Семен Бронин - История моей матери

• Название: История моей матери
• Автор: Семен Бронин
• Жанр: Русская классическая проза

---

- Да выкинь ты его к такой-то матери! Мы Центр совсем хламом завалили скоро хранить будет негде! Что им этот план - свои бы дороги строили!..- И поскольку сказано это было без должного уважения не только к Якову, но и к отечественным дорожникам, Яков поглядел на него с недоумением и, в свою очередь, обозлился и проникся еще большей неприязнью к виновнице выговора. Это она же простодушно сказала ему, что хочет посоветоваться с отцом: продолжать ли ей нелегальную работу или отказаться от нее,- Яков еле уговорил ее не делать этого...

Сейчас он направлялся скорым шагом (он всегда так шел: не умел ходить медленно) на поиски Сяо, который в этот день и час должен был быть в клубе любителей американской книги. Здесь при магазине был бар для постоянных клиентов, которые могли пригласить с собой одного-двух приятелей. Хозяева подобных заведений сочетали европейскую рекламу с восточной патриархальностью в общении с клиентами: их бесплатно потчевали чаем, сухариками и даже пивом - последнее было местного изготовления, теплое и скверное на вкус, но китайцы пили его с важностью и, оставаясь в душе тысячу раз подданными Поднебесной, воображали, что приобщаются таким образом к западной цивилизации; бесплатно здесь пили, впрочем, одни постоянные клиенты, приглашенные платили за них вдвое. Подобные места высоко ценились подпольщиками и заговорщиками всех мастей: даже сыщики не могли запросто придти сюда и подсесть к столику - нужна была клубная карточка. Яков не нашел Сяо и вежливо, едва ли не подобострастно обратился с вопросами к бармену. Тот, хоть и знал его в лицо, отнесся к нему с полнейшим равнодушием - лицо его сделалось каменным и непроницаемым, он и самого Сяо припоминал уже с трудом, путал с кем-то и совсем не знал, где его искать и как с ним связаться. Кроме того, как это часто здесь бывало, когда это было им нужно, такие люди напрочь забывали английский и говорили на нем, как рикши, знавшие только два слова - куда и сколько; в довершение дерзости он спросил у Якова ту самую карточку, которой тот обзавестись так и не удосужился. Дело пахло заговором. Вонг тоже исчезла не сказавшись: очевидно, китайцы узнали о провале в Ханькоу и разбежались в разные стороны. Якову тоже бы надо было сжечь мосты и уйти в тень, но он жил по европейским понятиям и не считал себя вправе поступить таким образом - оставить Лю Сяо без помощи и без прикрытия. Сам Лю имел возможность сбежать в любую минуту, поскольку по роду службы мог выписать себе командировку хоть в Аляску, но в Ханькоу у него оставалась семья с тремя детьми - их-то и надо было оттуда вызволить. Накануне Яков послал туда Ванг: она отвезла тревожные письма и семьсот американских долларов. Ванг должна была уже вернуться, и теперь ждали мадам Лю: ее надо было переправить с детьми в какое-нибудь безопасное место...

Отказавшись от мысли связаться с китайцами, Яков решил пойти по своим адресам: надо было предупредить людей - чтоб отсиживались дома и не высовывались наружу. Он шел, сосредотачиваясь на шанхайской ситуации, но не забывая и ежедневно складывающейся в его голове картины, отображающей движение мирового революционного процесса: подобная светящаяся карта постоянно горела разными цветами в его воображении, и красной краске в ней предстояло вытеснить все прочие цвета радуги. Сейчас его более всего занимали события в Европе: перспектива Народного фронта во Франции и становление фашизма в Германии. Германия была его второй духовной родиной: отец и вслед за ним вся семья боготворили немецкую культуру, читали наизусть Гете - потом уже сам Яков в начале тридцатых пробыл там два года советским резидентом и проникся на месте немецким революционным духом. Насколько любил Яков эту страну, где коммунисты были людьми особенно надежными и твердыми, которыми он не уставал восхищаться, настолько же недоверчиво и скептически относился он к Франции, отличавшейся политическим и иным легкомыслием: тамошние товарищи позволяли себе, пусть в шутку, сомневаться в том, что сам Яков считал незыблемым и неприкосновенным. Эта оценка не изменилась даже тогда, когда Германия пошла по роковому для нее пути, а Франция заигрывала с левыми идеями: люди могут заблуждаться, но нутро их остается прежним - лучше терпеть временное поражение в борьбе с открытыми врагами рабочего класса, чем водить дружбу с оппортунистами, с гнилыми временными попутчиками,- так думал Яков в эту минуту, хотя иному было бы сейчас не до этого...

