце приветствует священное распутство — неужели это более разумно?

Императорское семейство разом напряглось и застыло, а необычайно черные глаза Августы, казалось, потемнели еще глубже.

— Думай, что говоришь, христианин! — рявкнул Каракалла. — То, о чем ты так разнузданно судишь, — вера наших отцов!

— Я пришел не оскорблять вас, а напомнить, что вот уже несколько месяцев каждый день под пытками гибнут тысячи невинных. А между тем, — Калликст обернулся к Юлии Домне, — если верить молве, император является адептом Сераписа, греко-египетского божества. Допускаешь ли ты хоть на миг, что насилие могло бы вынудить его отказаться от своих верований?

— Твои речи лишены смысла. Мой супруг — Цезарь. Но покончим с бесплодными спорами. Чего ты ждешь от меня?

— Я пришел умолять тебя заступиться перед Севером, чтобы он положил конец страданиям моих братьев.

Юлия Домна медленно поднялась и, сделав Калликсту знак следовать за ней, прошла на террасу. Свет заката почти угас за холмами, и очертания пейзажа постепенно растворялись в густеющих сумерках.