Георгий Гуревич - Функция Шорина

• Название: Функция Шорина
• Автор: Георгий Гуревич
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1965

В жизни Германа Шорина было две функции.

Первая знакома каждому студенту-звездолётчику. Это изящное многолепестковое тело, искривленное в четвёртом измерении. На нём тренируют пространственное воображение.

Вторая, простая и прямолинейная – это его призвание, цель жизни, какую он перед собой поставил – стать звездоплавателем и обнаружить разумные существа в космосе.

---

Обычный режим полета – зарядка, завтрак… После завтрака все расходятся по кабинетам, каждый кладет на стол один из то­мов. Решено подготовить к прибытию перевод. По восемь часов в день все работают как переводчики. Это не только нужно, но и увлекательно. Восемь часов в день ты читаешь разгадки тайн, еще не решенных земной наукой.

У Шорина том первый – Введение в науку о природе. Бережно и благоговейно он переворачивает звенящие перламутровые, как листва седых лесов Тау, страницы. Изящные иероглифы порождают мысли в мозгу. Шорин записывает:

«Вселенная бесконечна…

Вселенная бесконечна структурно. Большие тела состоят из малых, малые – из меньших…

Мы, тау-китяне, знаем четырнадцать структурных этажей вверх и семнадцать вниз, начиная от нашего тела.

Тело состоит из тканей, ткани – из клеток, клетки – из молекул, молекулы – из атомов, атомы – из частиц, частицы – из волоконец вакуума, волоконца – из спиралек, спиральки – из вихрей Рэли, вихри – из точек…» (Тут приходится придумывать названия, потому что земные ученые знают только шесть этажей.)

И дальше пишет Шорин:

«На нижних этажах прочность выше, поэтому запасы энергии там выше. Тела верхних этажей надо обрабатывать, изучать и описывать с помощью малых и могучих телец с нижних этажей…»

Ага, вот она, разгадка странных слов звездного старика! Строение атомов, строение мозга, расстановку атомов в теле человека можно записать на этих… как их… волоконцах?

…Так хочется заглянуть в конец тома – есть ли там о воло­концах….

Или дождаться обеда, спросить: «Товарищи, у кого речь о волоконцах?»

Скопление газовых облаков миновали благополучно. Километровая толща железа надежно оградила от радиоактивности. Вскоре превзошли рекорд дальности, превзошли рекорд скорости. Половина скорости света, 55 процентов, 60 процентов… Скорость росла, масса росла, время сокращалось…

Тут и подстерегала неожиданность, довольно неприятная.

Даже не стоит называть это неожиданностью. Проявилась относительность массы и времени, их зависимость от скорости. Об этой относительности знали давным-давно, вывели ее формулы… чисто математически. В математике получалось изящно и гладко: корень, под корнем дробь, масса стремится к бесконечности, время – к нулю. Летишь быстрее, живешь медленнее, годы превращаются в минуты…

Что получилось на практике?

Не время замедлялось – изменялись процессы: физические, химические, биологические, и каждый по своему закону. Чем сложнее был процесс, тем сложнее получались изменения.

Верно, масса росла, вещи становились массивнее, перемещались медленнее. Медленнее двигались руки и ноги, ложки и приборы, мышцы глаза и ионы в нервах, медленнее собирались зрительные впечатления, медленнее поступали отчеты в мозг и приказы из мозга, медленнее перемещалась кровь в жилах и молекулы в клетках.

Время как бы замедлилось. И все шло бы хорошо, если бы не проявились какие-то добавочные, не учтенные ранее процессы, по-разному влиявшие на приборы и на людей.

Амперметры противоречили вольтметрам. Одни реле срабатывали раньше, другие позже.

Указатели начали привирать, показывать не то, что следует. Автоматы разладились, стали делать не то, что нужно.

К счастью, в их ошибках была своя закономерность. Приборы-то переключили, но как быть с людьми? Люди оказались самыми чувствительными реле. Немели пальцы, стыли руки и ноги, вялые и бледные, озябшие астронавты стучали зубами, кутались в одеяла, топтались у отопления, никак не могли согреться.

Химик Вагранян был лучшим гимнастом в экипаже. Солнце он крутил на турнике так, что с ним на Земле сравнялись бы немногие. Но тут он обжег руку, две недели не подходил к снарядам. Наконец выздоровел, прибежал в спортивный зал, прыгнул с разбегу на тур­ник… и упал с криком. У него порвались на руках мускулы, не выдержали тяжести тела.

Мускулы лопались у немногих, у всех рвались стенки сосудов под напором отяжелевшей крови. Рвались сосуды, синяки появлялись под кожей от самых легких ударов и без всяких ударов. Кровоизлияния в мускулы, в легкие, в сердце, в мозг. Три тяжелых инфаркта, два паралича. И гипертония у всех до единого, вплоть до самых здоровых.

