Анатолий Жуков - Судить Адама!

• Название: Судить Адама!
• Автор: Анатолий Жуков
• Жанр: Современная проза
• Год: 1990

Странный роман… То районное население от последнего пенсионера до первого секретаря влечет по сельским дорогам безразмерную рыбу, привлекая газеты и телевидение, московских ихтиологов и художников, чтобы восславить это возросшее на экологических увечьях волжского бассейна чудовище. То молодой, только что избранный начальник пищекомбината, замотавшись от обилия проблем, съест незаметно для себя казенную печать, так что теперь уж ни справки выписать, ни денег рабочим выдать. То товарищеский суд судит кота, таскающего цыплят, выявляя по ходу дела много разных разностей как комического, так и не очень веселого свойства, и вынося такое количество частных определений, что опять в общую орбиту оказываются втянуты и тот же последний пенсионер, и тот же первый секретарь.

Жуков писал веселый роман, а написал вполне грустную историю, уездную летопись беспечального районного села, а к концу романа уже поселка городского типа, раскинувшегося в пол-России, где свои «гущееды» и «ряпушники» продолжают через запятую традицию неунывающих глуповцев из бессмертной истории Салтыкова-Щедрина.

---

– Потому что конопатый, – объяснил Парфенька, махнув рукой.

– Че-во-о?

– Рожа, говорю, у тебя вся в ямках. Будто на ей черти горох молотили.

– Вот я те щас дам горох…

И рябой уже протянул к нему длинные клешни, но был.спугнут веселым гудком водовоза: Витяй накачал цистерну и вот подымался от берега сюда. Груженая машина ревела натужно, сердито, и диковинная чудо-рыба задрожала, а потом обреченно прикрыла розовыми веками синие колдовские глаза.

Парфенька зябко поежился: впервые он видел у рыбы веки, да еще с темными ресницами, при синих-синих глазах, которые в спокойном состоянии светлели, становились голубыми. А бужевольник Витяй гудит как оглашенный, того и гляди наедет на нее, раздавит такую-то красоту.

– Куда прешь! – закричал он, махая руками. – Левее бери, левее, вот сюда!

Машина, оставляя на росной траве двойные следы, поднялась к ветле и остановилась, устало урча и попыхивая дымком. Витяй выскочил на подножку и лихо кинул руку к соломенной голове.

– Товарищ генерал, ваше приказание выполнено, бассейн для Лукерьи приготовлен.

– Открывай, – приказал Парфенька и обернулся к птичницам и кормачам: – А вы беритесь за рыбу, сейчас в цистерну станем засовывать.

– Это не Лукерья, – сказал опять рябой. – А в воду зачем?

– Чтобы живая была. – Парфенька взял голову рыбы за жаберные крышки, с усилием поднял. – Ох, тяга-то, господи! Беритесь за мной и вместе потянем.

– Зачем живая-то, Парфеньк? – не понимал рябой. – Все одно же на сковородку. А со свежим огурчиком, с лучком – другой закуски не надо.

– Кому чего, пьянице закуска.

– А ты меня поил?

– Еще чего захотел! Берись, берись, не выкатывай буркалы-то, не пугливая.

Впятером они быстро размотали тело рыбы со ствола ветлы, поднесли к машине. Витяй принял зеленую голову, подержал, удивляясь ее чарующим глазам и черным ресницам.

– А ведь это наяда, – сказал он. – Ну, батяня, отмочил ты шуточку.

– Какая еще наяда?

– Речная богиня, сказочная. – И сунул ее носом в горловину цистерны. Она с плеском ушла на дно. – Пей, родимая!

Парфенька ожидал, что рыба будет сопротивляться, но она неожиданно сама стала втягиваться в цистерну, извиваясь и расшвыривая его помощников, и втягивалась так быстро, что из горловины тут же полилась вода. Витяй стоял на верху цистерны и, склонившись над люком, наблюдал, как рыба, шурша чешуей по бортику, втягивалась вовнутрь.

