Генрик Сенкевич - Огнем и мечом. Часть 2

• Название: Огнем и мечом. Часть 2
• Автор: Генрик Сенкевич
• Жанр: Историческая проза

Роман «Огнем и мечом» посвящен польскому феодальному прошлому и охватывает время с конца 40-х до 70-х годов XVII столетия. Действие романа происходит на Украине в годы всенародного восстания, которое привело к воссоединению Украины и России. Это увлекательный рассказ о далеких и красочных временах, о смелых людях, ярких характерах, исключительных судьбах.

Сюжет романа основан на историческом материале, автор не допускает домыслов, возможных в литературных произведениях. Но по занимательности оригинальному повороту событий его роман не уступает произведениям Александра Дюма.

---

— А как зовется сей рыцарь? — спросил наконец ксендз.

— Скшетуский.

— Не Ян ли?

— Ян.

— Поручик князя воеводы русского?

— Так точно.

Ксендз поднял к небесам морщинистое лицо и опять углубился в молитву, а потом промолвил:

— Восславим имя господа нашего, ибо неисповедимы пути, коими он ведет человека к покою и счастью. Аминь. Я этого рыцаря знаю.

Скшетуский, услыша эти слова, невольно обратил взгляд на ксендза, но лицо того, весь облик и голос были ему совершенно незнакомы.

— Стало быть, ты один из всего войска взялся пройти через вражеский лагерь? — спросил его ксендз.

— Передо мной пытался один благородный рыцарь, но погиб, — ответил Скшетуский.

— Тем больше твоя заслуга, раз после такого дерзнул пойти. Судя по виду твоему, страшный ты путь проделал. Господь оценил принесенную тобой жертву, тронут был молодостью и добродетелями твоими и не оставил своей защитой.

Внезапно ксендз обратился к Яну Казимиру.

— Милостивый король, — сказал он, — стало быть, ты тверд в своем решении идти князю воеводе русскому на помощь?

— Твоим молитвам, отче, — ответил король, — вверяю отечество, себя и войско, ибо знаю, что огромен риск, но нельзя позволить, чтобы князь-воевода смерть нашел в этой злосчастной крепости и с ним пали такие рыцари, как сей, что сидит перед нами.

— Господь пошлет нам викторию! — воскликнуло несколько голосов.

Ксендз воздел руки к небу, и в зале воцарилась тишина.

— Benedico vos, in nomine Patris et Filii, et Spiritis sancti[68].

— Аминь! — промолвил король.

— Аминь! — повторили остальные.

Спокойствие пришло на смену озабоченности, до этой минуты не сходившей с лица Яна Казимира, лишь глаза его светились необычайным блеском. Меж собравшимися затеялся негромкий разговор о предстоящем походе

— многие еще сомневались, что король выступит немедля, — он же взял со стола шпагу и сделал знак Тизенгаузу, чтобы тот ее ему прицепил.

— Когда ваше королевское величество изволит выступить? — спросил канцлер.

— Бог дал погожую ночь, — ответил король, — кони не устанут. — И добавил, обращаясь к обозному стражнику: — Прикажи трубить поход, сударь.

Стражник не мешкая вышел из залы. Канцлер Оссолинский осмелился негромко заметить, что не все еще к походу готовы и что возы не отправить раньше наступления дня, но король, не задумываясь, ответил:

— Кому возы дороже отечества и монарха, тот пускай остается.

Зала начала пустеть. Всяк спешил к своей хоругви, чтобы людей «на ноги поднять» и снарядить в дорогу. В комнате остались лишь король, канцлер, ксендз да Тизенгауз со Скшетуским.

— Всемилостивейший государь, — сказал ксендз, — что мы хотели узнать от этого рыцаря, то узнали. Надобно ему дать покой — он едва на ногах держится. Позволь, я возьму его к себе на квартиру — там и переночует.

— Хорошо, отче, — ответил король, — справедливы твои слова. И пусть Тизенгауз с кем-нибудь его проводят, одному ему, боюсь, не дойти. Иди, иди, друг любезный, никто здесь более тебя не заслуживает отдыха. И помни, я твой должник. Скорей о себе, нежели о тебе позабуду!

Тизенгауз подхватил Скшетуского под руку, и они вышли. В сенях им встретился староста жечицкий, который поддержал пошатывающегося рыцаря с другой стороны; впереди шел ксендз, а перед ним слуга с фонарем. Но напрасно светил слуга: ночь была ясной, тихой и теплой. Большая луна, точно златой ковчег, плыла над Топоровом. С лагерного майдана доносился говор, скрип телег и голоса труб, играющих побудку. Вдалеке, перед костелом, облитым лунным светом, уже собирались солдаты — конные и пешие. В селе ржали лошади. К скрипу возов примешивалось звяканье цепей и глухое громыхание пушек — и гомон становился все громче.

— Уже выходят! — сказал ксендз.

— К Збаражу… на помощь… — прошептал Скшетуский.

И неизвестно, то ли от радости, то ли от тяжких трудов, а скорее ото всего вместе, ослаб совершенно, так что Тизенгауз и староста жечицкий почти тащили его на себе.

Между тем по дороге к дому ксендза они попали в толпу солдат, собирающихся перед костелом. Это были хоругви Сапеги и пехота Арцишевского. Еще не получившие приказа строиться, солдаты стояли в беспорядке, в иных местах сбиваясь в кучки, загораживая путь идущим.

— С дороги! С дороги! — восклицал ксендз.

— Это кому там уступать дорогу?

— Рыцарю из Збаража!

— Привет ему! Привет! — вскричало множество голосов.

Одни расступались немедля, другие, напротив, старались подойти поближе, желая поглядеть на героя. И смотрели с изумлением на изможденного оборванца, на страшное лицо, озаренное лунным светом, и, пораженные, шептали:

— Из Збаража, из Збаража…

С великим трудом довел ксендз Скшетуского до дома местного приходского священника. Там он приказал отмыть его от крови и грязи и уложить в хозяйскую постель, а сам поспешил к выступавшему в поход войску.

Скшетуский был в полубеспамятстве, но лихорадка не позволяла ему уснуть. Однако он не понимал уже, где находится и что с ним случилось. Слышал только говор, топот копыт, скрип возов, тяжелые шаги пехотинцев, крики солдат, голоса труб — все это сливалось в его ушах в неумолчный гул… «Войско идет», — пробормотал он про себя… Меж тем гул помалу стал отдаляться, ослабевать, затихать, рассеиваться, пока наконец тишина не объяла Топоров.

И чудилось Скшетускому, что он вместе со своим ложем летит в какую-то пропасть без дна…

Глава XXX

Спал он несколько дней кряду, но и после пробуждения не оставляла его злая лихоманка — долго еще бредил Скшетуский, поминал Збараж, старосту красноставского, князя, беседовал с паном Михалом и Заглобой, кричал: «Не туда!» — Лонгинусу Подбипятке — лишь о княжне не вспомнил ни разу. Видно, строжайший тот запрет, который он однажды и навсегда наложил на всякое о ней воспоминанье, не терял силы, даже когда болезнь его изнурила. Зато ему казалось, что он видит над собой щекастую физиономию Редзяна — будто воротилось то время, когда князь после староконстинтиновской битвы отправил его с хоругвями в Заслав громить разбойные шайки, и Редзян нежданно явился в хату, где он остановился на ночлег. Видение это путало его мысли: ему мерещилось, что время остановило свой бег и ничего с той поры не переменилось. Он снова у Хомора и спит в хате, а пробудившись, поведет хоругви в Тарнополь… Разбитый под Староконстантиновом Кривонос бежал к Хмельницкому… Редзян приехал из Гущи и сидит у его постели… Скшетускому хочется заговорить, хочется приказать слуге седлать лошадей, но нет мочи… И снова мелькает мысль, что не у Хомора он, что после того был уже Бар взят, — но тут опять тело пронзает боль и бедная его голова окутывается мраком. Ничего уже не знает он, ничего не видит. Однако минуту спустя из хаоса и кромешной тьмы новое проступает виденье: Збараж… осада… Значит, это не Хомор? А откуда же взялся Редзян? Сквозь прорезанные в ставнях сердечки в комнату пробивается пучок яркого света, и он отчетливо видит лицо слуги, исполненное сочувствия и заботы…

— Редзян! — вдруг восклицает Скшетуский.

— Ой, сударь вы мой! Наконец-то меня узнали! — кричит парень и припадает к ногам своего господина. — Я думал, никогда уже не проснетесь…

Настала тишина — только слуга тихо рыдал, обнимая хозяину ноги.

— Где я? — спрашивает Скшетуский.

— В Топорове… Ваша милость из Збаража к его величеству королю пришел… Слава богу! Слава богу!

— А где король?

— Повел войско на выручку князю-воеводе.

Опять наступило молчание. Слезы радости текли по лицу Редзяна; помолчав с минуту, он пробормотал голосом, прерывающимся от волненья:

— Довелось-таки вашу милость живым увидеть…

Потом встал и открыл ставню, а затем и окошко.

Свежий утренний воздух ворвался в комнату, а с ним и свет белого дня. Сей же час к Скшетускому полностью вернулось сознанье…

Редзян присел в ногах кровати…

— Так это я из Збаража вышел? — спросил рыцарь.

— Да, сударь мой… Никто не мог содеять того, что ваша милость содеял; только благодаря вашей милости король поспешил князю на помощь.

— Пан Подбипятка раньше меня пытался, да погиб…

— О господи! Пан Подбипятка погиб! А какой был щедрый да благонравный!.. Ух, аж дыханье сперло… Как же они такого силача перемочь сумели?

— Из луков его застрелили…

— А пан Володы„вский что и пан Заглоба?

— Живы-здоровы были, когда я уходил…

— Слава тебе господи! Лучше нет у вашей милости друзей, сударь… Только ксендз наказал помалкивать…

Редзян прикусил язык и на несколько времени погрузился в размышления. Работа мысли явственно отразилась на толстощеком его лице. Наконец он вновь заговорил:

— Ваша милость!..

— Чего тебе?

— А что же станется с пана Подбипятки богатством? Говорят, у него деревень и превсякого добра без счету… Ужель друзьям не отписал хоть какую малость — родных-то, я слыхал, у него нету?