Дэвид Зинделл - Шанидар

• Название: Шанидар
• Автор: Дэвид Зинделл
• Жанр: Научная Фантастика

Дебютная повесть Дэвида Зинделла, положившая начало его циклу «Реквием по Homo Sapiens».

---

– Но ведь алалои другие, – возразил я.

– Посмотрим, – сказал он.

Тут я должен честно признаться, что недооценил его, приняв за безумца или жертву самообмана, обреченную на смерть уже в десяти милях от Никогде. По договору между основателями города и алалоями нам принадлежал лишь один-единственный остров – хотя и достаточно большой, – и отцы города свято блюли соглашение. Лодки бесполезны из-за айсбергов, забивающих Пролив, а ветроходы потенциальных контрабандистов и браконьеров расстреливают с воздуха. Я даже вообразить себе не мог Гошевана, шагающего пешком через Старнбергзее – Старнбергское море, когда оно замерзает глубокой зимой, и довольно ехидно поинтересовался, каким образом он намерен отыскать алалоев.

– Собаки, – сразу ответил он. – Я запрягу в сани собак, и они перевезут меня через замерзшее море.

– А что такое собаки?

– Хищные млекопитающие со Старой Земли. Они подобны людям-рабам, но гораздо приветливее и стремятся угодить хозяину.

– А, так ты говоришь о хазгах, – догадался я (так алалои называют упряжных собак) и рассмеялся. Даже сквозь шерсть на лице Гошевана я разглядел, как покраснела его белая кожа, словно ее хлестнул порыв ледяного ветра. – И как ты намереваешься протащить таких зверей в наш город?

В ответ Гошеван молча раздвинул волосы на животе и показал тонкую полоску плотной белой кожи, которую я принял за шрам после вырезанного аппендикса.

– Разрежь здесь, – велел он.

Заблокировав нервы на животе, я сделал разрез и обнаружил странный орган, прилегающий к кишке в том месте, где находится аппендикс.

– Это псевдояичник, – пояснил Гошеван. – Хозяева питомника на Даркмуне оказались умны. Валяй, режь дальше и увидишь, что я с собой привез.

Я вырезал фальшивый орган – красный и скользкий, изготовленный из даркмунского биопластика с тошновато-сладким запахом, – и быстро полоснул по нему скальпелем. Из него вывалились тысячи неоплодотворенных яйцеклеток и мешочек со спермой, до этого плававшие в суспензии кридды, сохранявшей их свежими и жизнеспособными. Ткнув пальцем в молочно-белый мешочек спермы, Гошеван сказал:

– Семя лучших даркмунских маттов. Поначалу я намеревался вырастить и обучить собак для сотен упряжек.

Не знаю, где и как Гошеван вырастил и натренировал своих собак, потому что вновь не видел его две зимы. Я уже было решил, что его поймали и изгнали из города, или же кто-то раскроил ему череп, а его мозги давно высосал грязный тощий трупоед.

Но, как вы еще увидите, Гошеван оказался человеком изобретательным и умирать не собирался. Он вновь вернулся в мою мастерскую зимней ночью, когда воздух был столь черен и холоден, что даже на всегда оживленных глиссадах и ледовых улицах не было ни души. Похожий на белого медведя, он стоял в прихожей, сильными и плавными движениями расстегивая парку из меха шагшая и срывая прикрывающую лицо меховую маску. Под паркой я разглядел черную с золотом камелайку с подогревом – такие носят бегуны в дни фестивалей, желая сохранить тепло и в то же время без помех работать руками и ногами.

– И это мой благородный дикарь? – спросил я, погладив пальцами его замечательно теплую нижнюю одежду.

– Даже ф-фанатик вроде меня должен поступаться принципами ради выживания, – ответил он.

– А что ты станешь делать, когда сядут батареи?

Он посмотрел на меня – в его глазах я прочел одновременно страх и упоительное восхищение – и ответил:

– Когда батареи сядут, я или уже буду мертв, или отыщу свой дом.

Попрощавшись со мной, он вышел на улицу, где его ждали собаки, нетерпеливо натягивавшие постромки. Когда он подошел, они завыли и залаяли, тычась черными носами в его парку. Стоя у окна я видел, как Гошеван возится с задубевшими от мороза кожаными ремнями, время от времени похлопывая вожака огромными рукавицами. Он трижды перекладывал груз на нартах, равномерно раскладывая мешки с собачьим кормом и накрепко привязывая их к деревянной раме. Потом как-то хитро свистнул и отправился в путь. Свернув за угол, он растворился в морозной тьме.

