Франсуаза Саган - Потерянный профиль

• Название: Потерянный профиль
• Автор: Франсуаза Саган
• Издательство: РИОТИП
• Жанр: Современная проза
• Год: 1992
• ISBN: 5-88570-004-4

Эта книга популярнейшей французской писательницы раскроет перед вами загадочный и таинственный внутренний мир женщины с ее тоской по настоящей любви, бытовыми, социальными, психологическими и сексуальными проблемами. В сборнике представлены пять из лучших повестей Франсуазы Саган и рассказ, опубликованные в периодике.

---

Я пожала плечами, а они, видимо, отказались от мысли решить эту проблему.

— Ваш брат Луи по-прежнему деревенский житель? — обратился Юлиус к Дидье. Потом повернулся ко мне: — Я знал его немного. Хороший парень. Но что за странная фантазия — бросить свою профессию и свой город… А что сталось с его маленькой Барбарой?

— По-моему, они больше не встречаются, — ответил Дидье.

— Барбара Крифт, — пояснил мне Юлиус, — дочь Крифта, промышленника. Она была без ума от Луи Дале и решила ехать с ним в деревню. Я полагаю, что сельская жизнь с ветеринаром вскорости наскучила ей до смерти.

Я улыбнулась с состраданием. Но совсем не потому, что он думал. В моем понимании эта Барбара — порядочная дура, раз она оставила Луи. Теперь-то она наверняка смертельно скучает, будь то в городе или где бы то ни было.

— Это Луи ее оставил, — уточнил Дидье с тщеславием младшего брата

— Бесспорно, бесспорно, — ответствовал Юлиус. — Весь Париж знает, что женщины от вашего брата без ума.

Он усмехнулся скептически и с веселой доброжелательностью взглянул на меня.

— Надеюсь, вы, дорогая Жозе, не повторите их ошибки? Впрочем, нет, я плохо представляю себе вас в деревне.

— Я никогда гам не бывала, — ответила я. — Я знаю только города и пляжи

Я говорила это, а видела, как передо мной разворачиваются гектары пашен, лесов, лугов и пшеницы. Я видела, как мы с Луи идем между двумя рядами деревьев, и наши лица овевает ветер, пропахший дымом костра из прошлогодних листьев. Мне казалось теперь, что, сама не сознавая этого, я всегда мечтала о деревне.

— Вот, — произнес Юлиус. — скоро вы с ней и познакомитесь,

Я вздрогнула.

— Вы не забыли, что мы собирались все вместе на уик-энд к Апренанам? И вы тоже, Дидье?

Уик-энд… Он сошел с ума. Я абсолютно забыла о приглашении Апренанов. Это очень милая пара, друзья Ирен Дебу, живущие в уединении, вдали от Парижа, не столько от нелюдимости, сколько из притворства. Когда они приезжают в столицу, то есть сто раз в год, то не устают расхваливать прелести уединенной жизни. Они и живут-то только своими уик-эндами. Но в субботу приезжает Луи, в два дня мы проведем вместе.

