Чарльз Чаплин - Моя биография

• Название: Моя биография
• Автор: Чарльз Чаплин
• Издательство: Вагриус
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2000
• ISBN: 5-264-00127-8

Чаплин стал легендой еще при жизни — живой легендой кинематографа. И в наши дни, когда число «звезд» Голливуда уже сопоставимо с числом звезд на небе, символом кино по-прежнему остается он, вернее, созданный им бессмертный образ — Чарли, нелепый человечек в огромных ботинках с маленькими усиками и громадными печальными глазами. В комических короткометражках начала века десятки героев падали, кувыркались, швыряли друг в друга кремовые торты. Делал это и Чарли. Но в его фильмах герой все чаще стремился не просто рассмешить зрителя, но и пробудить в нем добрые чувства. Кинематограф из простой забавы со временем превратился в высокое искусство — и этим все мы не в последнюю очередь обязаны гению Чарльза Чаплина.

---

Вернулся он быстро и с непроницаемым выражением лица бесстрастно объявил:

— Совершенно верно, принц еще в Шотландии.

В то же утро в газетах появилось сообщение о том, что Арбакль, с которым мы вместе работали на студии «Кистоун», обвиняется в убийстве. Какая дикость! Я знал Роско, веселого, добродушного толстяка, который и мухи не обидит, и высказал свое мнение о нем газетчикам, которые тут же явились меня интервьюировать. Впоследствии Арбакль был совершенно оправдан, но этот процесс погубил его: хотя его отношения с публикой восстановились, пережитые испытания подействовали на него, и год спустя Арбакль скончался.

Вечером я должен был встретиться с Уэллсом в управлении театров Освальда Столла, где нам должны были показать фильм — экранизацию одного из рассказов Уэллса. Подъехав к дому, я увидел, что у входа собралась довольно плотная толпа народу. Меня кое-как протолкнули к подъезду, запихнули в лифт и провели в небольшой кабинет, в котором тоже толпились люди.

Я был несколько обескуражен тем, что наше знакомство с Уэллсом должно состояться при столь неблагоприятных обстоятельствах. Уэллс спокойно сидел у стола, но его ласково улыбающиеся фиалково-синие глаза выражали некоторое смущение. Прежде чем мы с ним успели пожать друг другу руки, изо всех углов хлынули фотокорреспонденты и засверкали вспышки фотоаппаратов. Уэллс наклонился ко мне и шепнул:

— Мы с вами в роли козлов отпущения.

Затем нас повели в просмотровый зал, и там к концу картины Уэллс шепотом спросил:

— Как вам понравился фильм?

Я откровенно сказал ему, что картина не удалась. Когда в зале зажегся свет, Уэллс быстро наклонился ко мне.

— Скажите что-нибудь хорошее о мальчике.

И действительно, мальчик — Джордж К. Артур — единственно, кто в какой-то мере спасал картину.

Отношение Уэллса к кино в то время отличалось исключительной терпимостью.

— Плохих фильмов вообще не может быть, — говорил он. — Одно то, что они движутся, уже само по себе изумительно!

На просмотре нам не представилось возможности познакомиться поближе, но в тот же день позднее я получил от Уэллса записку:

«Не забудьте об обеде. Наденьте пальто потеплее, если посчитаете мой совет благоразумным, и приходите в половине восьмого — мы спокойно у нас пообедаем».

В этот вечер у Уэллса была и Ребекка Уэст [86]. Сначала разговор как-то не клеился, но постепенно мы начали оттаивать. Уэллс рассказывал о России, откуда он недавно вернулся.

— Развитие идет медленно, — говорил он. — Идеальные манифесты издавать легко, но очень трудно их выполнять.

— А в чем же вы видите решение? — спросил я.

— В образовании.

Я сказал, что плохо разбираюсь в проблемах социализма, и шутя заметил, что не вижу особых достоинств в системе, при которой человек, чтобы жить, должен работать.

— Откровенно говоря, я предпочитаю такую систему, которая дает ему возможность жить не работая.

Уэллс рассмеялся.

— А как же ваши фильмы?

— Это не работа, а детская игра, — отшутился я.

Уэллс спросил меня, как я собираюсь проводить свои каникулы в Европе. Я рассказал, что хочу поехать в Париж, а потом в Испанию — посмотреть бой быков.

— Говорят, это волнующее и красивое зрелище.

— Безусловно, — сказал Уэллс, — только это очень жестоко но отношению к лошадям.

— К чему такое сентиментальное отношение к лошадям?

Я готов был убить себя за эту глупость — всему виной были проклятые нервы. Я видел, что, к счастью, Уэллс это понял. Но тем не менее всю дорогу домой я проклинал себя за то, что оказался таким ослом.

На следующий день к нам в отель приехал друг Эдди Кноблока, известный архитектор сэр Эдвин Лутиенс. Он был занят проектом нового правительственного здания в Дели и только что вернулся из Букингемского дворца после аудиенции у короля Георга V. Он брал с собой миниатюрный макет действующей уборной, около шести дюймов высоток, снабженной бачком, в котором помещалось с полстакана воды, и, когда дергали цепочку, вода спускалась, как в настоящей уборной. И король, и королева были так очарованы и так забавлялись игрушкой, дергая цепочку и вновь наполняя бачок водой, что Лутиенс предложил пристроить к уборной целый игрушечный домик. Миниатюрные картины для парадных игрушечных комнат писали самые крупные английские художники. Все в домике было настоящее, только крошечное. Когда домик был закончен, королева разрешила показать его публике, и на этом были собраны большие суммы денег для благотворительных целей.

