Владимир Солоухин - Славянская тетрадь

• Название: Славянская тетрадь
• Автор: Владимир Солоухин
• Издательство: Издательство: «Советская Россия»
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1972

«Славянская тетрадь» – это как бы еще первая, «робкая» попытка установить связь, духовное родство народных культур, выявить общность, закономерность и показать, насколько это возможно в жанре повести-путешествии, своеобразие культуры болгарского народа. Автор делает это с величайшей бережностью, даже можно сказать с нежностью. В этом произведении он наиболее поэт.

---

Шоп предстал перед нами в виде мужчины лет тридцати пяти – рыжие усики, нос с горбинкой, защитная кепка, сбитая на затылок.

– Вот это он и есть. Стамен.

– Да, мы есть Стамен, – и мужчина с рыжими усиками по-хозяйски гостеприимно перевернул валявшийся тут ящик более чистой стороной. – Садитесь.

Интервью наше началось.

– Мы из села Побиткамень, – охотно отвечал Стамен. – До Югославии от нас чуть подальше, чем вон до прокатного цеха. Земля наша тонкая, а под ней песок, родится только рожь. А всего ее, земли-то, у отца четырнадцать декаров. На четырнадцать декаров восемь ртов. Многовато. И пошли мы, значит, работать на сторону.

Нужно понимать, что одни Стамен пошел, потому что шопы говорят о себе во множественном числе.

– Сколько же лет было вам?

– Да уж пятнадцать. Младшие мы в семье. Ну, а строительстве сначала известку таскали, кирпичи, доски. Год таскали, на второй взяли в руки молоток. Госбанк в Софии кто строил? Мы. Телеграфную палату тоже мы. Концертный зал «Болгария» после бомбежки – тоже мы. Только нашей работы не видно.

– Как так?

– А так. Положит каменщик кирпич, и лежит тот кирпич на месте. Через десять лет приходи его поглядеть, он все лежит. А мы опалубщики. Городим, городим, колотим-колотим, а потом зальют нашу городьбу цементом. Сами же мы ее и ломаем, и остается работа каменщика, бетонщика, цементщика, а нашей совсем не видно.

– Но здания-то стоят, тот же Госбанк.

– А как же?! ТЭЦ вон стоит, дымит, это посерьезней всех госбанков с телеграфными палатами. На ТЭЦ мы впервые к индустрии приобщились.

– Все говорят, что ваша бригада очень дружно работает. И вот уж десять лет никто ее в Болгарии обогнать не может. От чего это зависит? От вас, бригадира, или, может, люди подобрались?

– Что ж, и люди. В сорок шестом году бригада наша образовалась. Она, конечно, то побольше станет, то уменьшится. Но ядро в ней постоянное и твердое.

– Кто же в этом ядре?

– А мы там, шопы. Три моих брата, два зятя, двоюродный брат, шурин, свояк да земляков человек шесть. Теперь посудите, можно ли нас обогнать.

Пожалуй, это был тот редкий случай, когда семейственность со стороны бригадира пошла на пользу делу, а не во вред ему.

– А здесь, на комбинате, ваша бригада давно работает?

– Приехали мы сюда на грузовике, а вокруг не то что стены какой, забора и то не было. Вон там, где мартеновский цех дымится сейчас, один старик овец пас, поправее кустики были. Нашей бригаде поручили заложить первый камень.

– Ну и как?

– Заложили, а чего не заложить, мы – люди привычные. И вот сколько здесь зданий видите вокруг, на каждом из них наша бригада побывала. Сначала жилые дома, потом гараж, потом цеха: мартеновский, прокатный… – И тут Стамен неожиданно рассмеялся.

– Вы что?

– Да как же. Рассказываю отцу, что дом построил, который семнадцать декаров земли занимает, а отец не верит. Ведь у него все поле четырнадцать декаров. Приехал смотреть. Шагами мерил. И так постепенно дошли мы до домны, – и Стамен показал туда, куда смотреть нужно, придерживая шапку на затылке, а то упадет. Там наверху, в причудливых переплетениях стальных конструкций виднелись уменьшенные расстоянием портреты Ленина и Димитрова.

Пока мы разговаривали, «железное ядро» бригады: братья родные, да брат двоюродный, да зятья, да шурин, да свояк, да земляки, – все собрались вокруг. Видя, что беседа наша кончается, что мы уходим, бригада зашумела. Члены бригады напали на своего бригадира:

– А ты почему молчишь о том, как Героя получил? Почему не рассказываешь, как в Москву ездил?

– Ах, вы и в Москве были? Расскажите, что вам больше всего понравилось?

И когда про себя я уже стал гадать, что же назовет он: Третьяковскую галерею, Кремль, университет, Большой театр, Сельскохозяйственную выставку, ГУМ, Садовое кольцо или, может быть, улицу Горького, – Стамен ответил:

– Больше всего нам в Москве понравилось крупноблочное строительство…

РАССКАЗ МОЛЧАЛИВОГО ПОПУТЧИКА

Время от времени машину нашу останавливали прохожие с просьбой подвезти их немного. Мы были рады этому: каждый новый человек что-нибудь да расскажет. Первый пассажир подошел к нам, когда мы все (а нас было пятеро) высыпали из машины посмотреть и, может быть, сфотографировать на память священника в длинной черной одежде, под черным зонтиком, едущего верхом на осляти.

