Софрон Данилов - Бьётся сердце

• Название: Бьётся сердце
• Автор: Софрон Данилов
• Издательство: Современник
• Жанр: Советская классика
• Год: 1988

Якутский учитель Сергей Аласов после двадцатилетнего отсутствия возвращается работать в родную деревню. Его ждут встреча со своей девушкой, не дождавшейся возвращения его с войны и вышедшей замуж за своего учителя и встреча с новой любовью. Непримиримо отнесясь к очковтирательству в той школе, где он когда-то учился и в которой он сейчас сам стал учителем, он начинает бороться за правду и более человечное отношение к ученикам...

---

— Считать себя уволенным могу лишь после того, как выйдет приказ директора школы.

Завуч остановил Аласова движением руки:

— Минуточку! Поскольку я являюсь заведующим учебной частью, то властью, данной мне, запрещаю вам, Аласов, входить в класс. Отдайте журнал Акиму Григорьевичу! Вы сняты, с вами всё покончено. А если вы нуждаетесь в приказе директора, то вот он, — Пестряков эффектно развернул лист. — Фёдор Баглаевич, я всё тут учёл, о чём мы говорили…

Даже со стороны было видно, как основательно Пестряков «всё тут учёл», — его аккуратным почерком исписана была вся страница.

Кылбанов, победно зажав журнал под мышкой, отправился на урок в десятый класс.

— Попрошу, Фёдор Баглаевич: перепишите в книгу приказов, а копию вручите этому человеку.

Кубаров, торопливо водивший в эту минуту пером по бумаге, был немало удивлён тишиной в учительской: за перегородкой никто не произнёс ни слова.

И тут вскоре ворвался в учительскую Кылбанов:

— Диверсия, иначе не назову! Да его не то что с работы снять, его…

— Аким Григорьевич, что произошло?

— А то, что в десятом классе моей ноги больше не будет! — Кылбанов швырнул по столу журнал, тот, перелетев столешницу, шмякнулся на пол.

Вышел Кубаров из своего закутка, держа в руках выписку.

— Да что там случилось, говори по-человечески! — рявкнул Пестряков.

— Так я же рассказываю… Десятиклассники наотрез отказываются учиться. У них, видите ли, по расписанию должна быть история, и они хотят заниматься только историей! Я им говорю: «Учитель истории отстранён от занятий», а они давай крышками стучать. Молокососы! Бунтовать вздумали…

— Да, бунтуют. А что вас удивляет, Аким Григорьевич? — с печалью сказал завуч. — Полгода ученики обрабатывались в определённом направлении. В угоду личным целям отдельного лица. Теперь пожинаем плоды. Фёдор Баглаевич, прошу вас, пройдите с Кылбановым в десятый, наведите там порядок.

Кубаров, оставив свою бумажку на столе перед Аласовым, послушно отправился с физиком. Вернулись они минут через пять.

— Убедились? — упрекнул Кылбанов директора. — Вы думаете, что Аким Григорьевич не способен…

— Замолкни ты! — Кубаров был вконец раздражён. — А что им делать остаётся? «Историк отстранён… историк изгнан…» Кой чёрт поручал вам соваться с объявлениями? Эти парни лучше нас чуют, что хорошо и что плохо.

— Вот теперь и стрелочника нашли! Кылбанов теперь во всём у вас виноват!

Показав крикуну спину, директор обратился к Аласову:

— Сергей Эргисович, уважь просьбу старого человека. Нельзя дать бунту разрастись…

Аласов молчал.

— Не ради меня, ради школьников, — продолжал директор.

— Однако как же… Мне ведь запрещено.

— Разрешаю! — поспешно сказал Кубаров.

— Хорошо, попробуем… — кивнул Аласов. Подойдя к двери класса, он сказал физику: — Придётся минуту здесь подождать. Если получится, я вас позову.

Класс, радостно ахнув, стеной встал ему навстречу: «Здравствуйте, Сергей Эргисович!»

— Садитесь. Сейчас вместо истории у вас будет физика. Меня отстранили от учительства, — просто сказал Аласов.

Поднялась буря: «Неправильно это!». «В райком комсомола напишем», «Не уходите, Сергей Эргисович!»

Юрча Монастырёв вскочил с места:

— Эй вы! Тише, говорю. Тегюрюкова, умолкни! Цыц, сказал! Сергей Эргисович, мы ведь не маленькие, и с нами нечего в кошки-мышки. Это клевета, и вы не имеете права отступать!

— Погоди, Монастырёв. За то, что верите, — спасибо. Да, тут несправедливость, и я это докажу. Но при условии, если мне не будет мешать ваш десятый класс.

— Мы комсомольцы, Сергей Эргисович, — возразил Саша Брагин. — Мириться с несправедливостью…

— А я вас не призываю мириться с несправедливостью. Никогда не миритесь! Однако ведь Монастырёв тут ответственно заявил: «Мы не маленькие». А если так, то знаете, как ваш срыв урока называется? Замутить историю ещё больше, на одно другое навалить! Думаете, это на пользу? Как бы не так! Всякий рассудит: вот, значит, как Аласов вёл воспитательную работу! Если я прошу вас о чём-либо в тяжёлый момент, так об этом: не ставьте мне палки в колёса. Вы поняли меня? Могу я на вас рассчитывать?