Спустя некоторое время в моей бурной светской жизни начался отлив. Я уже познакомился с английской интеллигенцией и знатью, посетил места, где протекало мое детство.

Оставалось только прыгать на ходу в такси, спасаясь от назойливых толп, а так как Эдди Кноблок уехал в Брайтон, я вдруг решил сложить чемоданы и удрать в Париж.

Я уехал тайно (так мне по крайней мере казалось), но в Кале у причала меня приветствовала огромная толпа, кричавшая «Vive Charlot», пока я спускался по трапу. Ла-Манш донимал нас качкой, и морская болезнь совсем меня измучила, но тем не менее я махал толпе и криво улыбался. В поезд меня буквально втолкнули. В Париже меня тоже встретила огромная толпа и полицейский кордон. И снова меня восторженно толкали и хлопали по плечу, а затем не без помощи полиции подняли и запихнули в такси. Все это было весело, и мне очень нравилось, однако такого пылкого приема я никак не ожидал и совершенно обессилел.

В моем номере в отеле «Кларидж» телефон настойчиво звонил каждые десять минут. Звонила секретарша мисс Энн Морган. Я понимал, что последует какая-нибудь просьба, так как мисс Энн была дочерью Дж.-П. Моргана. Поэтому я попытался отделаться от секретарши, но она продолжала звонить. Не могу ли я встретиться с мисс Морган? Она отнимет у меня не слишком много времени. В конце концов я сдался и сказал, что буду ждать мисс Энн в отеле без четверти четыре. Мисс Морган опоздала, и, прождав ее десять минут, я уже собирался уйти. Но когда я проходил через вестибюль, меня в волнении бегом нагнал управляющий.

— Сэр, к вам мисс Морган.

Я уже был раздражен настойчивостью и самоуверенностью мисс Морган — к тому же она еще и опаздывает! Улыбаясь, я поздоровался с ней.

— Я очень сожалею, но у меня в четыре часа встреча.

— В самом деле? — сказала она. — Но я вас задержу не больше, чем на пять минут.

Я взглянул на часы — без пяти четыре.

— Может быть, мы присядем на минутку, — сказала она, и, не дождавшись ответа, продолжала: — Я участвую в сборе средств на восстановление разрушенной Франции. Если бы для вечера-гала в «Трокадеро» мы получили ваш фильм «Малыш» и вы могли бы выступить перед его просмотром, это принесло бы нам многие тысячи долларов.

Я ответил, что готов предоставить фильм для этой цели, но выступать отказываюсь.

— Ваше появление дало бы нам лишних несколько тысяч долларов, — настаивала она. — К тому же, я уверена, что вы получили бы орден Почетного легиона.

И тут, словно дьявол меня подтолкнул, я пристально посмотрел на нее:

— Вы уверены?

Мисс Морган рассмеялась:

— Правительству можно лишь рекомендовать, — сказала она, — но, разумеется, я сделаю все, что в моих силах.

Я посмотрел на часы и протянул ей руку.

— Прошу прощения, но мне пора. Ближайшие три дня я пробуду в Берлине. Может быть, вы дадите мне знать.

На этой загадочной фразе я простился с ней. Я понимал, что вел себя не слишком корректно, и, как только вышел из отеля, пожалел о своей дерзости.

Обычно человек попадает в светское общество по воле случая; подобно искре, высеченной из кремня, случай может все воспламенить, — и вот вы уже приняты в свет.

Я вспоминаю двух простых, милых девушек, приехавших из Венесуэлы. Они рассказывали мне, как им удалось прорваться в нью-йоркское общество. На палубе океанского лайнера они познакомились с кем-то из Рокфеллеров, и тот дал им рекомендательное письмо к своим друзьям — с этого все и началось. Несколько лет спустя одна из них рассказала мне, что секретом их успеха было то, что обе они никогда не кокетничали с женатыми мужчинами, — и в результате все хозяйки нью-йоркских салонов обожали их, наперебой приглашали к себе и в конце концов даже подыскали им женихов.

Что касается меня, то я проник в высший английский свет довольно неожиданно. Я принимал ванну в номере «Клариджа», как вдруг прямо туда ко мне вошел Жорж Карпантье, с которым я познакомился в Нью-Йорке перед его боем с Джеком Демпси [87]. Мы обменялись с ним дружескими приветствиями, и Жорж шепнул мне, что в гостиной его ждет друг, с которым он хотел бы меня познакомить, — это англичанин и «tres important en Angleterre» [88]. Я накинул купальный халат и в таком виде предстал перед сэром Филиппом Сассуном. С этого и началась наша очень дорогая мне дружба, длившаяся больше тридцати лет. В тог же вечер я обедал с сэром Филиппом и его сестрой, леди Роксеведж, а на следующий день уехал в Берлин.