Франсуаза Саган - Потерянный профиль

• Название: Потерянный профиль
• Автор: Франсуаза Саган
• Издательство: РИОТИП
• Жанр: Современная проза
• Год: 1992
• ISBN: 5-88570-004-4

Эта книга популярнейшей французской писательницы раскроет перед вами загадочный и таинственный внутренний мир женщины с ее тоской по настоящей любви, бытовыми, социальными, психологическими и сексуальными проблемами. В сборнике представлены пять из лучших повестей Франсуазы Саган и рассказ, опубликованные в периодике.

---

— Никого не было, — сказала я. — Забавно… Магазин открыт…

— Значит, не остается ничего другого, как забрать собаку и одну розу, — решил он.

И вытащив одну розу, он протянул ее мне, а собака, вместо того, чтобы осудить воровство, завиляла хвостиком. Все же мы оставили ее на ее посту, и вышли на солнце. Луи Дале продолжал держать меня за руку, и это казалось мне в высшей степени естественным. Мы вышли на бульвар Монпарнас.

— Обожаю этот квартал, — сказал он. — Это один из тех немногих, где еще можно увидеть, как женщины покупают цветы у собак.

— Я думала, вы в деревне. Дидье мне рассказывал, что вы работаете ветеринаром.

— Время от времени я приезжаю в Париж повидаться с братом. Сядем?

И не дожидаясь ответа, он усадил меня за столик на террасе какого-то кафе. Оставив свою руку на моем колене, он вынул из кармана пачку сигарет. Мне ужасно нравились его непринужденные движения.

— Кстати, — сказал он, — я приехал только что и еще не видел Дидье. Как он?

— Я общалась с ним только по телефону. Я сама всего два дня как вернулась.

— Где вы были?

— В Нью-Йорке, а потом в Нассо.

На секунду я испугалась, что он начнет со мной говорить о Юлиусе таким же резким тоном, как в нашу первую встречу. Но он не стал этого делать. Он выглядел беззаботным, счастливым, спокойным. Мне казалось, он помолодел.

— Действительно, — сказал он, — вы так загорели. Он повернулся ко мне и стал меня разглядывать. У него были удивительные светлые глаза.

— Вы долго путешествовали?

— Я ездила навестить моего мужа. Он болен…

Я запнулась. Мне вдруг показалось, что и клинику в Нью-Йорке, и ослепительно белый пляж, и Юлиуса в обмороке, и чересчур красивое лицо пианиста я видела в очень старом, цветном фильме со стершейся пленкой. А действительность — это лицо моего соседа, серый тротуар и мирно зеленеющие до самого конца улицы деревья. Впервые с момента моего возвращения я почувствовала, что я опять в своем городе. Все было как-то смутно в последнее время. И слова Юлиуса в самолете с просьбой забыть те минуты затмения, нашедшею на него на пляже, и на удивление восторженный прием, оказанный мне моим главным редактором Дюкре, и облегчение в голосе Дидье по телефону — все имело какой-то налет неясности и сомнения, ставших теперь основными оттенками моей жизни. Поддавшись было внушению Юлиуса, я решила укрыться броней status quo, но эти недели оставили у меня впечатление грустной неразберихи — до того самого момента, когда такса и Луи Дале вдруг вместе вошли в мою жизнь.

— Очень хочу собаку, — сказала я.

— У меня есть друг в Версале, — сказал Луи Дале, — его собака как раз недавно ощенилась. У нее три хорошеньких щенка. Я вам одного привезу.

— А какой породы? Он засмеялся:

— Странной: наполовину волкодав, наполовину охотничья. Вот вы завтра увидите. Я принесу его вам на работу.

Я всерьез заволновалась.

— Но им нужно делать прививки, нужно…

— Да-да, конечно. Не забывайте, я ведь ветеринар.

И он сделал мне небольшое юмористическое сообщение о том, какие злоключения ожидают меня на пути владелицы собаки, а я ужасно смеялась. Время шло с катастрофической быстротой. Было уже за семь. Мне предстоял ужин у неизменной г-жи Дебу, и это более чем всегда наполнило мою душу патологический скукой. Я охотнее провела бы вечер, сидя на этом стуле, за разговорами о собаках, кошках и козах, и глядя, как вечер опускается на город. Но я должна была вновь явиться на это говорливое сборище, участники которого, конечно, возбуждены сверх меры мыслью о медовом месяце, проведенном Юлиусом со мной на прекрасном островке Нассо. Я пожала моему ветеринару руку и с сожалением ушла. На углу улицы я обернулась и увидела его: он сидел неподвижно за столом и, откинув голову, глядел на деревья.

