Аркадий Васильев - В час дня, Ваше превосходительство

• Название: В час дня, Ваше превосходительство
• Автор: Аркадий Васильев
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Детектив
• Год: 1994
• ISBN: 5-203-01691-7

В остросюжетном романе писателя А. Васильева (1907—1972) увлекательно рассказывается о деятельности чекистов в годы гражданской и Великой Отечественной войн. Особый интерес представляет вторая часть книги, в которой показано, как главный герой романа проникает в штаб так называемой «Русской освободительной армии» генерала-изменника Власова…

---

Из-за кустов выскочили люди. Их много.

«Это же наши! Танкисты!»

— Руки!

«Почему мне кричат? Да они же не знают, кто я. Я для них власовец».

Орлов поднял руки. Старший лейтенант сиял с Орлова ремень с кобурой, обшарил карманы — все молча, деловито. Приказал солдатам с автоматами: «Смотреть в оба!»

«Попробую сказать им что-нибудь».

— Товарищи!

— Молчать!

— Вы понимаете, товарищи…

— Молчать, гад!..

Власова вытащили из машины. Он без очков, матерится, пытается драться. Танкист сзади ухватил за горло.

Кучинский кричит Ресслеру:

— Давай руки, давай…

Ресслер, бледный, растерянный, покорно поднял руки…

В пяти метрах от машины Кучинского остановился Т-34. Из него вышел полковник.

«Сейчас я его окликну…»

— Товарищ полковник! Одну минуточку…

Полковник прошел мимо, лишь мельком взглянув на Орлова. Офицер, тот, что ехал в машине Кучинского, подошел к полковнику, ладонь у козырька. Рапорт звучит громко, отчетливо, даже торжественно:

— Товарищ полковник! Операция по захвату изменника Родины Власова проведена благополучно. С нашей стороны потерь нет. Непосредственное участие в операции принимали начальник отдела «Смерш» 162-й танковой бригады 25-го корпуса Виноградова, оперуполномоченный Игнашкин и военнослужащие вверенной вам бригады. Содействие в задержании изменника Родины оказали перешедшие на нашу сторону власовцы Кучинский, Камзолов, Довгас…

— Спасибо, товарищ Якушев! Спасибо, товарищи танкисты!

— Служим Советскому Союзу!

Полковник снял фуражку, вытер платком вспотевший лоб, улыбнулся бойцам: «Все, ребята, дело сделано!»

Никто на Власова не смотрит. Никто не смотрит, ни о чем не спрашивает. Только часовые не спускают глаз.

— Товарищ полковник, одну минуту…

— Запомните, вы не имеете права называть меня товарищем. Ваша фамилия?

— Орлов… Алексей Иванович…

— Я вас слушаю, Орлов.

— Я хотел разъяснить… Я подполковник советской армии…

— Я вижу офицера немецкой армии… — Полковник повернулся, сказал Якушеву: — Поехали, Михаил Иванович!..

Власов сел в машину. Тяжелая нижняя челюсть у него отвисла еще больше, губы посинели. Хрипло попросил:

— Очки!

Капитан Якушев приказал танкисту:

— Посмотрите…

Очки нашли. Они лежали на обочине. Одно стекло разбито.

Танкист надел очки на нос Власову, не удержался и засмеялся — Власов на самом деле был смешон с перекошенным от бессильной злобы лицом, в очках с одним стеклом.

Капитан строго одернул танкиста:

— Костин! Вы не в кино…

Костин засмеялся громче. И это было как сигнал к общему веселью. Смеялись все. Смеялись солдаты. Смеялись офицеры.

— Прекратить смешки! — крикнул капитан Якушев и сам улыбнулся.

И — это было непостижимо — засмеялся Ресслер. Сначала он растерянно, несмело улыбнулся — на него никто не обратил внимания. Переводчик, осмелев, тихонько захихикал, а уж потом, не сдерживаясь, засмеялся громко, в открытую.

Танкист с автоматом, смеясь, посмотрел на арестованного: что, дескать, с ним такое, что это ему так весело. Потом улыбка ушла с лица танкиста, и он зло крикнул:

— А вы что?

Ресслер начал судорожно икать.

Орлов сидел в машине рядом с Ресслером. Он совершенно успокоился. «Все! Власова взяли… Хоть и не мы, но взяли». Орлову захотелось спать. «А я все-таки здорово вымотался! Устал дьявольски… Хорошо бы сейчас вымыться, побриться и устроиться поудобнее. Сережка, бывало, говорил «приудобиться»… Кира, Кира… «Алеша, как ты мог! Как ты мол! Алеша?!»

— Куда нас везут? — шепнул Ресслер.

— Думаете, я знаю, — все еще продолжая играть свою роль, ответил Орлов. — Куда надо, туда и везут…

У подъезда дома стояли неизвестный Орлову генерал-майор танковых войск, генерал-полковник Болотин, офицеры и люди в штатском.

Полковник отрапортовал:

— Докладывает полковник Мищенко. Операция по захвату…

Все подошли к машине, в которой, нахохлившись, пригнув голову к торчащим выше борта коленям, сидел Власов. Молча посмотрели и отошли.

