Людмила Бубнова - Стрела Голявкина

• Название: Стрела Голявкина
• Автор: Людмила Бубнова
• Жанр: Русская классическая проза

---

- Не может быть! - удивилась я.

- Просто он тебе не говорил. А мне говорил. Вернее, он тебя уважал.

Ну это другое дело. Я выскочила из вагона...

Она сожгла себя таким же способом, как и он. И прах ее захоронен вместе с его прахом в одной могиле...

Квартира, таким трудом доставшаяся, больше никому не понадобилась...

- Многие умерли, - говорит Голявкин. - А я вот живой. Потому что я хитрый. - И не объясняет, почему он "хитрый". А спросишь, не скажет.

6

Техническую подготовку к скульптурной работе, которую упорно не хотел показывать мне Яшин, довелось увидеть в мастерской другого скульптора - Юрия Вашкевича, когда они с Владимиром Горевым работали над монументальным памятником Ленину.

Внутренняя конструкция для фигуры выглядела внушительно, произвела на меня ошеломительное впечатление. В центре мастерской был сооружен помост из толстых досок. Вероятно, он мог выдержать танк. На помосте стоял огромный каркас человеческой фигуры, тоже из досок. Снизу доверху он был утыкан крупными железными гвоздями сантиметров через пять друг от друга. Они должны держать гипсовую массу. Мне показалось - сооружение по силам гигантам...

- Голявкин был другом Николаева, я его еще лично не знал, но слышал про него: в одном же институте учились, - рассказывает Вашкевич. - Разговоры-то идут: кто что делает. Говорили, мол, такой гениальный парень в живописной мастерской... А Николаев позже портрет его знаменитый лепил...

7

- Витя, я продал две твои головы, - сказал скульптор Женя Николаев, большой красивый молодой мужик.

Он лепил портрет Голявкина в 1964 году. Во время сеанса так тщательно вглядывался в Голявкина, пронзал и обволакивал его взглядом, что Голявкину стало не по себе, он забеспокоился:

- Мне кажется, у меня лоб узкий...

Тогда забеспокоился Николаев, занервничал:

- Как это может быть? - Прощупал взглядом пропорции головы лепной и натуральной. - Нет, нет! Голова что надо! Как у римского патриция.

Одну голову, в граните, 50х40х40, приобрел Брянский областной художественный музей. Другая, в бронзе, - в Русском музее.

Я сама слышала: М. Аникушин говорил, что портрет писателя Голявкина одна из лучших работ Николаева.

8

О женах: первой, второй, старой, новой... На меня иногда накатывает странная мысль: выгнал бы меня, старую жену, из дома, выбросил за дверь. Так трудно подчас бывает держать на себе творческие своды и нести их по житейским рытвинам и ухабам.

Мне хочется найти в памяти случай и сделать его в своем повествовании метафорой, символом неудобного голявкинского характера.

И тут врывается телефонный звонок. Случай, который я искала в памяти, подвернулся сам собой.

Давно знакомая С. приехала из Подмосковья навестить своего сына, служащего моряком на военном корабле в Кронштадте.

Мое знакомство с С. длится еще с целины. В 1957 году всех нас, поступивших в университет, отправили в североказахстанские степи Кокчетавской области на уборку урожая. Статная, рослая, красивая девица с отделения журналистики филфака оживляла всякую компанию своим присутствием. Она была уже замужем, и мне, занятой работающей девчонке, ее раскованность казалась немного вульгарной. Ко мне вечно липли какие-то неполноценные, инфантильные ребята - чувствовали, что я их не унижу, не оскорблю. С. ни с кем не церемонилась - отшугнет, высмеет, прогонит и сама сядет рядом.

Я помню солнечный, ясный день на целине, когда мы с С. очутились у большого подсолнухового поля. Я срывала яркие желтые солнца и говорила про "Подсолнухи" Ван-Гога. С. спросила: кто это? "Любимый художник Голявкина". "А кто такой Голявкин?" Я рассказывала, она внимательно слушала.

Когда через некоторое время в Ленинграде пошла молва про Голявкина как писателя, С. разыскала адрес и время от времени приходила поболтать с ним, когда бывала в разводе с очередным мужем...

На этот раз она хотела показать своему младшему сыну живого классика Голявкина, старшему уже показывала в прошлом году.

- Вот он какой! - восторженно говорит С., представляя Голявкина своему сыну. - Мы тебе пива привезли. У вас в Питере стали делать очень вкусное пиво.

- Давай, - говорит Голявкин. Садится за стол и стакан за стаканом осушает все бутылки.

- Ты же мальчику ничего не оставил, - говорю я. - Как можно?

- А я не знал, что надо делиться, - говорит Голявкин и запихивает в рот кусок за куском.

