Дж. Дэвис - Заговор Ван Гога

• Название: Заговор Ван Гога
• Автор: Дж. Дэвис
• Издательство: ЭКСМО, Домино
• Жанр: Исторический детектив
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-699-21343-6

Эта поездка обещала быть утомительной, но нисколько не опасной: Эсфирь Горен отправилась в Чикаго, чтобы повидаться с отцом, которого почти не помнила и о котором мало что знала.

Она никак не могла предполагать, что едва не погибнет при встрече и что отца убьют у нее на глазах, что ей предстоит раскрыть зловещие тайны, ждавшие своего часа со времен Второй мировой войны, и вернуть миру утраченный шедевр великого мастера.

---

В заголовках промелькнуло также имя одного немецкого депутата от правой коалиции, который заявил, что картина-де принадлежит Германии, раз имеются платежные квитанции, датированные сорок пятым годом. Что с того, что Третий рейх сгорел синим пламенем, утверждал он. Покупая картину, рейх действовал во имя немецкого народа. Впрочем, текущее германское правительство, кажется, не очень-то заинтересовано в разбирательстве по этому делу. «Покупка» звучит слишком уж притянуто за уши, поскольку нет никаких доказательств, что «покупатель» действительно хоть что-то заплатил. Не говоря уже о том, что слишком много людей считало все эти квитанции просто фальшивкой, сфабрикованной после разграбления ценностей.

– Ну, хорошо, – сказала Эсфирь, – очень много людей хотят завладеть картиной. Флаг им в руки. Кстати, как насчет США? Им она не нужна? Они ничего там не заявляли?

– А зачем? Нашли-то ее в Чикаго или нет? Вот тебе и девять десятых судебного иска.

Эсфирь презрительно фыркнула.

– Это я так шучу, – сказал Хенсон. – Но пока что были только цветочки. Ты вот что послушай. Итак, вскоре после показа картины по телевизору некий человек по имени Яков Минский ворвался в нью-йоркскую штаб-квартиру Эн-би-си. Это в Рокфеллеровском центре. Там он заявил, будто картина в свое время висела в бильярдной его дядюшки, в Марселе.

– Еще до того, как ее передали в «Де Грут»?

– Нет! Он говорит, когда она уже была там!

Эсфирь закрыла лицо руками.

– Хватит нести чушь!

– Да я серьезно! Минский утверждает, что эту картину может узнать с закрытыми глазами. Она якобы принадлежала его дядюшке, начиная с восьмидесятых годов позапрошлого века, вплоть до его смерти в тысяча девятьсот тридцать втором. Потом ею владела вдова. А когда и она умерла в тридцать шестом, Ван Гог перешел к их сыну, который и хранил картину до сорок четвертого, пока ее не отняли нацисты.

– Стало быть, полотно из «Де Грута» действительно сгорело, как и сказал Турн. А мы нашли экземпляр Минского.

– Да, но Турн абсолютно уверен, что наша картина из коллекции «Де Грута»!

– Знаешь, они оба старики, – утомленно заметила Эсфирь. – Кто-то из них вполне мог ошибиться.

– О, если бы все было так просто, я бы поставил на Турна. Он, так сказать, из первых рук знает этот портрет, да и работает экспертом именно по Ван Гогу аж с пятидесятых годов, когда опубликовал о нем свою первую книгу.

– Ты сказал «если бы»…

– Знаешь, Минского тоже нельзя сбрасывать со счетов.

– Хорошо, пусть нельзя. И что?

Хенсон откинулся на спинку дивана и, положив ногу на ногу, обхватил выставленное колено руками.

– Минский сказал, что его дядюшка был коммивояжером и частенько наведывался в Арль, где Ван Гог жил и создавал свои величайшие работы. Еще он сказал, что дядюшка Федор отличался большим состраданием и добросердечием, возможно оттого, что сам в свое время голодал. Он не раз приводил домой и кормил ужином самых разных бродяг. Ван Гог сюда отлично вписывается. Вонючий. Грязный. Дикий. Где-то в году восемьдесят восьмом Федор Минский купил ему еды, и тот отблагодарил, подарив свою картину. Ну, дядюшка, конечно, пришел от нее в ужас, назвал «несусветной дрянью», после чего запихал куда-то в чулан на многие годы. Он и сам любил побаловаться живописью, даже одно время подумывал использовать холст от этого портрета, но потом махнул рукой, дескать, он слишком толсто заляпан краской. Так вот, непосредственно перед Первой мировой дядюшка Федор заехал в Париж, и там, как гром с ясного неба, на него обрушилась реальность. Оказалось, тот самый дикий и вонючий Ван Гог с некоторых пор считался очень и очень крупной птицей в искусстве. Вот так вышло, что с той поры картина заняла почетное место в домашней бильярдной.

Эсфирь обмякла в кресле и, рассеянно задев ногой столик, уронила бутылку. Некоторое время они ее молча созерцали.

– Не знаю, – наконец сказал Мартин. – Ты говоришь, евреи не пьют? Я сам лютеранин и ни разу в жизни мне не удавалось прикончить целую бутыль водки.

– Могу отчитаться за каждую каплю… Хм-м. Слушай, этот твой Минский, – вдруг потеряла терпение Эсфирь, – он, конечно, интересно излагает, но где же факты?

