Владимир Солоухин - Приговор

• Название: Приговор
• Автор: Владимир Солоухин
• Издательство: Владимир Алексеевич Солоухин; Собрание сочинений в 4-х томах, Том 2. Издательство: «Худож. Литература», Москва, 1984
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1984

---

– Ну вот. Завтра приходите на целый день. Запаситесь чтением или работой. Дело в том, что мы будем считать ваши изотопы через каждые два часа, с девяти утра до пяти вечера. Девять, одиннадцать, час и так далее. Возьмите работу. Мы отведем вам стол, и будете чувствовать себя, как в Доме творчества.

– Разве к завтраму из меня не улетучатся все изотопы?

– Полураспад фосфора – четырнадцать дней. То есть четырнадцать дней вы будете радиоактивны, будете излучать.

– Опасно для окружающих?

– Нет. Ничтожная доза. Ничтожное излучение. Но наши счетчики все уловят.

На другой день в девять часов я был опять около Жанны Павловны. Надо сказать, что это была женщина между тридцатью и сорока, с добрым лицом, но с какой-то постоянной напряженностью не то в лице, не то в интонации голоса. Я сначала не мог понять, в чем тут дело, но, пока мы готовились около аппарата, в лабораторию вошла молодая девушка с перевязанной ногой и с одним костылем.

– Ба, кто к нам пришел! – обрадованно всполошились вес лаборантки. – Наденька к нам пришла!

Надя передала Жанне Павловне коробку конфет.

– Это всем девочкам к чаю.

– Что вы, что вы! Возьмите назад. Ну как прошла операция? Как самочувствие?

– Ничего. Но вот нога отекает. Я ведь пришла узнать… Да вы все равно не скажете…

Как я понял, Надя исследовалась в лаборатории (как буду сегодня исследоваться я), потом ей сделали операцию, и вот теперь она из хирургического отделения приковыляла навестить лаборанток и заодно узнать результаты анализа вырезанной опухоли, то есть свою гистологию. Придется привыкать к этому чуждому для слуха словцу.

– Ну… У вас что же… У вас… все в порядке.

– А я слышала, что не очень в порядке.

– Откуда вы слышали? Есть небольшое отклонение, но очень поверхностное… Так что не беспокойтесь. А как шов? Заживает? Как общее самочувствие? Скоро выпишетесь домой…

Разговор о литературе, цветах и травах располагает к доверительности. Когда Надя вышла, я спросил Жанну Павловну:

– Все время приходится обманывать?

– Другой раз так скажем, что и сами поверим.

– Что у Нади?

– У нее так же вот на ноге… Но настоящая меланома. И операция была более сложной. Все же девушка, и красота ноги имеет значение. Ей, кроме основной, делали еще и пластическую операцию. Взяли кожу на животе и перенесли на оперируемое место.

– Красота живота, по-вашему, не имеет такого значения, как красота ноги?

– Ну все же…

– Вы сказали, что операция была более сложной? Чем какая? Чем будет моя?

Жанна Павловна замялась.

– Вообще.

– Вообще-то вы правы. На моей ноге красоты наводить не потребуется.

– Да что вы! У вас ничего и нет. Это у меня случайно вырвалось. Садитесь около аппарата. Что касается внутренних опухолей, то, конечно. А наружные наш аппарат определяет довольно точно. Обнажите ваш узелок. Типичная ангиофиброма.

– В чем принцип этого аппарата?

– Вы излучаете радиоактивные частицы. Их излучает каждый участок вашей кожи. Но злокачественные клетки имеют свойство накапливать эти частицы и, таким образом, излучают их больше, чем остальные участки. Сейчас мы приставим счетчик к вашей безобидной фиброме… вот так… а потом через четыре минуты к симметричному месту на другой ноге. И сравним, сколько вылетит оттуда, а сколько отсюда. Простейшая арифметика.

– И какая разница считается показательной?

Жанна Павловна смутилась. Ей не хотелось отвечать на мой вопрос. Она на него и не ответила.

– Вы знаете, очень по-разному. Это зависит от многих факторов. И потом у нас здесь своя арифметика. Мы делим, умножаем, вычитаем…

– Извлекаем квадратные корни…

– Не смейтесь. Давайте лучше вашу фиброму.

Около аппарата с несколькими циферблатами стоял больничный топчан. Им надо было положить меня на топчан, тогда я лежал бы и глядел в потолок, и мы переговаривались бы с Жанной Павловной в течение четырех контрольных минут, и я не видел бы ни циферблатов на аппарате, ни записей, сделанных Жанной Павловной карандашом на листе бумаги. Но положить меня на топчан они постеснялись и усадили на него боком, так что сидеть было неудобно. Тогда взяли стул, и я оказался лицом к аппарату. Лист бумаги, пока еще без цифр, лежал на топчане перед моими глазами.

