Григорий Покровский - Честь

• Название: Честь
• Автор: Григорий Покровский
• Издательство: «Советский писатель»
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1978

Действие повести Григория Медынского «Честь» развертывается в наше время. В центре повествования – советский школьник, девятиклассник Антон Шелестов, вовлеченный преступниками в свою шайку. Автор раскрывает причины, которые привели Антона к нравственному падению, – неблагополучная семья, недостаточное внимание к нему взрослых, отход юноши от школьного коллектива, влияние улицы, разрыв с настоящими друзьями и т. д. Антон – юноша со слабым, неуравновешенным характером. Он делает попытку порвать с засасывающей его тлетворной средой, но ему не хватает для этого силы воли. И вот участие в грабеже приводит его вместе с другими преступниками на скамью подсудимых.

Дальнейший путь Антона Шелестова – возвращение к честному труду.

(Повесть впервые опубликована в журнале «Москва» (№4,5,10,11) за 1959 г.)

---

И Антон читает.

«Дети наши! Милые!

Мы живем в Советской стране, стране сознания, в стране культуры, в обществе передовых людей мира. Наше родительское сердце верит, что вы, тяжело провинившиеся перед народом, поймете свой ошибки и сделаете все для их исправления. Мы верим в ваши успехи и в ваши прекрасные мечты на благо нашей любимой родины.

Пусть вас не смущает и не пугает будущее. Ваша жизнь впереди, и много еще хорошего будет в жизни. Но помните, что только честный, настойчивый человек, любящий труд и общество, достоин называться советским человеком. В труде, в учебе, в служении своему народу заключается красота жизни. Легкая жизнь, нечестный заработок – это скользкий путь, который приводит к презрению и изгнанию из общества. А что может быть лучше, краше, чем любовь и доверие общества?

Желаем вам, дорогие ребята, счастья в будущем, желаем как можно скорее восстановить утерянную вами честь и заслужить гордое звание настоящего советского человека. Ваше будущее в ваших руках».

Эти слова родителей растрогали Антона, Перед ним вдруг как живая встала мама с ее испуганными глазами, с ее вырвавшимся при чтении приговора криком, с кривой улыбкой, которой она силилась скрасить его путь после суда. Углубившись в чтение, он тоже не заметил, как пристально следил за его лицом Кирилл Петрович.

Вот пришел человек, новый и совершенно незнакомый пока воспитанник, уравнение со многими неизвестными. Что он принес с собой? Что вынес из испытаний, через которые прошел? Самооплакивание, жалость к себе? Или протест, или злобу? Духовный паралич или добрую волю и веру в будущее?

– У тебя кто есть – и папа и мама? – спросил Кирилл Петрович, когда Антон прочитал «обращение» до последней точки.

– Нет. Одна мама! – коротко ответил Антон, и в этой решительной краткости было что-то, заставившее воспитателя насторожиться.

– А ну давай-ка побеседуем! – сказал Кирилл Петрович, усаживаясь с Антоном возле стола, накрытого белой простыней вместо скатерти.

Отослав Елкина, он подробно расспросил Антона обо всей его семье – о маме, о бабушке, о Якове Борисовиче и всех родственниках, об отношениях с ними, о школе и вообще о всей предшествовавшей жизни.

– Так!.. – сказал он, когда все ему стало ясно. – Ну, а теперь поговорим о перспективах.

Кирилл Петрович рассказал о жизни колонии – о школе и клубных кружках, о быте, самообслуживании, об отношениях с товарищами, о коллективе и его принципах.

– А теперь поговорим о производстве… Тебя куда тянет?

– Мне все равно.

– Э, нет!.. Так не выйдет! Ты это безразличие бросай, апатию и все такое. Нужно жизнь брать за рога, за самые рога, и крутить ее в свою сторону. А мой тебе совет: берись за слесарное дело. Это – основа всего. У нас есть хороший мастер, Никодим Игнатьевич.

– Кирилл Петрович! А куда мы его положим? – вмещался неожиданно опять появившийся около них Елкин. – Положите рядом со мной. Сазонов в санчасть лег, койка свободна.

– Ну, об этом мы с командиром отделения договоримся, – уклончиво ответил Кирилл Петрович.

– Не доверяете?

– Кажется, вот и ребята идут, – будто не расслышав, сказал Кирилл Петрович, уловив зазвучавшую вдали строевую песню. – Сейчас, значит, обедать, а после обеда, что ж… после обеда на производство пойдем определяться, а потом – на строительство клуба. Хорошо? – Он положил руку Антону на плечо. – И ты прямо включайся! Ничего, Антон, все будет отлично! Главное, не робей! Сила приходит в борьбе. Пойдем атлетов наших встречать!

Они вышли на улицу. На сердце у Антона стало легче. Опасения и страхи насчет «бугров» и «табуреток» куда-то отодвинулись – уж очень на это не было похоже, и, ободренный, Антон решился наконец задать вопрос, все время вертевшийся у него на языке:

– Товарищ капитан!.. А как этот?.. Другой?.. Мишка Шевчук?