Аласов едва не пришиб дверью Кылбанова, — к счастью, физик успел увернуться.

— Прошу…

Вошёл Кылбанов в класс боком, робея. Десятиклассники встретили его с неожиданным, необъяснимым для него спокойствием. Аласов за дверью удовлетворённо кивнул головой.

Из соседнего класса показалась голова Майи: «Серёжа?»

Она вышла, плотно прикрыв за собой дверь.

— Что там у вас происходит? Митинг какой-то… Разве сейчас не твой урок?

— Заменили Кылбановым.

Тут только Аласов обнаружил, что держит в руке выписку из директорской книги приказов. С этим листком он так и беседовал в классе.

Директорский приказ был кратким: «Согласно приказу роно освободить учителя истории Аласова С.Э. от работы».

Пожав плечами, Аласов протянул бумажку Майе.

— Что значит «освободить»? Ты сам уходишь? Или тебя увольняют?

— Потом расскажу.

Он пошёл, но что-то заставило его обернуться. Майя смотрела вслед.

— Сергей! — она подбежала к нему. — Тебя прогонят — и мне тут нечего делать… Борись за двоих!

Аласов взял её руку и поцеловал.

Пожалуйста, можешь залечь спать. Можешь, пожалуйста, почитать роман или взяться наконец за свои аспирантские учебники. Пожалуйста…

Всегда, изо дня в день, из часа в час был занят, вздохнуть некогда: школа, кружки, посещения ребят на дому, родительские собрания, отчёты, поурочные планы, беседы на ферме и лекции в клубе, возня с будущим музеем, вечно откладываемая на потом аспирантура, партийные собрания, да ещё что-то надо по дому сделать, матери помочь, да и на лыжах хочется, и с ружьишком по лесу…

И вдруг никакой заботушки, свобода!

Он шёл медленно, едва волоча ноги.

Уж не надеешься ли ты, что начальство одумается, бросится вслед с признанием: мы ошиблись? Нет, выписка из приказа у тебя с собой — чёрным по белому. И при всей своей дикости она — совершенный факт.

Это факт, что Сергей Аласов, всю жизнь занимавшийся учительством, любящий своё дело, сейчас идёт по улице, уволенный из учителей.

Уволен за морально-бытовое разложение. Бывают бытовые условия, бытовые приборы, бытовая химия… А у него, пожалуйста, бытовое разложение… Нелепость этого словосочетания неожиданно развеселила и как-то вдруг успокоила Аласова. Всё это было бы так грустно, когда бы не было смешно…

Есть возня науровне мышиного подпола. А есть — борьба, когда ты ясно утверждаешь правду, за которую — хоть на костёр! Если на такой высоте стоять, то ничегошеньки они с тобой не сделают, брат Аласов. Майя как раз это и имела в виду: «За двоих борись…»

Спокойно, Аласов. Будь мужчиной — как сам же к этому призывал других. Не суетись, не маши руками. Прежде всего об увольнении нужно матери рассказать. Пусть узнает от меня, а не от соседей. Затем — Аржаков. Если он вернулся с партконференции, надо немедленно ехать в район. Потребовать, чтобы на бюро было поставлено моё персональное дело, чтобы выслушали меня коллективно. Там-то всякой мышиной возне и конец придёт!

Не то задремал он, сидя за столом, не то задумался, — вдруг голоса под дверью, какое-то там движение народное.

— Сынок, к тебе!

На пороге ребята из десятого.

— Сергей Эргисович, мы к вам учиться. По истории… Если, конечно, согласитесь…

— Соглашусь, конечно. Это вы лихо придумали. Как вот только я размешу вас в своей клетушке…

— Разместимся!

— Мы утрамбуемся…

— Веру я себе на колени посажу!

— Я вот тебе посажу!

Загудело в избе!

— Мама, складывайте одёжки прямо на кровать.

— Сейчас, сейчас, оыночек! Чайку вам поставлю…

— Вот это я понимаю, урок! С чаем!

— Ну ладно, ладно, — сказал Аласов строго. Проглотил что-то в горле, даже губу закусил. — Тише, товарищи. Если урок, так всерьёз. Начинаем сегодня новую тему…

XXXVII. Бегство

Собираясь, Надежда подстёгивала себя: «Скорей, скорей!»

Достала из-под кровати небольшой чемоданчик, вытряхнула содержимое прямо на пол, стала набивать заново. Ничего ей пестряковского не нужно! О боже, как он ненавистен ей, это лягушечье лицо в очках, белая тощая грудь… Что ещё им куплено?

Но разве определишь, разве вспомнишь? Лучше она вообще ничего не возьмёт! Платья полетели назад в гардероб. Пусть будет как можно меньше из прошлой жизни! Несчастная, за эти тряпки ты продала свою молодость, свою жизнь! На тряпки обменяла любовь…

Надежда склонилась над пустым чемоданом. Тряпки ещё наживёшь, а молодость? Кому ты теперь нужна такая? Нелепо устроен мир, если мудрость приходит тогда, когда она человеку без надобности. Уже накануне брачной ночи она ясно сознавала, что не любит его. Но ханжеская, дураками придуманная пословица утешала тогда: стерпится — слюбится…