В автомобиле стало не только тесно, но и шумно. Пассажир болтал безумолку. В первые три минуты мы узнали, что ехать ему три километра, что работает он по производству пульпы, а ходил в село за деревянной пробкой. Тут он вынул эту пробку из кармана и показал ее каждому из нас.

– Что же это за пульпа такая?

– Мы режем яблоки, ого, сколько у нас яблок! Кладем их в деревянные бочки и заливаем таким раствором, чтобы они не портились, а то ведь их не успеешь съесть, и они сгниют. Вот сейчас подъедем, я покажу вам, как мы делаем пульпу…

Но тут выяснилось, что, увлекшись разговором, он на целых два километра проехал дальше своей деревни.

– Ну, ничего. То было три километра, а стало два. Зато вы знаете теперь, что такое пульпа. – И он весело помахал нам вслед.

Второй попутчик был молчалив и задумчив. Он был одет в зеленую стеганку, в зеленую фуражку и зеленые штаны. Все же удалось узнать, что работает он начальником снабжения в местном леспромхозе. Ну ясно, что интересного может рассказать начальник снабжения. Чаще всего у них не очень-то яркие биографии.

– Вот здесь меня и расстреляли, – произнес вдруг наш попутчик. – Видите холмик-могилу, это было здесь.

Значит, мы очень подозрительно посмотрели на парня после его слов, он смутился и замолчал снова. Местность, куда он показал, была такая: сразу у дороги кустарничек, потом крутой обрыв, а под ним где-то внизу река. За рекой поднимался в гору лес. Слишком заинтриговало нас внезапное и странное признание начальника снабжения, чтобы мы не попытались выспросить у пего, как же было дело. И что, собственно, означает фраза: «Вот здесь меня и расстреляли».

Петер, так звали парня, рассказывал долго и подробно. Суть же дела была такова.

Во время фашистского режима 1942 года семнадцатилетний юноша Петер Орозов, член рабочего молодежного союза, попросту говоря, комсомолец, работал связным. Его квартира была явочной квартирой. Здесь скрывались партизаны, зачем-нибудь спускавшиеся в город с лесистых гор. Петер приобретал и переправлял в отряды одежду, продовольствие. В полукилометре от города, в корне большого старого бука было дупло. Петер клал в дупло разные сведения: кто из товарищей схвачен, куда и как передвигаются жандармы, что они затевают и многое другое. Находиться в стане врага одному куда опаснее, чем в партизанском отряде. Нужно сказать, что Петер много раз просился в отряд, особенно, когда в мае 1944 года в город прибыла карательная экспедиция. Но партийные руководители говорили, что он здесь нужнее.

Однажды в четыре часа утра Петер Орозов был схвачен. Его отвезли в здание гимназии, где он когда-то учился. Там сидело уже человек 150 комсомольцев и членов партии. Как иногда случается, один из 150-ти не выдержал допроса и выдал товарищей. Выдал он, конечно, и связного.

29 мая (как было не запомнить это число!) в двенадцать часов ночи к арестованным вошли три жандарма. Один из них стал читать список: «Олен Кушев…» – и Олен Кушев, поднявшись с пола, встал на ноги. «Константин Кулин…» – поднялся и Кулин. «Константин Левинов…» Один за другим поднимались товарищи. Когда выкликнули Петера Орозова, тот стоял уже на ногах. Он все понял. Всего было выкрикнуто четырнадцать человек, таких же молодых, как и Петер, парней. Им связали руки и, кроме того, привязали друг к другу за руки, повыше локтя. Жандармский капитан произнес речь. Он говорил этим парням, что их обманули, что в Советском Союзе, на который они смотрят, все не так, как написано в книгах, что люди там умирают с голоду и что ему очень жаль бедных молодых людей. Священник тоже сказал несколько слов, в частности посоветовал проститься с гимназией, которая учила своих питомцев не тому, чем они стали заниматься.

После этого можно было понять, к чему идет дело. Но пока человек жив, он надеется. И люди надеялись, что, может быть, их просто переводят в другое место. По узкой дощечке, положенной наклонно, связанные пары поднялись в кузов автомобиля. Даже когда грузовик выехал из города и когда Петер стал шепотом предлагать соседу как-нибудь распутаться и в случае чего бежать, сосед все еще надеялся и говорил: «Наверное, только попугают». Говорят, что приговоренные к смерти надеются до последней доли секунды: а вдруг что-нибудь произойдет. Петер Орозов не надеялся, и в этом было его преимущество. Кое-как ему удалось о какую-то железку па борту кузова перетереть веревку. Ехали в темноте. Охранники ничего не замечали. В гимназии Петер не успел зашнуровать башмаки и теперь сбросил их. Потом автомобиль остановился. Людей стали выкидывать из кузова. Связанные попарно, они барахтались на земле. Их сводили к реке и разрешили последний раз напиться, а потом снова велели подняться на обрыв. Могила была готова. Жандарм подошел к каждому и электрическим фонариком проверил, у всех ли связаны руки. Петеру пришлось кое-как замотать веревку, чтобы обмануть жандарма. Солдаты подняли автоматы, и несколько человек закричали: «Смерть фашизму!», «Да здравствует партия!» – в это же мгновение Петер упал в яму. На него навалилось несколько человек. Теплое потекло за воротник. Кто-то заплакал. В нескольких местах (потом оказалось в четырех) Петер почувствовал тупое онемение: четыре пули задели его. Сейчас будут зарывать, нужно выбраться из-под низу. И он стал выбираться.