– А зачем он тебе? – спросил Кирилл Петрович. – Знаешь что? Выкинь ты его из головы. Живи сам! И помни, тут тебе тоже не легко придется! К тебе всякие советчики будут липнуть – сам соображай! Сумеешь выстоять, сумеешь взять себя в руки, поймешь, что лучше солому есть, честно заработанную, чем совесть свою продавать, – вот тогда из тебя человек выйдет. А будешь туда-сюда, как некоторые, что теперь, мол, умней буду, не сяду по пустякам, тогда считай – пропал. Понятно?

– Понятно! – тихо проговорил Антон.

На дорожке показалась между тем колонна ребят. Они шли по четыре в ряд, в одинаковых черных костюмах, но не очень стройно; и только заметив старшего воспитателя, шедший сбоку командир, высокий и поджарый, подал команду:

– Но-о-гу!

Отделение подтянулось и, четко выбивая шаг, подошло к своему корпусу.

– На месте! Ать-два! Ать-два! – старательно отсчитывал командир. – Отделение, стой! Ать-два!..

Сделав два последних положенных шага, ребята замерли, а командир, вытянувшись, отрапортовал:

– Товарищ старший воспитатель! Девятое отделение прибыло со школьных занятий на обед.

– Почему шли без песни? – спросил капитан.

– А мы только одну кончили, а другую не успели начать, – ответил командир.

– Смир-рно! – скомандовал Кирилл Петрович. – Товарищи воспитанники! К нам прибыл новый товарищ, Антон Шелестов. Встретим его по-дружески, как всегда. Ясно?

– Ясно, товарищ старший воспитатель! – ответил за всех командир.

– Воспитанник Шелестов! – обращаясь к Антону, так же торжественно сказал Кирилл Петрович. – Займите место в строю девятого отделения.

Антон встал в строй.

Так совершен был обряд вступления его в новую жизнь. Но, как многие обряды, он содержал что-то внешнее и поверхностное, и Антону много еще пришлось пережить, прежде чем девятое отделение стало для него по-настоящему своим.

9

Мишка Шевчук размышлял пять дней. За это время начальник каждый день заглядывал на вахту, где эти дни находился новый строптивый воспитанник, или вызывал его к себе. Но Мишка продолжал упорствовать:

– Не хочу. Не нравится. Климат не подходит.

В другой раз опять решительно заявлял:

– Нет. Большевики не сдаются, и я не сдамся.

– Ну и каша же у тебя в голове, – усмехнулся начальник. – Да ты же против большевиков идешь.

– Почему «против»? Большевики сами собой, а я сам собой. Я совсем из другого мира.

– Ах, вот как? А мир, против которого ты ополчился, это какой же? Мир труда и народа. И ты против него? Большевики хотят устроить жизнь как следует, а ты?.. Ты, мало того, мешаешь, ты против идешь!

– Ну ладно! Это вы пионерии своей говорите. А у меня убеждения, и никто меня не может сломить.

– Убеждения!.. Никаких убеждений у тебя нет. Ты просто трус!

– Кто? Я?

– Да! Ты! Ты боишься актива, каких-то «бугров»…

– Боюсь? – на лице Мишки проступила отчаянная решимость. – Да пусть меня только тронут – трое мертвых лежать будут.

– Может, немножко множко: трое-то?

– А вот посмотрите! Я вам тоже веселую пятницу сделаю.

– Какую веселую пятницу?

– Такую. Обыкновенную.

– Подожди, подожди! О чем ты говоришь? Ты в какой колонии был?

Мишка назвал колонию, и начальник вспомнил, что там именно был какой-то непорядок, отмеченный в свое время в приказе. О нем говорилось и на совещании. Это и была, очевидно, та «веселая пятница». Начальник попробовал расспросить Мишку поподробнее, но тот хитро улыбнулся – «дураков ищете!» – и разговор снова не состоялся.

Начальник мог ввести его в зону насильно – вызвать двух надзирателей, и они под руки препроводили бы Шевчука в отделение. А дальше? Мишка не из таких, чтобы ягненком идти под руку с вахтерами – он стал бы брыкаться, кусаться, и, пожалуй, двум вахтерам с ним бы не справиться. И какая бы это была картина. И как бы все это подействовало на остальных ребят, да и на самого Мишку: «насилие», «издевательство», «ломают руки», «бьют»!

И начальник опять вызывал его к себе и предлагал сесть в кресло.

– Ну, как твои рога? На хранение у вахтера оставил или как?

Мишка в кресло садиться отказывался и на шутку не поддавался. Тогда начальник заводил окольные разговоры и, слово к слову, опять пытался выудить заинтересовавшую его историю «веселой пятницы». Это казалось ему очень важным и должно было объяснить – что же пугает Мишку, почему он так боится «бугров» и так не верит активу? Что преступники настроены против тех, кто становится на путь исправления, – это естественно; что они стараются вести за собой молодежь – это тоже естественно, но в истории этого дерзкого и как щитом прикрывающегося этой дерзостью парнишки могло быть и что-то личное, свое.

Не первый год работал подполковник Евстигнеев начальником колонии. Без большого энтузиазма принял он, вернувшись с войны, это назначение, пробовал отказываться, но – дело партийное! – пришлось согласиться. А потом втянулся в работу и полюбил, полюбил ребят и эту непрерывную, ни на одну минуту не прекращавшуюся борьбу. Интересно! Интересно принять вот такого ерша, провозиться с ним и год, и два, сколько потребуется, а потом пожать ему на прощанье руку и затем получить от него издалека письмо со словами благодарности.