Он направлял шаги к человеку, занимавшемуся паспортами, которые могли понадобиться в случае общей тревоги. Идти туда было не время и небезопасно, но накануне он взял в консульстве четыре паспорта, ждавшие транзитной визы, и они сейчас мертвым грузом оттягивали его карманы. Не надо было их брать, да и сотрудник, согласившийся вдруг отдать их, не имел на это права, но Якова, когда он увидел их, словно что-то озарило, и он настоял на своем: разведчики падки на чужие паспорта и не могут смотреть на них равнодушно. Он поколебался еще некоторое время: идти ли, нет, к этому "Мартынычу", который занимался такой работой еще в России, или вернуться в консульство и отдать злополучные "корочки", но по обыкновению своему решил продолжить начатое: он не любил отступать, менять решения и создавать у людей впечатление человека, который сам не знает, чего он хочет.

Он сделал крюк, подошел к киоску, торговавшему газетами со всего мира, и купил как обычно с десяток газет на разных языках и различных идейных направлений. Он предпочитал сухую и бесстрастную информацию, которую могли позволить себе только официозы правящих правых партий, так что по спектру покупаемых газет его можно было принять за консерватора. Такими газетами были в то время (да и потом тоже) английская "Таймс", швейцарская "Нойе Цурихер Цайтунг", парижская "Фигаро" - но он докупал к ним еще и австрийские, и китайские для иностранцев, и даже чешские и новозеландские: эти он просматривал наискось, по диагонали и тут же выбрасывал, на что оба боя, старый и потом молодой, глядели как на сущий перевод денег и если не теряли к нему уважения, то принимали его за сорящего деньгами богача, которого не грех лишний раз обсчитать и выставить. Хозяйка киоска, уже знавшая выгодного для нее покупателя, которого интересовал весь земной шар, подготовила ему толстый сверток, и Яков, не заглядывая внутрь, заплатил не торгуясь.

- Вы, наверно, деловой человек? - спросила она: видно, накопилось любопытство к этому времени.- Смотрите, что где поднялось, а что упало?

- Нет, я журналист,- вежливо отвечал он.- Пишу книгу про Китай. Поскольку страна большая, приходится следить и за остальным миром тоже.- И она почтительно кивнула: из уважения к его атлантовой ноше, а Яков пошел дальше, заглядывая на ходу в лондонскую "Таймс", где внимание его равным образом привлекали как близкие, так и далекие от Китая столбцы и события...

Мартыныч жил в конце города. Яков, вооруженный плохим планом Шанхая, долго ехал к нему на трамвае, потом на рикше, затем ему пришлось попотеть в поисках адреса с четырехзначным номером. Рикша тоже не был знаком с высшей математикой, но сообразил, что время идет, а денег ему не прибавляется, и лихо выгрузил его у первого фонарного столба, объявив с важностью, что его дом здесь и нигде больше, после чего укатил к центру, подальше от рабочей окраины, где люди не хотели ездить на себе подобных. Китайцы то ли не знали арабских цифр, то ли не желали впутываться в чужие дела - но лишь пожимали плечами в ответ на просьбы Якова и предлагаемые им бумажки с адресом. Он долго бы крутился здесь по дворам и закоулкам, если бы не любезный, учтивый серб, который разъяснил ему на языке близком к русскому, куда и как идти, довел до дома, видя, что тот его не понимает, и даже отказался от вознаграждения - в Шанхае кого только не встретишь. Мартыныч был дома. Он не ждал Якова, но нисколько не удивился его приходу: незваные гости были здесь чаще приглашаемых. Это был невысокий плотный человек лет пятидесяти и самого невзрачного вида: в выцветшей, когда-то клетчатой рубашке и в потертых коротких брюках, висевших на новеньких помочах, единственной обновке в его одеянии,- но глядел при этом независимо и даже начальственно. Про него говорили, что он специалист по подделке паспортов и трудился вначале на уголовников,- потом его, из уважения к незаурядным способностям, взяла в штат российская полиция. После революции он похитил и вывез бланки паспортов разных стран и печати к ним: одно время работал на белую армию, потом, с ее крушением, бежал с драгоценными "ксивами" в Китай и здесь промышлял на свой страх и риск, постоянно подвергаемый опасностям, ставшим его привычкой. Про него говорили, что он "рисовал" документы за сутки,- в Москве целый отдел Разведупра занимался тем же чуть ли не целый месяц: со всеми необходимыми для этого запросами и пересылками. Открыла Якову его жена или сожительница, которую он тут же выставил из комнаты, но она мелькала в просвете двери и явно подслушивала.