Чарльз Чаплин - Моя биография

• Название: Моя биография
• Автор: Чарльз Чаплин
• Издательство: Вагриус
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2000
• ISBN: 5-264-00127-8

Чаплин стал легендой еще при жизни — живой легендой кинематографа. И в наши дни, когда число «звезд» Голливуда уже сопоставимо с числом звезд на небе, символом кино по-прежнему остается он, вернее, созданный им бессмертный образ — Чарли, нелепый человечек в огромных ботинках с маленькими усиками и громадными печальными глазами. В комических короткометражках начала века десятки героев падали, кувыркались, швыряли друг в друга кремовые торты. Делал это и Чарли. Но в его фильмах герой все чаще стремился не просто рассмешить зрителя, но и пробудить в нем добрые чувства. Кинематограф из простой забавы со временем превратился в высокое искусство — и этим все мы не в последнюю очередь обязаны гению Чарльза Чаплина.

---

«Чарли Чаплин… его комизм прост, мил и непосредствен. И все-таки вы все время ощущаете, что за этим скрывается глубокая грусть. Он человек настроения, и, чтобы почувствовать, что его юмор пронизан печалью, вам вовсе не обязательно слышать, как он шутливо говорит: „Вчера вечером на меня напала такая хандра, прямо не знал, куда деваться“. Он не кажется счастливым человеком. Я подозреваю, что он иногда тоскует по тем трущобам, где вырос. Слава и богатство вынуждают его вести образ жизни, который его тяготит. Мне кажется, он с грустью, чувствуя невозвратимость утраты, вспоминает о свободе своей юности, с ее бедностью и горькой нуждой, когда ему приходилось бороться за кусок хлеба. Улицы южного Лондона по-прежнему остаются для него средоточием озорства, веселья и сумасбродных приключений… Мне кажется, я вижу, как он теперь входит в свою виллу и не понимает, зачем он пришел сюда, в это чужое жилище. Я подозреваю, что единственный дом, который остался для него родным, — это крохотная каморка на втором этаже дома на Кеннингтон-роуд с окнами во двор. Как-то вечером мы с ним гуляли по Лос-Анжелосу и зашли в один из беднейших кварталов. Нас окружали обшарпанные доходные дома и жалкие аляповатые витрины лавчонок, где продаются товары, которые изо дня в день покупают бедняки. Его лицо вдруг осветилось улыбкой, и он с оживлением воскликнул: „Вот это настоящая жизнь, верно? А все остальное — одно лишь притворство“ [83].

Подобное стремление приписывать другому любовь к бедности меня раздражает. Мне еще не приходилось встречать бедняков, которые томятся тоской по нищете или находят в ней свободу. И мистеру Моэму не удастся убедить ни одного бедняка, что слава и большое богатство тяготят человека. Я не чувствую, что богатство меня стесняет, — наоборот, оно дает мне большую свободу. Не думаю, что Моэм стал бы приписывать столь нелепые идеи даже самым второстепенным персонажам своих произведений. А эта бойкая фраза: «Улицы южного Лондона по-прежнему остаются для него средоточием озорства, веселья и сумасбродных приключений» — звучит как шутка в стиле Марии Антуанетты.

Я не нахожу в бедности ничего привлекательного или поучительного. Она меня ничему не научила, и лишь извратила мое представление о ценностях жизни, внушив мне неоправданное уважение к добродетелям и талантам богатых и так называемых высших классов общества.

И, наоборот, именно богатство и слава научили меня видеть мир в истинном свете, помогли мне узнать, что вблизи знаменитые люди, каждый в своем роде, столь же несовершенны, как и все мы. Богатство и слава научили меня презирать такие знаки отличия, как военный мундир, дорогая трость или хлыст для верховой езды, потому что те, кто потрясают ими, обыкновенные снобы; богатство и слава помогли мне понять, что достоинство и ум человека определяются вовсе не оксфордским произношением, — а ведь этот миф в какой-то степени парализовал умы средних классов Англии: и что интеллект человека не обязательно является плодом образования или знакомства с классиками.

Вопреки утверждениям Моэма, я, как и всякий другой, есть то, что я есть; единственная в своем роде и неповторимая личность, итог побуждений и устремлений моих предков, а также моих собственных желаний, мечты и опыта.

В Лондоне меня постоянно окружали мои голливудские знакомые. А я хотел перемен, новой жизни и новых лиц. Я жаждал в полной мере насладиться тем, что я знаменитость. У меня была назначена только одна встреча — с Г. Уэллсом. Дальше я был совершенно свободен — я лелеял смутную надежду познакомиться с новыми людьми.

— Я уговорился насчет обеда в клубе Гаррика [84], — объявил мне Эдди Кноблок.

— Опять встреча с актерами, художниками и писателями? — пошутил я. — А где же эта особая, чисто английская атмосфера, где их загородные дома и интимные вечера, на которые меня никто не приглашает?

Признаюсь, мне хотелось войти в необычную для меня среду английской знати. Не то чтобы я был снобом, но я чувствовал себя туристом, которому хочется увидеть все достопримечательности страны.