Юлиус ожидал в моей маленькой гостиной, пока я на последней скорости переодевалась и красилась в ванной. Я тщательно заперла дверь. Будь на его месте другой, я бы оставила ее приоткрытой, чтобы можно было разговаривать. Но недавнее заявление Юлиуса, его предложение вступить в законный брак пробудили во мне рефлексы пугливой девственницы. Опасности не было никакой, но именно это и придавало всему характер опасности. А более всего раздражало то, что хотя я не старалась понравиться мужчине, ожидавшему меня, я в зеркале совсем не нравилась самой себе. В таком грустно-ироническом настроении вошла я в гостиную Ирен Дебу. Она подплыла к нам, пришла в восторг от того, как хорошо я выгляжу, но выразила беспокойство по поводу бледности Юлиуса. Видимо, на нем плохо сказались любовные шалости на отдаленных островах. Все это было не более чем инсинуацией о ее стороны, а вернее всего, игрой моего воображения, но я тут же вышла из себя. Я оставила роль ничтожной молоденькой содержанки и решила играть вампира. Возможно, такой персонаж производил большее впечатление, но и он мне все же не нравился. Я оглядела гостиную, и мне показалось, что на многих лицах я вижу печать любопытства и насмешки. Решительно, я превращаюсь в параноичку. В довершение всего, Ирен Дебу, перехватив мой взгляд, тут же уведомила меня, «к великому сожалению, милого Дидье нет с нами, у него сегодня семейный ужин». Я тут же представила себе, как оба эти парня, Дидье и Луи, бродят по Парижу, счастливые от того, что видят друг друга, вечер в полном их распоряжении, — и дико им позавидовала. Что общего у меня с этими озлобленными стариками? Тут я, правда, преувеличивала. Средний возраст их был не так уж велик, а чувства не так уж низки. Напротив, какое-то всеобщее довольство реяло над этим обществом. Ибо, если ожидать к себе Ирен Дебу было великой честью, то еще большей честью было быть принятым у нее. В этом был очень четкий и всем известный нюанс. Во многих парижских домах царят сегодня мрак и ярость. А пока я восхищалась выбором г-жи Дебу, построенным по классическим канонам самодурства: кое-кто из безусловных, членов кружка получил отставку. Были приглашены одновременно некоторые соперницы. Некоторыми знаменитостями пренебрегли. Зато пригласили каких-то провинциалов. Не в силах открыть причину проявленной к нему благосклонности, каждый испытывал двойное волнение: неумолимая Ирен Дебу твердо держала скипетр своей злой воли и тем утверждала себя как истинная государыня. По-видимому, она чувствовала это, так как была веселее и болтливее, чем всегда. Ее как будто умилял успех собственного злонравия. Одной неосторожной молодой даме, которая имела безрассудство спросить, увидим ли мы сегодня чету X., Ирен Дебу ответила: «Ну, нет!» так, что эти слова прозвучали как самый громкий удар гильотины. И хотя ее «Ну нет!» было всего лишь демонстрацией, иллюстрированные еженедельники весь сезон потешались над четой X.

Все это я отметила мимоходом и без обычного воодушевления. Я принимала всевозможные комплименты по поводу моего загара, улыбалась и чувствовала себя старухой. Я вспомнила свои возвращения после каникул, когда я была моложе. С каким смехом и шутливыми оскорблениями мы с моими сверстниками, парнями и девушками, сравнивали наши лица и руки. В те времена я часто оказывалась победительницей, так как была фанатичкой солнца. А сейчас, будучи бесспорной победительницей, я не чувствовала никакого триумфа. Ведь я вернулась не от теннисных кортов и волейбольных площадок Аркашона или Хендея, а всего лишь после пляжа в Нассо, провалявшись в гамаке, предоставленном мне богатым поклонником. И загар мой не был следствием прыжков, нырянья, напряжения мускулов, он лег на ленивое, усталое тело.

Лишь однажды пришлось мне расходовать его силу — в темноте, рядом с красивым пианистом.

Да, я старею. Если все будет хорошо, через несколько лет я куплю себе лечебный велосипед — педало, поставлю его в ванной, и каждый день по полчаса или часу буду нажимать на педали, преодолевая воображаемые холмы, и за мной, безнадежно прикованной к одному месту, будут гнаться воспоминания моей глупо растраченной молодости. Я так живо представила себе, как я наклоняюсь над этим педало, это показалось мне так смешно, что я расхохоталась. О благословенный дар смеха… Почему все эти люди, так основательно рассевшиеся на диванах, не посмеются сами над собой, и над этими диванами, и над хозяйкой дома, и над тем, что они живут, и что я живу — тоже? Мой собеседник, расписывавший прелести Карибских островов, замолчал и с упреком посмотрел на меня:

— Чему вы смеетесь?

— А вы почему не смеетесь? — ответила я грубо.

— Я не сказал ничего особенно смешного…

Это была чистая правда, но я не подала виду. Безнаказанная заносчивость всегда наводила на меня скуку. Открылись двери столовой, и мы сели за стол. Я оказалась слева от Юлиуса, а он — слева от Ирен Дебу.

— Я не хотела вас разлучать, — произнесла она своим знаменитым «меццо», от которого, как обычно, вздрогнули человек десять.

В течение секунды я презирала ее так сильно, что она потупила свой «открытый» взгляд в пространство, чего с ней никогда не случалось. Эта улыбка предназначалась мне, я это знала. Она говорила: «Ты меня ненавидишь — что ж, я в восторге за нас обеих». Когда она вновь взглянула на меня, невинно и рассеянно, я улыбнулась ей в ответ и наклонила голову, как бы в безмолвном тосте, которого она не поняла. Я же просто подумала: «Прощай, ты меня больше не увидишь. Мне слишком скучно с тобой и твоими близкими. Мне скучно, вот и все, а для меня это хуже ненависти». Впрочем, это прощание вызвало во мне чувство смутного сожаления, так как в определенной степени ее маниакальная сила, вкус к мучительству, быстрота, ловкость — все это разящее оружие, применявшееся для столь ничтожных целей, внушали одновременно и жалость и любопытство.