Анатолий Жуков - Судить Адама!

• Название: Судить Адама!
• Автор: Анатолий Жуков
• Жанр: Современная проза
• Год: 1990

Странный роман… То районное население от последнего пенсионера до первого секретаря влечет по сельским дорогам безразмерную рыбу, привлекая газеты и телевидение, московских ихтиологов и художников, чтобы восславить это возросшее на экологических увечьях волжского бассейна чудовище. То молодой, только что избранный начальник пищекомбината, замотавшись от обилия проблем, съест незаметно для себя казенную печать, так что теперь уж ни справки выписать, ни денег рабочим выдать. То товарищеский суд судит кота, таскающего цыплят, выявляя по ходу дела много разных разностей как комического, так и не очень веселого свойства, и вынося такое количество частных определений, что опять в общую орбиту оказываются втянуты и тот же последний пенсионер, и тот же первый секретарь.

Жуков писал веселый роман, а написал вполне грустную историю, уездную летопись беспечального районного села, а к концу романа уже поселка городского типа, раскинувшегося в пол-России, где свои «гущееды» и «ряпушники» продолжают через запятую традицию неунывающих глуповцев из бессмертной истории Салтыкова-Щедрина.

---

– Ты смеесси, что ли?

– Смеется, гад. Приехал тут, шоферюга вонючий. Убирай свою бандуру, а то щас опрокинем!

– Ладно, я пошутил, мужики. Или шуток не понимаете? Вы же умные люди, земляки, неужели вправду подумали, что я вас выдам какому-то щелкоперу? Но только глядите, чтоб как договорились… Я сейчас поеду в лагерь, а вы времени не теряйте.

– Нам на ферму пора, – сказал Голубок.

– Ничего, успеют.

– А на чем в лагерь-то теперь? – спросил Парфенька.

– Твой велик возьму. Там воду ждут, дойку не начинают. Я в полчаса обернусь.

– Пошли, бабы, пошли, хватит на нее глядеть, окосеете. – Голубка тревожило голодное кряканье утят. – Корм раздадим, уберемся, тогда хоть весь день здесь стойте. А вам, мужики, особое приглашение надобно? Пошли, пошли! Держись тут, Парфен Иваныч, голубок, мы скоро управимся.

Парфенька проследил за шустрым своим сыном, который уже вывел велосипед на дамбу и покатил в лагерь, поглядел в спину большого, как колхозный амбар, Голубка, подгонявшего к утиной ферме своих тружеников, и пошел к заливу искупаться. Высохший пот неприятно стягивал кожу на спине, на груди и в других местах, и Парфенька так свирепо чесался, будто стал шелудивый.

IV

Первым из райцентра приехал инспектор рыбнадзора Сидоров-Нерсесян, толстый, квадратный, в мотоциклетном шлеме, в оранжевой куртке и синих спортивных штанах. Он подрулил сверкающий мопед прямо к водовозке, выключил двигатель и, опустив ноги на землю, подозрительно посмотрел на мокрого Парфеньку. Тот еще не высох после купанья и сидел на подножке машины в одних трусах, подставив солнцу худое, жилистое тело, с вишневыми, не раз обмороженными на зимних рыбалках руками. Точнее, кистями рук.

– Доловился, – презрительно констатировал Сидоров-Нерсесян, не слезая с мопеда. – А говорили, самый опытный рыбак, слушай. Что вот с тобой делать?

– Не знаю. – Парфенька уже стоял, поспешно оправляя прилипшие трусы. Он боялся всякого начальства, а нового рыбнадзора в особенности: хоть и на мопеде ездит, как мальчишка, а сурьезного склада мужик, черный весь, угрюмый, из кавказской страны родом, и глаза, как угли, так и жгут, так и жгут – я думал, метра на три пымаю, от силы на четыре… Я думал…

– Он думал! – Сидоров-Нерсесян усмехнулся. – Ты, слушай, умеешь думать, а? Что ж, так и запишем: он думал и поэтому нарушал умышленно, с сознательной целью.

– Я не нарушал, Тигран Вартаныч.

– Вартан Тигранович!

– Я и говорю, это… не нарушал, одну рыбу пымать хотел.

– Одну на три метра, да? А сколько, слушай, весит три метра, норма, да? Пять килограммов, да?

– Я в мыслях только хотел. Мечтал.

– А мечтать на столько мало, да? Сколько, слушай, весит один метр трехметровая щука, знаешь?

– Это не щука, Тигран Варта…

– Что-о? Что, по-твоему?

– Сперва, думали, Лукерья, Витяй говорит, наяда, а я не знаю.

– Не знаешь, а ловишь, старый хулиган. – Сидоров-Нерсесян тяжело перенес короткую толстую ногу в резиновом ботике через сиденье на траву, прислонил мопед к водовозке. – Составим акт. За все излишки заплатишь, браконьерская фигура.

– Какие излишки, Тигран Вартаныч?

– Ва-артан Тигранович, слушай! Норма на удочку пять килограмм? Пять. А у тебя, слушай, сколько?

– Не знаю.

– Опять не знаю. Вот составим акт, узнаешь.

– Взвесить надо сперва.

– Взвесим, слушай, взвесим, не беспокойся. – Он достал из нагрудного кармана куртки пружинные весы чуть больше авторучки, посмотрел на них, потом на улыбнувшегося невольно Парфеньку. – Тебе весело, да? Я тебе посмеюсь, слушай! Где рыба?

– В воде, Тигран… эта… Тиграныч Вартан…

– Вартан Тигранович, сколько раз говорить! Начальника своего не знаешь, старая мормышка! В какой воде, слушай? Смеяться, да?

– В этой, в машинной, – Парфенька ткнул вздрагивающей рукой в цистерну, – ив той, в заливе которая.