Потом стали ломаться молекулы – в первую очередь белковые, самые длинные, тонкие и непрочные. Список болезней рос. Диагностическая машина работала с полной нагрузкой. Отмечалось нарушение обмена веществ в почках, желудке, печени…

Усталые, подавленные люди, пересиливая себя, продолжали работу. Ходили унылые, угнетенные, с трудом передвигали ноги. Пересиливая головную боль, считали, проверяя подсчеты машин. Ведь машинам, тоже нельзя было доверять.

Однажды, ложась спать, Шорин увидел в каюте Цяня. Покойный Цянь грузно сидел в кресле, щуря хитроватые глаза. Он сказал: «В космосе нужны здоровяки, без хронического насморка». Он сказал: «В Солнечной системе хватает дела, незачем мчаться невесть куда». Сказал: «Ты идешь по легкому пути, знания надо добывать трудом, а не списыванием у звездных соседей». И: «Нет ничего дороже жизни, людей надо беречь, сначала обезопасить, потом рисковать». Все, что говорили противники, повторил Цянь.

– Я своей жизнью рискую тоже, – возразил Шорин.

Цянь улыбнулся невесело.

«Я знаю, ты надеешься на функцию. Но разве все люди на свете успевают выполнить функцию? Вспомни друзей-испытателей, вспомни юношу, сына Аренаса. Он выполнил функцию?»

– Уйди! – сказал Шорин. – Ты галлюцинация. Я в тебя не верю.

Скорость нарастала медленно, на ничтожные доли процента в сутки, и беда подкрадывалась неприметно. Слабели, слабели, болели, лечились, как-то привыкли уже ко всеобщей немощи, как старики привыкают к старости. Отлеживались, набирали сил, продолжали работу. И вдруг умер Горянов. Самый крупный и здоровый, он меньше всех привык болеть, его сердце не выдержало. Заменить сердце не удалось, не всегда получалась такая операция.

И новый начальник экспедиции, профессор Дин, математик, поставил грустный вопрос: лететь дальше или возвращаться?

– Лететь, – сказал Шорин.

Дин сказал:

– Не будем легкомысленными. Половина экипажа лежит в лазарете, мы проводим собрание в лазарете. Всем ясно, что наращивать скорость нельзя, дальше будет все хуже и хуже.

– Не будем наращивать скорость, – предложил Шо­рин. – Снизим, если надо.

Это означало – провести в пути не десять, а двадцать лет или больше того.

– У нас нет запасов на двадцать или тридцать лет.

– Мы пополним их на Тау.

– Нет никакой уверенности, что у Тау есть планеты.

– Нас послали, чтобы рискнуть.

– Нет, нас послали за знаниями, – сказал Дин твердо. – Мы добыли знания, неприятные, но правдивые. Оказалось, что относительность времени не помогает преодолеть пространство. Это важный вывод, и мы не имеем права откладывать его сообщение на два десятка лет. Если Земля найдет нужным, нас пошлют на Тау снова. Вернувшись, мы потеряем только три года, если же полетим вперед, Земля потеряет тридцать лет. Надо избавить товарищей от снаряжения новых бесполезных экспедиций.

Провели голосование. Двадцать шесть упавшими голосами произнесли грустное слово «назад». Трое сказали «вперед», конечно и Шорин. Трое смолчали, они были без сознания.

Дин приказал тормозить.

Полгода на торможение, год на возвращение. И все для того, чтобы привезти на Землю грустное «нет». Нельзя человеку лететь с субсветовой скоростью. Безрадостный итог экспедиции, безрадостный итог жизни Шорина. Круг человечества очерчен. Вот сотня звезд, до которых оно дотянется, десяток – похожих на Солнце.

Есть ли там разумная жизнь?

Может быть, и нет. А такие, как звезда Шарада, – за пределами возможностей.

– Ничего не поделаешь, – говорил Дин. – Вселенная бесконечна, а силы человечества не бесконечны. Где-нибудь придется остановиться.

А Шорин не соглашался остановиться. Не хотел думать об остановке, заниматься арифметикой предела. Он размышлял о дальнейшем увеличении скорости. До какой величины? До любой. До субсветовой, до скорости света и даже…» даже, пожалуй, еще выше…

Полтора года на размышления – срок достаточный. Вот исходные положения Шорина: людям мешает лишняя масса. Откуда она берется? За счет окружающего вакуума. Больше неоткуда. Так нельзя ли изолировать ракету-астероид, отрезать ее от вакуума? Как? Хотя бы лучами Нгуенга, без которых невозможен фотонный двигатель.

И еще рассуждал Шорин: предел скоростей – скорость света в вакууме. Опять впутался вакуум. А какая же скорость там, где вакуума нет? Что, если уничтожить его теми же лучами Нгуенга? Получится как бы подобие подводной лодки, испаряющей перед собой воду, подобие самолета, создающего безвоздушный коридор. Какова скорость самолета в безвоздушном коридоре? Выше обычной? Чем она лимитируется? Скоростью создания коридора, очевидно.