– А факты есть. Косвенные, правда. Антуан тут немного покопался в архивах, и вот что выяснилось. Ван Гог забрасывал своего брата Тео целым водопадом писем. Тот высылал деньги и не давал Винсенту умереть с голоду. В одном из писем Ван Гог говорит, что живет, как король, а все потому, что какой-то «сын Авраама из Марселя» его до отвала накормил пуляркой. Более того, имеется также упоминание о некоем рисунке тушью, где стоит надпись на французском: «Теодор Минск, в кафе, 1888». Антуан сейчас пытается отыскать это самое письмо.

– Разве это доказательства?

– Нет, конечно, но все равно интересно, правда?

– А что говорит Турн?

– Говорит, что это все чушь. Одна и та же картина не может висеть на двух стенах одновременно.

– Если только напротив нет зеркала.

Хенсон подмигнул.

– Ты прямо мои мысли читаешь.

Эсфирь недоуменно уставилась на него.

– Ты хочешь сказать…

– Картины две, – посерьезнел он. – Антуан говорил, что Ван Гог часто делал авторские копии. Например, для своих друзей, об этом широко известно. Кроме того, Ван Гог – видимо, из-за своей душевной болезни – проявлял симптомы гиперграфии, когда больной одержим потребностью что-то лихорадочно рисовать или писать – буквально десятки страниц за один присест. В таком состоянии он мог делать копию за копией, холст за холстом. А еще, по словам Антуана, Ван Гог как-то раз узнал о том, что Гоген наконец собрался поселиться у него в доме. Так вот, он за короткий период написал невероятное число картин, а все для того, чтобы Гоген увидел дом, полный искусства. Итак, один портрет оказался у Минского, а второй – в музее «Де Грут». Вот и все объяснение, не так ли? Если, конечно, не считать, что нашу картину Турн принимает за полотно из музея.

– Мартин, – сказала Эсфирь, – от тебя мигрень начинается. Точнее, усиливается. Неважно. Оставь меня в покое.

– Ну, это просто версия такая. Настоящих доказательств не нашлось. Антуан говорит, что неоспоримых упоминаний нет про обе картины, даже в письмах Винсента. Но все равно это версия. То есть не просто притянутая за уши вероятность.

Эсфирь скрестила ноги. Минский, Мейер, Мейербер… Какая разница? Табакерка, которую Мейер однажды пытался заложить, была частью награбленных сокровищ Мейербера. А если найденная картина принадлежала Федору Минскому, то тем более она может свидетельствовать о бесчинствах Мейербера. Ведь он работал на французских нацистов, и, стало быть, Сэмюель Мейер, спрятавший полотно у себя на чердаке, в самом деле является Мейербером. А с другой стороны, если портрет не принадлежал Минскому, а был украден из музея «Де Грут», то столь же вероятно, что Мейербер или его подручные организовали кражу незадолго до прихода союзников. Словом, для Эсфири все сводилось к одному знаменателю, а именно: Сэмюель Мейер, ее отец, держал у себя Ван Гога, и как раз потому, что он, скорее всего, и был тем самым Мейербером. И неважно, кому принадлежал Ван Гог. Главное здесь, что ее отец оказался гнусным предателем.

– У меня рейс сегодня вечером. Разбирайся сам, – сказала она. – Мне никаких разгадок больше не надо.

– В самом деле? А я-то хотел тебя убедить остаться, – ответил он.

– А зачем мне это нужно, Мартин? Здесь ничего нет, кроме боли.

– Кто-то убил твоего отца и чуть было не отправил на тот свет тебя. Причем возможно, что из-за этой картины. Если ты присоединишься ко мне, то мы вполне можем распутать все до конца. К тому же у тебя есть навыки, которые вполне можно употребить на исправление многих несправедливостей. Дай мне только шанс все объяснить.

– Я просто свидетельница, и точка. Ты что, хочешь сделать из меня частного сыщика?

– А чего ты боишься?

Она рассмеялась.

– Ничего, если не считать, что меня уже скинули с лестницы и нафаршировали пулями. Но тебе-то это все равно, естественно…

Хенсон встал и наклонился над ней.

– О нет, ты не этого боишься, – с улыбкой сказал он. – И ты сама это знаешь. Свидетелем был твой отец. Тебе просто неизвестно, как так вышло, вот и все.

Под его пристальным взглядом Эсфирь почувствовала себя раздетой и беззащитной. Этот Хенсон будто видит вещи, которые должны оставаться ее тайной! Как он смеет?! Чисто машинально рука девушки взметнулась, чтобы влепить пощечину, однако он непринужденно перехватил ее у запястья. Скорость его реакции неприятно удивила, хотя главное оскорбление она увидела в том, что Хенсон осмелился заблокировать удар. Собрав пальцы в положение «рука-копье», она ткнула ему в солнечное сплетение, но лишь зацепила полу пиджака, потому что он ловко увернулся, отступив вбок. Она тут же вырвала перехваченную руку и на этот раз нанесла уже серию коротких тычков – три, четыре, пять раз. Каждую атаку он немедленно блокировал, и ей пришлось пустить в ход колено. Он вновь увернулся, и основной удар пришелся на внешнюю часть бедра. Зацепившись каблуком за ковер, Хенсон с грохотом обрушился на стол, припечатав его к стене. Основанием ладони она попала ему под подбородок, но еще в падении он успел подсечь девушку ногой. Эсфирь словно косой срезало. Сильно ударившись копчиком о пол, она затылком угодила в стойку кровати, и новая боль, смешавшись с муками от незаживших ран, заставила ее вскрикнуть.