– Кольцами свивается, – сообщил он полушепотом. – Эдак скоро всю цистерну наполнит.

– Не давай наполнять-то, – встревожился Парфенька, – задохнется без воды.

– Она умная, не вплотную ложится. Кормачи и птичницы стояли у машины и пораженно следили, как извивается сказочная рыба, метр за метром скрываясь в цистерне с надписью «огнеопасно».

Прежде это был трехтонный бензовоз, с годами он подносился, цистерна у него расхудилась и стала подтекать, машину отдали совхозным животноводам. Зимой ее ремонтировали, а с весны до осени она возила воду в летние лагеря дойных гуртов. Шоферами на ней были чаще зеленые новички или проштрафившиеся асы, забывающие закусывать. Витяй не принадлежал ни к тем, ни к этим.

– Ты чего в водовозы определился? – спросил Парфенька, довольный, что сын заворожен его рыбой.

– На повышение пошел, – ухмыльнулся Витяй. – Сам директор совхоза товарищ Мытарин назначил. Поезжай, говорит, Виктор Парфеньевич, и внедри любовь молодым дояркам, а то Борис Иваныч один не справляется. Любовь к труду.

– По дружку, стал быть, соскучился?

– И по подружкам. Их там десяток, а он один, ослабел, поди, обессилел, а им обязательства надо выполнять, за высокое звание бороться. Буду вдохновлять.

– За рыбой гляди, вдохновлялыцик. Вроде не ползет?

Витяй нагнулся над люком, потом потрогал пальцами напряженно свисавшее по боку цистерны тело.

– Замерла. Полбака заполнила и утихла, умница. Разрешите везти на уху, товарищ адмирал?

Парфенька, серьезный и деловитый, как грач на пашне, промолчал, размышляя. Хоть и много втянулось в цистерну рыбы, метров пятнадцать, она по-прежнему уходила к самому берегу и дальше, в залив, теперь затихший, зеркально гладкий, сверкающий от солнца. Значит, успокоилась, отдыхает. Если теперь везти, то потревожишь и она выскользнет из цистерны, а не выскользнет – разорвешь на две части. Но и стоять долго нельзя: роса зот-вот сойдет, солнце высушит „чешую, и рыба подохнет. Поливать? Это сколько же людей надо, если ведрами. Да и неизвестно, какое время придется стоять.

– Ну как ты тут, голубок?… Уф-ф, задохнулся… С добычей тебя! Ух, сердце зашлось… – Часто дыша, Голубок окинул взглядом машину с рыбой, берег и залив, где она продолжалась, озадаченных людей и покачал потной прилизанной головой: – Настоящего Змея Горыныча поймал. Как в сказке. А я сперва думал, что Лукерья. Слышь, Бугорков? Что же теперь делать станем? Ох, еле отдышался. Председателя бужу, говорю ему, а он, голубок, пальцем у виска: спятил-де ты или после вчерашнего? Я тогда к телефону и – в район начальству: а оттуда, не поймешь кто, ругается: кой черт, кричит, в такую рань тревожите. И тоже не поверил, голубок. Проспись пока, говорит, а я милицию сейчас пришлю, рыбнадзор… Что же нам делать-то теперь, ждать?

– Не знаю, – сказал Парфенька. – Давайте думать вместе. – И первым, как неопытный начальник, поведал свои сомнения насчет сохранности и перевозки диковинной добычи. А сохранить ее надо обязательно.

– Да зачем? – не понял опять рябой. – Давайте разрежем, и что в машине – Парфеньке, а что на нашей земле – наше.

– Не удержим, в залив уползет, – сказал Степка.

– Без головы-то? Дай-ко у тебя отрежем, итить твою мамушку, поползешь ты домой иль, к примеру, в магазин?!

