Владимир Токмаков - Детдом для престарелых убийц

• Название: Детдом для престарелых убийц
• Автор: Владимир Токмаков
• Издательство: «Амфора»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-94278-312-8

Жанр, в котором написана эта книга, определить трудно. Есть здесь что-то и от мистического триллера, и от постмодернистского романа, и от психологической драмы, и даже от литературной порнографии. Одно можно сказать со всей определенностью: книга написана столь увлекательно, что порой кажется – из-под обложки сыпятся искры.

---

Я увидел это буквально во сне.

Я иду среди чудного фантастического сада. «Что это?» – спрашиваю я. Сад-Интернет, лох ты позорный, отвечает кто-то голосом Яниса-Крысы. Сад, где исполняются любые желания. Здесь можно делать все что хочешь, просекаешь, мудила ты грешный?

– Дяденька, а дяденька, а банк ограбить можно? – спросил я каким-то писклявым, не своим голосом.

– Можно, недоносок, можно.

И в этот момент мне в руки прямо с дерева, похожего на пальму, скрещенную с елкой, падает какой-то странный плод. Таких плодов я никогда не видывал даже на картинках. И запах у него странный, одновременно и завораживающий, и противный.

– Жри, сука! – говорит мне тот же голос.

И я ем плод. Давлюсь, однако ем. А потом меня начинает тошнить, и я рыгаю долларами, натурально, «зелеными» в пачках, по штуке в каждой упаковке.

С тем и проснулся.

Глубокой ночью я скинул информацию на электронный адрес Семена. Через несколько минут от него уже пришел ответ. Теперь я не сомневался, что с помощью немецких хакеров, с которыми познакомился Сэм, мне удастся провернуть это компьютерное ограбление века.

Если ты попал в мышеловку, то постарайся хотя бы съесть сыр – я не поленился наклониться за оброненным здесь кем-то афоризмом.

Если все будет удачно, если мне удастся проскочить между Сциллой и Харибдой, то…

Но жизнь моя теперь висит на волоске. Как говорят в таких случаях профессиональные киллеры, я теперь живу на обратной стороне вороньего крыла.

А на следующий день прямо в редакцию мне позвонили из московского издательства «Книжные тайны». Зам. главного редактора сказал, что моя публикация в «Новом мире» неизвестного гения-самоубийцы из провинции вызвала интерес в литературных кругах. Мне предлагалось подготовить его авторский сборник, то есть выступить в роли редактора-составителя, а также написать предисловие.

Конечно же, я согласился.

Почти два с половиной месяца я не занимался ничем, кроме как книжкой моего бедного, неудачливого ученика. Клянусь, я честно сделал все от меня зависящее. Отослал рукопись и предисловие в Москву. Позвонил туда, чтобы убедиться, что моя ценная бандероль дошла. Попросил, чтобы гонорар за мою работу переслали на адрес родителей этого юноши.

Вот и все. Пусть мою вину нельзя ничем искупить, но ты же видишь, Господи, я старался как мог и заслужил если не прощение, то хотя бы покой…

Чтобы хоть как-то развеяться после двухмесячной работы над сборником юного самоубийцы, мы с Шарлоттой взяли у ее приятельницы-модельерши напрокат старенькую «бээмвуху» и решили съездить к морю.

Шарлотта сидит за рулем, а это значит, что любой столб может стать для нас могильным памятником.

– Поворачивай здесь, – спокойно говорю я ей. – Поворачивай здесь, черт возьми, видишь, все машины идут в объезд.

– Не говори под руку, – зло цедит она сквозь зубы, и через две минуты мы ударяемся поддоном об асфальт и полностью садимся на передний мост в глубоченную яму.

– Идиотка, упрямая идиотка! – кричу я. Она не возражает. Но все равно делает по-своему.

Ева появилась из ребра Адама. А из ребра Евы появилось все остальное.

– Падаем вместе! – крикнула Шарло, когда мы ныряли с каменного выступа в море. – Падаем вместе!

…Я очень люблю бывать у моря. Хотя из-за проклятой жизненной суеты, а то и просто из-за лени (никуда оно, мол, море это, не денется, еще успею насмотреться) бываю здесь крайне редко. И лучше, конечно же, подальше, подальше от причала, от всего слишком человеческого!

То есть певец и море. Я и мое одиночество. «Мама! Нет жизни в счастье. Вова», – почему-то вспомнил я увиденную как-то на пляже татуировку на груди бывшего зека.

Песок застрял в уголках рта моря. Пена бешенства на его губах. На мой платок, вытрись.

Есть у меня одно заветное место, которое я не показываю даже Шарлотте, – место, где, пробегая между камней, впадает в море чудная речушка с чистой, прозрачной, ледяной водой.

Река утонула в море, как слеза в стакане. Кабацкая метафора в духе Есенина, но мне нравится.

И вот что я еще подумал, выбравшись из воды и сидя на камне, слушая журчание речушки и пялясь в морскую даль: Ася, конечно, законченная дрянь, долбаная Косиножка. Я выкормил своей чахлой мужской грудью змею и т. д. Все верно. Но что с того?

Вот я смотрю на этих летающих над морем чаек. С их точки зрения, я – всего лишь непереваренная морем, абсолютно неинтересная им мелкая речушка. Точно так же им безразличны Моцарт, Гете, Босх, Достоевский и пр.

И тем не менее эти птицы совершенны, закончены, самодостаточны, я восхищаюсь и преклоняюсь перед этим чудом. Как бы там ни было, они гармоничны и точно вписываются в рисунок этого мира. И что же? А то, что наши человеческие ценности не представляют в принципе никакого интереса для высшей гармонии. Картина мира была закончена еще до появления человека. Ничего качественно нового мы не добавили и уже не добавим. Я думаю, что в конечном счете красоте можно простить любое преступление.

Погружаясь в приятное оцепенение, я созерцаю море и вяло размышляю о том, что одежда, особенно нижнее белье смотрится на женщинах более чем нелепо, как-то инородно. Вся их фигура как бы не предусматривает никаких одеяний, все эти тряпочки – сплошное уродство.

Я, например, люблю наблюдать за маленькими писающими девочками. Нет, у меня не возникает желания совершить какие-то развратные действия. Просто меня, как доброго дяденьку, умиляет вид этих маленьких беззащитных писающих созданий женского пола.

И вот, растрогавшись, я уже почти простил Асю. Я не прав, но я ведь и не лев, черт возьми! Все же знают, что между мужчиной умным и мужчиной красивым женщина все равно выберет мужчину с деньгами.

А там – как повезет.

Короче, я изобрел месяц март и придумал месяц сентябрь.

Остальное – меня не касается.

ИНТЕРНЕТ-ШОУ:

– Тук, тук.

– Кто там?

– Смерть.

– Ну и что?

– Ну и все.

СТЕБ НА СЛУЖБЕ ЧЕЛОВЕКА

Ночью снились дровосеки, которые ловили всех на улице и заставляли есть очень соленые огурцы. Сон был на французском языке.

Утром проснулся с великой сушью во рту. Пошел и напился из-под крана желтой, вонючей, отдающей ржавчиной воды. В смысле, из-под подъемного крана. Там была дождевая лужа.

Стройка находится точно напротив моего дома. Оказывается, сегодня я не дошел до своего жилья каких-то сто метров и уснул на груде битого кирпича, положив голову на рулон рубероида.

Люблю лето – тепло, спать можно под открытым небом, хоть на битых кирпичах, а лучше на травке, есть травку и травку же эту и курить.

ИДЕАЛЬНАЯ ПОГОДА ДЛЯ УБИЙСТВА

Попал под ливень.

Под настоящий локомотив дождя.

Пришел на работу мокрый и в дурном настроении.

– Идеальная погода для убийства, – стоя у окна и докуривая сигаретку, произнесла загадочную фразу моя газетная начальница Жукина. Ее раздвижной бюст заполнил собой всю комнату. Женщина с продвинутым бюстом, сказал бы я даже с уважением.

– Что же в ней идеального? – спросил я, снимая промокшие насквозь свитер, рубашку и в замешательстве раздумывая, а не снять ли и совершенно мокрые джинсы? Иначе ведь они не высохнут, черт возьми. Но и приличие, того, соблюдать надо хоть изредка.

– Да, идеальная погода для убийства, – вновь повторила эту фразу моя начальница, крепкая тетка из донских казачек. – Напряжение нарастает, все ждут развязки с неба.

А тут, как назло, в кабинет зашел известный в городе старейший литератор. И дождь таким не страшен, хорошо, что хоть постучался. Я нехотя застегнул джинсы и, надев мокрую рубашку, сел за стол.

Литературный мастодонт, немного покружившись на одном месте, наконец, кряхтя, приземлился на стул, достал из потертого кожаного портфеля свои застарелые стихи и стал с нежностью инвалида показывать их нам.

Через слово – Пушкин, Пушкин, Пушкин.

И тут я не выдержал. Сижу, блин, в мокрой рубашке и джинсах. Холодно. Говорю как бы своей начальнице:

– Мне кажется, что сегодня Пушкин – это последнее прибежище графоманов, бездарей и тупиц. Они прикрываются Пушкиным, Пушкиным оправдываются, в нем находят себе утешение. Пушкин для них слишком прост и понятен, чтобы быть по-настоящему понятым. Он для них как фиговый листок, прикрывающий срамоту безвкусицы и пошлости…

За толстыми стеклами очков заслуженного писателя на меня бешено топали злые маленькие глазки.

Его можно понять: всю жизнь он мечтал о долгом, но честном пути от нищеброда к бутерброду с красной икрой.

Но на каждом шагу – завистники и интриганы.

Если постоянно смотреть только внутрь себя, становишься ужасно близоруким.

Писатели бывают однобокие и многобокие (Набоков, например, многобокий). Но наш гость был явно однобоким. Пушкинист ползучий, сказал бы М. Строчковский. «Маленький охотник за большими тараканами гонорарной ведомости», – подумал я вслед уходящему в дождь «однобокому».