- Ты разве голодный? Целый день ел и пил до отвала! Веди себя прилично! - пилю его я.

- Как это? - спрашивает Голявкин.

В этот момент наш сын приносит бутылку водки. Голявкин хватает ее и начинает глушить, ни на кого не глядя.

- Ты производишь пренеприятное впечатление! - говорю я, надеясь его остановить. - Какой пример ты подаешь ребятам?

- Не хочу никакого примера! - отвечает Голявкин.

- Посмотрите картины, книги, - отвлекаю я гостей от созерцания "классика", который продолжает забрасывать в свой бездонный рот все, что видит глаз.

- Что за картины? - спрашивает гость.

- Их гений написал! - поясняет С.

- Мазня какая-то.

- А ты продаешь картины? - спрашивает меня С.

- Не продаю. За них не дают настоящую цену.

- Не может быть!

- На прошлой неделе приходил миллионер из Америки, хотел купить задешево, - говорю я. - Мне стало обидно. Я поняла, что рынка нет, и он без наших картин уехал в Америку.

- Надо же! - говорит С. - Непонятно...

Гость уже закемарил, ему не до картин, не до книжек, которые показывает писатель. Ему ничего на свете не надо, лишь бы дали поспать.

- Я сейчас приготовлю постели, - тороплюсь я.

- Не надо, - говорит С. - Мы поедем к моей сестре, она нас ждет.

И они поехали на другой конец города в мороз и тьму.

- Почему ты так себя вел? - спрашиваю, проводив гостей. - Они увидели неприятного субъекта. Представь, какое впечатление о тебе останется у молодого человека!

- Пусть знают: классики еще и отвратительными бывают! - заявляет Голявкин.

- Ты не хочешь быть классиком?

- Ни за какие бутылки! - говорит Голявкин.

У меня больше нет слов. Я хочу, чтобы меня, старую жену, выкинули вон... Я не хочу зависеть от каждодневных изнурительных случайностей

с этим писателем!..

9

Одно время, с самого начала, Голявкин был наивно искренен в выражениях. Представьте: молодой "гений" прочитывает только что сочиненный стих в надежде на положительный (и никакой другой!) отзыв. И слышит: "Извини, старик, по-моему, это просто дерьмово". Понятно, как подействует на него такая откровенность. В итоге негатива вокруг Голявкина скапливалось столько, что невозможно стало куда-нибудь сдвинуться с общежитской койки без скандала.

Голявкин начал несколько придерживать язык: совсем перестал высказывать свое мнение по поводу всего не собственного (по отношению к собственным произведениям реакция его была однозначной, как у всех: гениально - и не иначе!). Скоро стало ясно, что отмалчиваться невозможно. Люди, пришедшие к тебе, смотрят сосущими глазами и, не услышав ответа, все равно продолжают его ждать.

Тактика изменилась, всякому читающему свое произведение Голявкин теперь говорил: "Хорошо, старик! Молодчина!" Жизнь становилась спокойнее. Получается вроде по Карнеги: улыбка и доброжелательность по отношению к клиенту делают деньги. Таким образом искренность изживает себя, все прикрывается лицемерием, никто никогда правды тебе не скажет - такова психология современного делового человечества.

Был в Москве знаменитый творец поэм и стихов на злобу дня Ж. Он скакал по всему свету, словно блоха, публично хвастался, что объездил 64 страны мира, в то время как всякий самостоятельный "шестидесятник" был попросту невыездным. Заносило его в Ленинград, завело и к Голявкину. Он высокомерно, тщеславно вытанцовывал перед ним свое превосходство.

Голявкин попросту съездил ему по шапке. Но оголтелых так просто не окоротишь: Ж. решил, что Голявкин завидует его славе.

Другой творец, Н., как-то в подпитии захотел раз и навсегда сбить Голявкина с ног: вызвал его во двор и наскакивал с кулаками. Голявкин уклонялся, и тот с размаху брякался в лужу, еще больше ожесточался, вскакивал и снова падал в грязь. Голявкину было весело, он от души смеялся над тем, как легко человек роняет себя...

Вообще все время приходилось опасаться наскоков с разных сторон. Особенное опасение было задано вот каким случаем.

Я работала на базе "Ленкнига" с утра, вечером училась в университете, в перерывах встречалась с Голявкиным, мы с ним всегда куда-нибудь ходили. Тогда все друг к другу ходили по поводу и без повода, послушать друг друга, поговорить. Однажды, только я успела взяться за работу, начальник вызвал меня в свой кабинет. Там сидел довольно молодой мужчина.

- Переоденьтесь быстрее, - сказал он с улыбкой. - Нам с вами надо поехать в одно место. Там нас ждут.

- В какое место?

- Узнаете.

Мне стало любопытно. Я быстро сходила переодеться, мы сели в машину и приехали... в Большой дом.