Эта суббота казалась мне близкой и такой далекой, что хотелось то прыгать от радости, то причитать. Я знала, что плечи у Луи широкие, а на предплечье внушительный шрам — это его укусил осел, которого он осматривал, — мы смеялись над этим минут десять. Я знала, что, бреясь, он всегда режется, а ботинки снашивает напрочь. Вот примерно и все, что я о нем знала, не считая, понятно, того, что люблю его. Я думала о том множестве вещей, которые мне предстояло открыть и в его теле, и в его прошлом, и в его характере, испытывая при этом и любопытство, и жадность, и головокружительную нежность. А пока следовало найти достойную отговорку от поездки на предстоящий уик-энд. Самое простое было бы сказать: «Вот что, эти два дня я проведу с Луи Дале, потому что мне так нравится». Но именно это было невозможно. Опять я чувствовала себя виноватой и злилась на себя за это. В конце концов, Юлиус заговорил со мной о своих чувствах только вследствие солнечного удара. Ответа он не требовал, и было бы естественно и честно сказать ему всю правду. Объективно — да. Но за ясными, мирными словами, отражающими очевидность, таились адские тени скрытой правды. Вновь я с раздражением сознавала, что под оболочкой слов: «объективно», «очевидная ситуация», «независимость», «дружба» и т. п. — ничего не кроется. А, кроме того, мне казалось, что, признавшись Юлиусу, — я уже думала «признаться», а не «сказать» — я вызову в нем гнев, горечь, жажду мести, я это пугало меня. Этот человек был всегда как бы в черном ореоле. Он внушал представление о мощи и одновременно гипертрофированной чувствительности. И это поддерживало во мне постоянный страх. А все же, что он мог мне сделать? У меня была работа, я никоим образом не зависела от него, а рисковала лишь причинить ему боль. И если это чувство было достаточно сильно, чтобы поставить меня в затруднительное положение, то все же не столь велико, чтобы обречь меня на молчание, на полуправду, которую я машинально говорю вот уже три дня. Моя жизнь вдруг превратилась в широкую магистраль, озаренную лучами страсти, и я не могла вынести, чтобы на нее упала хоть малейшая тень. Все эти заботы мгновенно исчезли в полночь, когда я услышала голос Луи, спрашивающий, люблю ли я его, с такой одновременно недоверчивой и победной интонацией. Он говорил: «Ты меня любишь?» — и это значило: «Не может быть, чтобы ты меня не любила. Я знаю, что ты любишь меня! Я люблю тебя…» Мне хотелось спросить его, где он находится. Мне хотелось, чтобы он описал мне свою комнату, что он видит в окно, что он делал днем. Но ничего не получалось. Конечно, я спрошу его об этом позже, когда его присутствие уже получит новое измерение, станет чуть более пресным, утратит эту остроту, когда оно уже «обрастет» воспоминаниями. А сейчас он был для меня мужчиной, с которым я провела ночь, с которым я больше общалась во тьме, чем при дневном свете. Для меня он означал пылающее тело, запрокинутый профиль, силуэт в рассветном полумраке. Он был тепло, тяжесть, два-три взгляда, несколько фраз. Он был, прежде всего, любовник. Но я не помнила, какого цвета его свитер, его машина. Не помнила его манеру водить ее. Не помнила, как он гасит сигарету в пепельнице. Не помнила, как он спит, — ведь нам не удалось заснуть. Зато я знала его лицо и голос в момент наслаждения. Но и здесь, в этом огромном царстве — царстве наслаждения, — я знала, нам предстоит еще сделать вместе тысячи открытий, преодолеть рядом тысячи гектаров целины, степей и загасить тысячи пожаров, нами же и зажженных. Я знала, что и он, и я будем ненасытны, и не могла представить себе тот неизбежный час, когда наш взаимный голод хоть чуть утолится. Он говорил «суббота», и я повторяла «суббота», как двое потерпевших кораблекрушение повторяют «земля», или как два осужденных на вечные муки грешника в восторге призывают ад. И он приехал вечером в субботу, и уехал утром в понедельник. И был рай, и была преисподняя. Два или три раза мы выходили по очереди на улицу, для собаки. Тогда только мы и видели дневной свет. Я узнала, что Бетховену он предпочитает Моцарта, что в детстве он без счету падал с велосипеда и что он спит на животе. Я узнала, что он чудак и иногда бывает грустным. Я узнала его нежность. Телефон настойчиво звонил, раз десять за эти два дня, я не обращала внимания. Когда он уходил от меня, я повисла на нем, качаясь от усталости и счастья и умоляя его ехать осторожно.

— Обещаю, — сказал он. — Ты же знаешь, теперь я не могу умереть.

Он прижимал меня к себе.

— Скоро, — добавил он, — я куплю себе большую машину, у нее будет медленный и надежный ход, как у грузовика. Например, старый «Даймлер», как тот, который стоит под твоим окном.

Не теряя храбрости, я послала в пятницу в контору Юлиуса телеграмму самого обтекаемого содержания. Она звучала так: «Приехать конец недели не имею возможности. Точка. Объяснение следует. Тысяча сожалений. Жозе». Теперь оставалось только найти это объяснение. В момент, когда я посылала телеграмму, в моей голове никакого объяснения не было. Так близок был приезд Луи, что от счастья полностью лишилась воображения. Теперь, когда это счастье и утвердилось, и удвоилось, я еще менее чувствовала себя способной на какие бы то ни было мысли. Присутствие «Даймлера», — если допустить, что он принадлежал Юлиусу, — находившегося здесь, чтобы шпионить за мной, как когда-то под окнами Алана, не смущало меня. Шофер — если допустить также, что там был шофер, — мог доложить только, что видел, как я прогуливала черно-желтую собаку, и что потом он видел, как ту же собаку прогуливал мужчина. Я решила сказать Юлиусу, что ездила повидать своих старых друзей, живущих недалеко от Парижа. Он или поверит мне, или поймет, что я лгу. И тогда с полным правом приступит к одному из своих знаменитых контрдопросов, секретом которых владеет он один. Кончится это сценой или потоком упреков, то есть объяснением, которое принесет облегчение всем, и первой — мне. Итак, не признаваясь в этом самой себе, я предпочитала быть уличенной во лжи, чем просто сказать правду. Я собиралась уходить, когда зазвонил телефон. Меня вызывал Нью-Йорк.

Услышав повелительный гнусавый голос свекрови, я тут же спросила себя, что же еще придумал Алан.

— Жозе, — сказала свекровь, — я звоню по поводу этой истории с разводом. Само собой разумеется, Алан решил сделать для вас максимум возможного, и я, конечно, тоже. Но у вашего адвоката, как нарочно, чересчур строптивый нрав. Вы что, не хотите разводиться?

— Хочу, — ответила я, оторопев. — А в чем деле?

— Этот г-н Дюпон-Кормей, адвокат г-на А. Крама, со всем согласен, в том числе и с суммой алиментов, но все еще не выслал нам необходимые бумаги. В конце концов, Жозе, вам же нужны деньги! Впрочем, — быстро добавила она, — если вам не нужны, это очень приятно.