Темные дубовые панели и старые картины по стенам придавали клубу Гаррика благородный колорит. В этом сумрачном убежище я познакомился с сэром Джеймсом Берри, Е.-В. Лукасом, Уолтером Хеккеттом, Джорджем Фремптоном, сэром Эдвином Лутиенсом, сквайром Бенкрофтом и другими знаменитостями [85]. Вечер проходил довольно скучно, но я был тронут тем, что все эти, столь известные люди почтили меня своим присутствием.

Однако я чувствовал, что вечер не удался. Такое собрание знаменитостей требует атмосферы дружеской и веселой, что в данном случае было почти недостижимо, поскольку гость, в честь которого был устроен прием, был выскочкой, хотя и прославленным. К тому же он еще настоял, чтобы не было никаких застольных речей, а может быть, именно их-то и не хватало. Правда, скульптор Фремптон со свойственным ему обаянием попытался внести в застольную беседу какую-то нотку легкомыслия, но и ему нелегко было блистать остроумием в строгом сумраке клуба Гаррика, пока все мы сосредоточенно поглощали вареный окорок и пудинг с патокой.

В первом интервью, данном мною представителям английской печати, я на горе себе заявил, что стремился в Англию, чтобы вновь посетить места своего детства и снова насладиться вкусом тушеного угря и пудинга с патокой. И в результате меня кормили этим пудингом и в клубе Гаррика, и в отеле «Ритц», и у Г. Уэллса, и даже на роскошном обеде у сэра Филиппа Сассуна на десерт тоже подали пудинг с патокой.

Гости вскоре разошлись, и Эдди Кноблок шепнул мне, что сэр Джеймс Берри приглашает нас к себе в Адельфи-террас на чашку чая.

Квартира Берри напоминала студию — это была большая комната с чудесным видом на Темзу. Посреди комнаты высилась круглая печь с трубой, уходившей к потолку. Берри подвел нас к окну, выходившему в узкий переулок, и указал на окно дома как раз напротив.

— Это спальня Шоу, — озорно сказал он со своим шотландским акцентом. — Когда я вижу там свет, я кидаю в окно вишневые или сливовые косточки. Если Шоу тоже хочется поболтать, он открывает окно, и мы с ним начинаем сплетничать, а если не хочет, не открывает окна, а то и свет тушит. Обычно я разика три брошу косточки и успокаиваюсь.

Киностудия «Парамаунт» собиралась экранизировать в Голливуде «Питера Пэна».

Я сказал Берри, что в кино «Питера Пэна» можно интереснее поставить, чем в театре, и он согласился со мной. Ему особенно хотелось увидеть сцену, в которой Венди загоняет веником фей в древесный ствол. В тот вечер Берри спросил меня:

— А зачем вы ввели эпизод сна в «Малыше»? Он же мешает развитию сюжета.

— Я сделал это под влиянием «Поцелуя Золушки», — признался я откровенно.

На следующий день мы с Эдди Кноблоком отправились за покупками, а потом по его настоянию решили нанести визит Бернарду Шоу, хотя мы с ним и не уславливались встретиться.

— Просто зайдем к нему без предупреждения и все, — сказал Эдди.

Ровно в четыре Эдди нажал кнопку звонка на Адельфи-террас. Но пока мы ждали, я вдруг струсил.

— Лучше как-нибудь в другой раз, — пробормотал я и пустился наутек, а Эдди бежал за мной вслед, тщетно заверяя меня, что все выйдет как нельзя лучше. Но я все-таки сбежал и лишь в 1931 году имел удовольствие познакомиться с Шоу.

На следующее утро меня разбудил звонок телефона в гостиной, и я услышал металлические нотки в голосе моего секретаря-американца.

— Кто?.. Принц Уэлльский!

Эдди, оказавшийся поблизости и претендовавший на роль человека, достаточно сведущего в правилах дипломатического этикета, немедленно взял трубку.

— Вы слушаете? О да, конечно. Сегодня вечером? Благодарю вас!

Очень взволнованный, Эдди объявил моему секретарю, что принц Уэлльский приглашает мистера Чаплина пообедать у него сегодня вечером, и ринулся ко мне в спальню.

— Не будите его! — попытался остановить его мой секретарь.

— Боже ты мой, но это же принц Уэлльский! — возмутился Эдди и разразился целой тирадой на тему о британском этикете.

Услышав, как поворачивается ручка моей двери, я сделал вид, что только-только продрал глаза. Эдди вошел в комнату и с едва сдерживаемым волнением, но с притворной небрежностью сказал:

— Не занимайте сегодняшний вечер, вы приглашены на обед к принцу Уэлльскому.

Я с такой же наигранной небрежностью ответил, что получается очень неудобно, потому что я уже пообещал обедать сегодня у Г. Уэллса. Не обратив никакого внимания на мои слова, Эдди повторил приглашение. По правде сказать, меня тоже взволновала мысль об обеде с принцем в Букингемском дворце!

— Боюсь, что нас кто-то разыгрывает, — сказал я, — только вчера я читал, что принц сейчас на охоте в Шотландии.

Эдди посмотрел на меня с глупым видом.

— Может быть, стоит позвонить во дворец и выяснить?

Вернулся он быстро и с непроницаемым выражением лица бесстрастно объявил: