Синтия Хэррод-Иглз - Чернильный орешек

• Название: Чернильный орешек
• Автор: Синтия Хэррод-Иглз
• Издательство: Крон-Пресс
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1995
• ISBN: 5-232-00173-8

«Династия Морлэндов» – это серия романов об истории семьи Морлэндов. Действие начинается в Англии в XV веке. Переходя от жизнеописания одного действующего лица к другому, писательница повествует о судьбе многочисленного семейства на протяжении нескольких поколений. Стремительный, захватывающий сюжет, увлекательная интрига, известные и не очень известные события и лица описаны ярко, сочно.

Действие четвертой книги «Чернильный орешек» разворачивается в охваченной пожаром гражданской войны Англии времен Карла I. Эдмунд Морлэнд пытается остаться в стороне, но раздор приходит в его собственную семью – старший сын приводит в дом невестку-пуританку, а младший становится роялистом.

Покинутый детьми, разлученный с любимой женой, Эдмунд изо всех сил старается защитить духовные ценности рода Морлэндов от кошмара войны.

---

Однако Мэри-Эстер не отвергла его, и за этим последовали шесть лет такого счастья, существования которого на этой бренной земле он и вообразить не мог. Любовь к ней и ее любовь к нему распахнули в его душе некую потайную дверцу, через которую ему открылось такое неземное блаженство, что это испугало его. И он держал эту дверцу плотно закрытой, лишь в редких случаях делая исключение. Но больше всего его радовало то, что Мэри-Эстер, кажется, понимала это, понимала, что он любит ее куда сильнее, чем способен показать, исключая те самые редкие случаи. И она дарила Эдмунду свою любовь полной, щедрой мерой, которая безмолвно жила и в нем самом.

Легкий летний ветерок шевелил завитки темных волос Мэри-Эстер, и ее лицо повернулось к Эдмунду на длинной изящной шейке, словно цветок, тянущийся к солнцу. Его любовь сжалась, подобно стиснутому кулаку, обручем сдавливая сердце, и он все так же неулыбчиво спросил:

– Итак, мадам? Вы хотели поговорить со мной… не сомневаюсь, что это касается Ричарда.

– Да, Ричарда, – согласилась Мэри-Эстер. – С ним надо что-то делать. Он вот-вот может попасть в беду. Тебе следует быть с ним построже. Эдмунд приподнял бровь.

– Я и так строг с ним. Мэри-Эстер покачала головой.

– Нет-нет. Ты с ним не строг, а суров. Как в свое время и преподобный Мойе. Как мне хотелось бы, чтобы ты отправил его в школу вместе с Китом, только теперь уже слишком поздно.

– Ты полагаешь, что его следует отослать? – спросил Эдмунд. – Может быть, в университет?

Мэри-Эстер спокойно посмотрела на него. Уж она-то знала своего мужа лучше других, и ей было известно, что Эдмунд привык выслушивать мнения, извлекать информацию из любого источника. Но, в конечном счете, он всегда самостоятельно принимал решение, и ей никогда не удавалось убедить Эдмунда изменить его. Мэри-Эстер могла лишь поделиться с ним своими мыслями, и лучше всего было делать это спокойно, без эмоций. Она и только она одна знала о бушующей в нем страсти, накрепко закрытой, словно журчащий под камнями родник, только и дожидающийся, чтобы вырваться на свободу.

Мэри-Эстер посмотрела в его прекрасное ясное лицо: широкий лоб, высокие скулы, прямой тонкий нос, крепкий подбородок, настолько светлые волосы, что они казались почти серебряными, темно-серые глаза под тонкими белесыми бровями… Говорили, что Эдмунд – точная копия своей бабушки, Мэри Перси, наследницы Лисьего Холма. Казалось, что он вырезан из хрусталя: его красота была такой безупречной… и такой холодной. Но она знала, что в сердце этого «хрусталя» бьется жилка золотого струящегося огня.

Она-то знала, а вот Ричарду этого никогда не узнать.

– Нет, – ответила Мэри-Эстер. – Думаю, что теперь его уже не приучить к дисциплине, если только он сам этого не сделает. А в университете он лишь наживет себе еще больше неприятностей, чем здесь. Его нужно чем-то занять, он должен иметь какую-нибудь работу, которую будет считать важной. А ты не мог бы отправить его за границу, в Италию, может быть, в Венецию? По каким-нибудь семейным делам? А вместе с ним можно будет послать и наставника, чтобы тот не давал ему сбиться с пути. Эдмунд призадумался.

– За границу, говоришь? Что ж, я подумаю над этим. Только держал я его тут потому, что он нужен был мне здесь, дома.

– Ну тогда дай ему какое-нибудь занятие.

– Я вот думаю… может быть, при нем все время должен находиться кто-то. Его личный слуга, например, только такой, на которого можно положиться.

Мэри-Эстер в отчаянии посмотрела на мужа.

– Если Ричард решит, что за ним шпионят, ему доставит еще большее удовольствие сбежать от своего стража.

– Шпионят? Страж? По-моему, это его слова, а не твои.

Мэри-Эстер поняла свою ошибку и постаралась успокоиться.

– Во всяком случае, у него должны быть товарищи одного с ним возраста. Когда мы снова переедем в Морлэнд, не могли бы мы там подыскать ему кого-нибудь? Может быть, Малахию…

– Или сыновей твоего дядюшки Уилла? Что ж, я и об этом тоже поразмыслю. А теперь, моя дорогая…

Он остановился и повернулся, чтобы посмотреть ей в лицо. Мэри-Эстер печально глядела на него, уже понимая, что ее предложения не будут приняты. Эдмунд примирительно наблюдал за ней, явно не желая отказывать ей в своей благосклонности.

– Я должен заняться делами, – произнес он. – А ты пойдешь в дом?

– Нет, я еще немного погуляю.

– Тогда я пошлю к тебе Лию.

– Лия занята… пришли лучше Нериссу.

Эдмунд кивнул, но по-прежнему колебался, словно оставил невысказанным еще что-то. Мэри-Эстер подождала, но Эдмунд так ничего и не сказал. Правда, перед тем как уйти, он на какое-то мгновение поднял руку к ее лицу и слегка коснулся щеки. Для него это было редким поступком, и его жест утешил Мэри-Эстер. Она еще немного побродила наедине со своими мыслями, в сопровождении верного Пса, а потом торопливо появилась ее маленькая служанка. Нерисса принесла легкую накидку и передала наставления хозяина остерегаться ветра, который был свежее, чем ей, возможно, казалось. Мэри-Эстер было нисколечко не холодно, однако она позволила укутать себя в накидку: ведь таким способом Эдмунд говорил ей, что любит ее и заботится о ней. Она поняла, что ее советы не будут приняты во внимание.

Вечер напоминал затишье после бури. Все семейство собралось в большом зале, чтобы провести остаток дня в привычной для каждого манере. Мэри-Эстер присела с вышивкой к одному из окон, где обычно светлее. Она думала, что вся эта картина, должно быть, скорее напоминала то, что происходило здесь в былые времена, когда вся семейная жизнь протекала в этом зале. Летом ни у кого не повернулся бы язык назвать Твелвтриз неприятным местом. В теплое время года нет никакой необходимости разжигать дымящие очаги на приподнятых плитах: ведь Морлэнды использовали этот дом только летом, пока в родовом поместье шел ремонт, и Мэри-Эстер довелось провести много таких вот долгих сумеречных вечеров с тех пор, как она вышла замуж.

Эдмунд и преподобный Мойе играли в шахматы, усевшись на низких скамеечках по обе стороны прелестного шахматного столика венецианской работы из красного дерева и слоновой кости. Преподобный Мойе, маленький, смуглый и коренастый, наклонился, опершись головой о кулаки так, что складки его кожи под подбородком выдались вперед, словно кружевной воротник. Выражение его лица было до болезненности сосредоточенным, ибо играл он так же, как и делал все остальное, – с усердием и решимостью. И хотя отец Мишель неизменно проигрывал Эдмунду, он никогда не переставал надеяться на победу.

– Я верю в чудеса, – сказал он как-то раз, когда Мэри-Эстер тихонько рассмеялась, глядя на него. – Я не иезуит, мадам, и буду стремиться к победе вопреки своему естеству.

Эдмунд, в противоположность ему, выглядел почти до обидного расслабленным. Одну ногу он согнул в колене, а другую вытянул во всю ее длину вдоль столика, руки его лежали на бедрах. А на доску он и вовсе не смотрел, поскольку изучил положение каждой фигуры. Он уже знал и тот ход, который со временем сделает отец Мойе, и то, как пойдет вслед за этим он сам. И хотя преподобный Мойе вспотел от усилий, Эдмунд не улыбался. Последние солнечные лучи, упавшие на его серебристые волосы, сделали их более темными, красновато-золотистыми. Зачесанные назад, они свободно падали ему на плечи, слегка завиваясь на концах. Он был чисто выбрит, и это делало его еще больше похожим на статую, этакую тускло-золотистую статую в черном шелковом камзоле и коротких брюках. Кружева водопадом ниспадали у его горла, запястьев и икр, а у икр даже нависали над верхними ободками его сапожек из мягкой кожи. Внимательно наблюдая за ним, Мэри-Эстер заинтересовалась, для кого же предназначалось все это изящество, вся эта показная пышность. Она ведь знала, что Эдмунд не был тщеславным глупцом, он должен был понимать, что она любит его и больше этого любить не может, и сам он не желал никого, кроме нее. Может быть, размышляла Мэри-Эстер, это было его защитой от любопытных глаз? Или он попросту обожал собственную красоту так же, как, например, любил прекрасное цветущее дерево?

И тут Эдмунд, ощутив на себе ее взгляд, повернул голову. Глаза их встретились. Эдмунд не улыбался, но Мэри-Эстер почувствовала, как по ней разливается, окутывая все ее тело, тепло. «Сегодня ночью», – подумала она, и от сладости предчувствия ее улыбающиеся губы затрепетали. Ричард заметил этот прошедший между отцом и мачехой взгляд и тоже дрожал, но только от негодования и гнева. Сам он в это время угрюмо и неохотно играл в карты с Робом и Сабиной Гамильтонами и с их сыном Гамилем. Роб был дядей Эдмунда. В свое время он женился на Сабине Чэпем, дочери Николаса, дядюшки Мэри-Эстер. Будущие супруги выросли вместе в Морлэнде, по-детски обожали друг друга, а поженились как только смогли, и никто с тех пор не мог заметить, чтобы между ними было сказано хоть одно дурное слово. И даже сейчас Роб пытался сплутовать и помочь Сабине, подбрасывая в ее коробочку те карты, которые ему следовало бы придержать для себя. Но поскольку Сабина делала то же самое, стараясь помочь ему выиграть, их усилия как бы взаимно уничтожались.