– В той, в этой, слушай… – Сидоров-Нерсесян, довольный, что напугал Парфеньку, смягчился: – А шланг зачем? Да цветной еще, широкий. Никогда не видал таких толстых.

– Это не шланг, это рыба. Неизвестная. Голубок думал, что Лукерья, а это не Лукерья и совсем не щука.

– Не Лукерья, не щука… Ты мне ваньку, понимаешь, не гоняй, ты… Хм… – Сидоров-Нерсесян озадаченно умолк, потрогал толстенный шланг рукой, заметил его ответную дрожь, плотную чешую, заглянул под машину на берег и, разогнувшись, уставился на Парфеньку: – Хочешь уйти от наказанья, да? Ты что наделал, слушай! Мне говорили, Шатунов, что ты особенный, но чтобы до таких мер…

– Да я это… Ватран Тиграныч…

– Вартан, а не Ватран, русским языком говорю! Ну?

– Никогда не нарушал… это… ей-богу, хоть кого спроси, а взвесить, как ее взвесишь, когда она не кончается.

– Подождем, когда кончится, слушай. И оденься, скоро милиция приедет. Давно поймал?

– Нне-да-аввно. – Парфенька уже прыгал на одной ноге, целясь другой в штанину и оступаясь.

Он стыдился сегодня своей привычной послушности, чувствовал сперва слабое, а потом все нарастающее внутреннее сопротивление могучему Тиграну Вартану… в общем, кавказскому Сидорову и боялся этого своего желания возражать начальству, не понимал себя. И не мог понять, потому что сегодня первым из людей дотянулся до вечно убегающего, как линия горизонта, идеала, смело вцепился в эту живую, неровную, безразмерную линию, не дал ей отодвинуться, удержал ее, усмирил, добился полного или почти полного подчинения, и при этом чувствовал себя необычайно сильным, смелым, ловким, умным, терпеливым, мужественным. Как всегда на рыбалке. Будь он другим, не видать бы людям такого чуда, а теперь – вот оно, глядите кому сколько влезет, не жалко. Грозный Тигран Нерсесян, кавказский Сидоров, уже нагляделся, сел вон под ветлу и размышляет, как наказать Парфеньку. Будто он простой браконьер, а не герой, который только что испытал звездные свои минуты, узнал о могуществе и величии рода Шатуновых, ощутил мощный разряд его наследственного тока – от тех волжских рыбаков, охотников, крестьян, солдат, бурлаков, опять крестьян и солдат, которые растили и передавали друг'другу семя нынешнего Парфеньки, копили ту электродвижущую силу, которая дала на конце родовой цепочки ослепительный разряд подвига. Впрочем, все это Парфенька лишь смутно чувствовал и сильно колебался в правоте своих чувств, потому что робость свою перед инспектором рыбнадзора до конца не преодолел.

– Цел, батяня? – заорал Витяй, свалив велосипед у ног вздрогнувшего отца. – О-о, да к нам Сидор Нерсесянович явились, привет начальству!

– Сидоров-Нерсесян, дурак! – Инспектор, сидевший в тени ветлы, презрительно повернулся к ним спиной. – Какие бестолковые отец с сыном! Яблочко от яблоньки недалеко растет.

Парфенька приложил палец к губам, – не связывайся, сынок, – спросил тихонько:

– Не ругали тебя доярки-то, обойдутся?

– О чем разговор! Такой народ не сломить никакими лишениями. Из деревни пожарную машину вызвали, она слила им свою цистерну – бидоны помыть, то-се. С рыбой как думаешь? Живой ее не довезти – разорвем надвое или обдерем, если волоком.

– Не знаю, сынок. Тут надо Сеню Хромкина, без него и без техники не.получится.

– Съездить? – Витяй оглянулся на враждебную спину инспектора у ветлы, успокоил отца разудалой улыбкой. – Не поддавайся, батяня, я – мигом! – Сграбастал за рога сверкающий мопед, оседлал его, лягнул ногой по педали и, обдав дымным ревом, покатил.

Никого не боится, разбойник.

Грузный Сидоров-Нерсесян на диво быстро вскочил и проворно наладился вслед, но бежать в гору такому солидному человеку было тяжело, и он, задохнувшись, остановился, потряс кулаком длинноволосой уменьшающейся фигуре.

Потом вернулся к Парфеньке.

– Куда двинул своего отростка, речная коряга? Вину хочешь усугублять, да? Па-ачему молчишь, слушай? Разбой па-ащряешь, да?

Парфенька стоял перед надвинувшимся на него инспектором, глядел в его страшные черно-лакированные глаза и не пятился, не отступал, не отводил взгляда. Впервые в жизни. Родовая шатуновская цепочка натянулась струной вслед за Витяем и уже вибрировала-пела от предельного напряжения, и мчались по ней другие сигналы – протеста, неповиновения, бунта, решимости стоять до конца.

И Парфенька не отступил, не отвел взгляда. Он вспомнил разудалую улыбку Витяя, не очень путевого, но смелого, бестрепетного, готового на все, и сам облегченно улыбнулся. Уверенное продолжение Парфеньки в этом мире, продолжение всего рода Шатуновых, а значит, и всей жизни сулилось сбыться. Да и эту чудо-рыбину, сказочно-пригожую Лукерью-наяду, поймал в конце концов не Сидоров-Нерсесян, а Парфенька, и он запросто может назвать ее в честь своей супруги Пелагеей, хотя больно уж большая, как-то не подходит к настоящей Пелагее, особенно к нынешней, старой. А вот когда была молодая…

– Черт с тобой, старая мормышка, – отступил инспектор. – Приедет милиция, за все, слушай, подведем расчет. Не думай, что твой косматый сыночек уйдет от меня. Примем меры, не думай.