Металлическую трубку одним концом приставили к моей черной горошине, повернули рукоятку, и тотчас в застекленном окошечке аппарата начал проскальзывать овальный зеленый огонек. Я наблюдал. То вспыхивали один за другим два-три огонька, то намечался между ними промежуток, то они выскакивали реже, то опять быстро, один вдогонку другому. С каждым огоньком на другом циферблате передвигалась на одно деление стрелка.

Возможно, поняв свою оплошность и стараясь отвлечь меня от циферблата, Жанна Павловна расспрашивала:

– Значит, вы сейчас в доме отдыха? Как называется? Карачарово?

– Да. Вот исследуюсь и опять поеду. Или придется ее удалять?

– Удалить ее надо во всяком случае. Но не к спеху, я думаю. Потом. Когда совсем вернетесь из Карачарова. Вам, вероятно, ее удалят амбулаторно.

– То есть?

– Чтобы не ложиться в больницу. Выщипнут, и пойдете домой. Так… Что у нас там получилось? Четыреста девяносто. Теперь давайте другую ногу. Такое же место. Приставим.

Невольно мы замолчали, впившись глазами в стеклянное окошечко в аппарате. Редкие, разрозненные, далеко отстоявшие один от другого вспыхивали и проскакивали там огоньки. И без всякого счетчика было понятно, что их будет гораздо меньше, чем в первом случае. Разговор сразу расклеился. В лице Жанны Павловны и в ее интонациях появилась та самая напряженность, которую я отметил в первую минуту нашего знакомства и которая стала понятна мне во время разговора Жанны Павловны с бедной Надей.

Жанна Павловна взяла листок с карандашом, пошла было и села за стол, чтобы там, а не на моих глазах, поставить вторую цифру, но тут же сообразила, что в течение трех дней прятать от меня листок все равно не удастся. Да и какой смысл его прятать, если все циферблаты все равно перед моими глазами. Она снова положила бумагу на топчан. Намечая два столбца (сделаются длинными за три дня), на листе появились цифры: 490-80. Как бы случайно вошел и встал за моей спиной заведующий лабораторией молодой профессор Агранат.

– Ну что там? Порядок?

– Вообще-то… Сейчас попробуем еще раз.

Повторный результат оказался: 500-110, после чего я мог два часа заниматься чем-нибудь своим в ожидании следующего сеанса.

Жанна Павловна сникла. Профессор Агранат вышел из аппаратной, никак не прокомментировав наши цифры. Атмосфера неблагополучия окружила меня, а я (может, кто и не поверит, но это правда) устроился за отведенным мне столом и начал переводить прозаические зарисовки Абуталиба: маленькие истории, притчи, басни в прозе. Я давно уже заметил за собой, что во время больших неприятностей и личных катастроф работается с фанатическим рвением. Но какие там были раньше личные катастрофы? Измены, разрывы, ссоры? Побольше бы мне теперь таких катастроф вместо нависшей, не будем пока говорить, что обрушившейся, беды.

Между сеансами я то сидел и писал за столом, то устраивался около телефона и названивал по разным делам, то ездил домой обедать. Столбики цифр на странице тянулись вниз: 400-70, 420-75, 390-60, 360-70. На этом закончился первый день исследований.

Я не знал, хороши или плохи мои цифры, но я видел, что в лаборатории ждали другого результата, что Жанна Павловна прячет от меня глаза, что лицо у нее от сеанса к сеансу все более вытягивается и что, как бы ни скрывали они свою тревогу, тревога витает в воздухе, а потом обнаруживается и в словах.

Второй день начался опять с «доброго утра». Я подарил Жанне Павловне книгу, которую она попросила у меня накануне, и мы опять уселись около аппарата.

– Значит, вы сейчас работаете в доме отдыха? – спрашивала Жанна Павловна, приставляя трубку к моей ноге. – Как называется? Карачарово? А это далеко от Москвы?

– Сто пятьдесят. На Волге.

– Вы, значит, после исследования собирались опять туда?

– У меня там бумаги разложены. Рассказ остановился на середине фразы. Вот посчитаете все мои изотопы, и я – туда. Или у вас другие соображения на этот счет?

– Нет. Но… может быть, сначала избавиться от нее? Зачем ее возить взад-вперед. Нужна она вам!

– Как избавиться? Операция? Но это же надолго. Или, как вы говорили, – амбулаторно?

– Может быть, лучше избавиться от нее раз и навсегда. Основательно. Я ничего не решаю. Агнесса Петровна будет решать. Я предположительно говорю.

– А если не амбулаторно, то сколько дней?

– Как будет заживать. Недели две-три. Так… Что у нас сегодня? Хорошо. 300-70. Устойчивое соотношение. Пока идите поработайте. Через два часа…

В комнату, где я переводил Абуталиба, вошел профессор Агранат.

– Владимир Алексеевич, что я слышал! Ничего, что я вас оторву? Вы в разговоре с Жанной Павловной будто бы высказали мысль, что рак не есть болезнь легких, печени, кожи, желудка, но что это есть болезнь всего организма. То есть болеет сам организм. А уж где проявится эта болезнь, в желудке или на коже, – дело десятое.