– Да пошто резать-то? – вступилась одна из птичниц. – Рыбак пымал, его и воля. А он дело говорит. Сперва вынуть надо всю, а потом и делить. Так, Дашутк?

Старая Дашутка перекрестилась:

– Эдак, Машутка, эдак. Мы с горем, бог с милостью. Теперь у нас и рыбка, и мясцо. Низкий поклон тебе, Парфенюшка. – И – в пояс ему.

Парфенька горестно Вздохнул и поглядел на Витяя, сидящего с папиросой во рту на цистерне: если и у сына похожие мысли, дело плохо. Но Витяй опять его выручил.

– Я думаю, батяня прав, – сказал он и плюнул под ноги рябому кормачу. – Вы готовы слопать ее, делить уж начали, а это ведь не рыба, не щука какая-нибудь.

– Что же по-твоему? – удивился Степка.

– А ты разуй глаза-то, проморгайся, мужик ты беспривязный.

– Почему эт беспривязный?

– Потому что ни скота у вас в Ивановке, ничего, сами нахлебниками живете.

– У вас в Хмелевке больно много!

– Ты на нас не кивай, у нас райцентр, совхоз. Мы люди рабочие. Понял. А рабочий – это гегемон. Что скажем, то и будешь делать. Усек? Передай товарищу.

– Ишь какой, ити его…

– Да, такой. И брови на меня не хмурь, квазимода, пошевели единственной-то извилиной.

– Сам ты это… как, Степк?

– Квазиморда какая-то.

– Молодцы, грамотеи! Но слушайте сюда и проникайтесь. Это не Лукерья какая-нибудь, не рыба, это – мечта всей жизни, сказка, изумрудно-янтарная наяда, уникальное явление природы. Понятно теперь? Ее закон охраняет.

– Понятно. Кто это такая наяда?

– Понял, называется. В Древней Греции так звали нимф, богинь ручьев, речек и озер. Русалки, по-нашему.

– Русалки не такие. Русалки – девушки с рыбьими хвостами.

– А эта? Вы поглядите, какие у нее небесные глаза! А веки с черными длинными ресницами! А плавники-ладошки!… Об этом чуде сегодня же узнает весь район, вся область, а завтра весь просвещенный мир. – Витяй бросил дымящую папироску, спрыгнул на землю к кормачам. – Усекли? И наедет тут начальства всякого, ученых, корреспондентов разных тьма. И рядом с чудом природы они увидят ваши небритые рожи. Поняли теперь, что вам делать?

– Опохмелиться, – сообщил Степка.

– Побриться, – сказал рябой.

– Побриться, и почище. А потом умыться с мылом. С туалетным. И шею помойте, и уши. Подстригите также ногти, волосы, причешитесь. А одежонку не парадную надевайте, а рабочую, хорошо бы чистую, не очень мятую. Тогда вас хоть в газету, хоть в иностранный журнал – русские богатыри Степан…

– Лапкин, – подсказал Степка.

– Лапкин и?…

– Степан Трофимович Бугорков, – сказал рябой обиженно. – Зачем это, Степку сперва, а меня опосля? Он в два раза моложе, сопляк еще, а я трудовой этот… ветеран.

– Ветеран-ан! Неужели? Ну, извини, не знал, извини, Степан Трофимович. Тогда скажем так: два русских богатыря, два Степана, старый и молодой, а именно, Степан Трофимович Бугорков, ветеран, и

Степан Лапкин, молодой, да ранний, самоотверженно прибежали узнать, не Лукерью ли пойма…

– Ты смеесси, что ли?

– Смеется, гад. Приехал тут, шоферюга вонючий. Убирай свою бандуру, а то щас опрокинем!

– Ладно, я пошутил, мужики. Или шуток не понимаете? Вы же умные люди, земляки, неужели вправду подумали, что я вас выдам какому-то щелкоперу? Но только глядите, чтоб как договорились… Я сейчас поеду в лагерь, а вы времени не теряйте.