Орлов крикнул:

— Товарищ генерал-полковник!

Болотин обернулся, вгляделся в Орлова, торопливо подошел к нему:

— Алексей Иванович! — И приказал: — Освободить! Немедленно.

Удивленные танкисты мялись. Болотин позвал генерала:

— Евгений Иванович! Это же…

— Ясно!

Орлов вылез из машины. Генерал протянул ему руку:

— Фоминых.

— Орлов.

Ресслер с ужасом смотрел на Орлова. Власов не поднял головы.

— Слышал про Мартынова? — посуровев, сказал Болотин.

— Про Мартынова? — удивленно спросил Орлов.

— Он тебе так и не назвал настоящую фамилию? Никандров! Узнаю Андрея Михайловича… Ранение очень тяжелое. Мы было совсем отчаялись, но сегодня он заговорил. Первые его слова были о тебе.

Генерал Фоминых подошел проститься.

— Повезу сукина сына в Дрезден. Надо показать маршалу.

Рядом стоял Камзолов. Орлов шутливо спросил:

— Получил часы? Камзолов протянул руку. Часы показывали час дня. Час дня 12 мая 1945 года.

Из воспоминаний Андрея Михайловича Мартынова

Удивительное дело — человеческая память. Не могу объяснить, почему я так отчетливо, до мельчайших подробностей, запомнил, как Михаил Васильевич Фрунзе много лет назад нечаянно сломал в лесу гриб. Мне тогда было десять, лет, а как будто произошло вчера.

Помню извиняющуюся улыбку Фрунзе в ответ на суровое замечание Анфима Ивановича Болотина: «Это тебе не огурец!» Помню, как Анфим Иванович пристроил коричневую шляпку боровика к толстому корешку — он пошарил по земле, нашел тоненькую сухую веточку, отломил небольшой кусочек и приколол шляпку к корешку; полюбовался грибом и довольным тоном произнес:

— Как новенький!

Отец тогда пошутил:

— Вот тебе, Анфим, оторвут в тюрьме голову, мы ее тоже палочкой прикрепим.

Анфим засмеялся и ответил:

— Только не перепутайте — не пришейте задом наперед. — И добавил: — Двум смертям не бывать, а одной не миновать!

Фрунзе (я тогда не знал, что это большевик, думал, что с нами сидит наш фабричный парень) в тон Анфиму сказал:

— Я тоже согласен на одну, но чтоб она пришла, когда мне будет сто лет.

— Больно ты жадный, — заметил Болотин. — Уступи годочков двадцать. Очень неприятно будет видеть тебя дряхлым, с палочкой, согнутым в три погибели.

— Не уступлю, — серьезно ответил Фрунзе. — Очень хочу жить…

А смерть настигла его в сорок лет!..

…Когда я лежал во дворе пражского отеля «Крона», вспоминались то Фрунзе, то Алеша Мальгин; то казалось, что я в Москве, на карандашной фабрике имени Сакко и Ванцетти, г да я побывал перед самой войной со старшеклассниками — я привез их на экскурсию, — и я пересчитываю карандаши в большом ящике, и каждый раз не хватает двух или трех. Потом я отчетливо увидел, как тысячи пленных гитлеровцев бредут по Москве, по улице Горького…

Семнадцатого июля 1944 года, когда пятьдесят семь тысяч гитлеровских военнопленных были проконвоированы через Москву, я находился в Берлине, на Викторияштрассе, 10, и не мог видеть этого шествия. Я узнал об этом позднее из наших листовок, сброшенных на германскую столицу, но тогда, во дворе отеля «Крона», я видел все: и гитлеровских генералов, понуро шагавших впереди бесконечной серо-зеленой, молчаливой колонны солдат, старающихся не смотреть на москвичей, стоявших на тротуарах, глядевших из окон на побежденное, такое теперь покорное, безропотное воинство, и на наших солдат, с гордостью поглядывавших на народ: «Смотрите, смотрите, дорогие товарищи, какого зверя мы укротили!»

Помню, явственно увидел, как пожилой немецкий солдат остановился возле дома, где теперь магазин детских игрушек, и что-то сказал женщинам. Потом он заплакал и побрел дальше.

Я слышал, слышал совершенно ясно, отчетливо, как многие тысячи ног шаркали по асфальту, видел, как следовавшие за колонной поливочные автомашины старательно мыли дорогу…

А потом началось совершенно невероятное — впереди колонны появился мой Феликс, а рядом с ним шла Надя, но она не радовалась сыну, а горько плакала. У меня тоже подкатил к горлу комок, я с трудом сдерживал слезы, стал просить: «Пить… пить…»

— Чего тебе, сволочь проклятая? — услышал я злой голос и понял, что я не в Москве, а лежу во дворе отеля «Крона» между пустых железных бочек из-под горючего.

— Пить захотел, гад! А ну, вылезай! Давай, давай, пошевеливайся!..

— Он не может. Видишь, человек еле живой, — произнес другой, спокойный голос.

— Какой он человек? Это — власовец! Что я не вижу? Власовский офицер! Я его сейчас успокою!.. - И надо мной склонилось бородатое лицо: — Подыхаешь, что ль?