Когда я произнес эти слова, в комнате словно похолодало. Юноша, глотнув кофе, плотно сжал узкие губы и тут же выдохнул облачко пара, словно зависшее в воздухе.

– Но ведь это еще не конец рассказа, верно, Скульптор? Вы забыли про мораль: как бедняга Гошеван погиб во льдах, проклиная свою дурацкую мечту и с разбитым сердцем.

– И почему вас, молодых, все время тянет заглянуть в конец? Неужели наша Вселенная вот-вот умрет или скукожится вместе со всеми своими измерениями? Как следует называть агатанцев – концом эволюции человека или новым видом людей? И так далее, и так далее. И кончатся ли когда-нибудь вопросы, задаваемые нетерпеливыми молодыми людьми?

Я торопливо хлебнул горького кваса, обжег рот и горло и просидел некоторое время, жадно, словно старые мехи, втягивая в легкие холодный воздух.

– Но вы правы, – выдохнул я. – Мой рассказ еще не закончен.

Гошеван погнал упряжку прямиком через замерзшее Старнбергзее. Все время на запад, шестьсот миль по утрамбованному ветром снегу, и как можно быстрее. Добравшись до первого из Тысячи Островов, он увидел покрытые вечнозелеными лесами горы, где на крутых гранитных утесах гнездились таллосы, наполнявшие воздух хриплым карканьем, слышным за много миль. Но алалоев он не нашел и потому направил собак через расщелины ледяного шельфа обратно в море.

Он осмотрел пятнадцать островов, не отыскав ни единого человеческого следа. Гошеван провел в пути шестьдесят два дня, и тут смертоносное безмолвие лютых морозов глубокой зимы начало сменяться жуткими буранами средизимней весны. Во время одного из них, когда снег стал настолько тяжелым и мокрым, что ему приходилось через каждые сто ярдов останавливаться и очищать стальные полозья саней от примерзшей снежной каши, вожак упряжки по кличке Юрий Яростный провалился вместе с другими собаками в расщелину. Гошеван вцепился в сани и удерживал их изо всех сил, уперев задники сапог в скользкий снег, но вес трех собак – Юрия, Саши и Али, – повисших на постромках и огромным маятником болтавшихся за краем расщелины, оказался настолько велик, что он почувствовал, как и его медленно притягивает к обрыву. Только быстрый взмах охотничьего ножа спас его самого и оставшихся собак. Перерезав постромки, он с бессильной яростью наблюдал, как самые крепкие собаки упряжки, цепляясь черными когтями за стены расщелины, с жалобным визгом падают на ледяное дно.

Несчастье ошеломило Гошевана, и, хотя снегопад прекратился, а на горизонте уже виднелся шестнадцатый, самый большой из Тысячи Островов, он понял, что не может идти дальше, не отдохнув. Поставив палатку, он скормил собакам остатки из последнего мешка с кормом. Вскоре послышалось отдаленное шипение, быстро превратившееся в рев – буран налетел вновь и бушевал вдоль Старнбергзее с такой яростью, что весь день и всю ночь Гошеван проверял ввинченные в лед штыри, державшие палатку, иначе его снесло бы вместе с ней. Он пролежал в ней девять дней, дрожа в спальном мешке, пока подгоняемые ветром ледяные кристаллы делали свое дело. На десятый день встроенные в камелайку батареи сели настолько, что он с отвращением швырнул их в задубевшие и бесполезные стенки палатки. Потом выкопал в снегу пещерку и затолкал в нее двух последних изголодавшихся собак, надеясь, что они прижмутся друг к другу и хоть как-то согреются. Но на одиннадцатый день Гашербрум, умнейшая из собак, умерла. А утром, двенадцатого дня, его любимая Каника, чьи лапы покрывала корка смешанного с кровью льда, тоже застыла, словно зимняя ночь.

Когда буран не утих и на пятнадцатый день, Гошеван настолько обезумел от жажды, что обжег и без того покусанные морозом губы о металлическую чашку, в которой растапливал снег. И хотя от голода стал слаб, как снежный червь, он так и не смог заставить себя есть собачатину, потому что каждой из собак был и отцом, и матерью. Сама мысль, вызывала у него такую тошноту, что он предпочел бы умереть.

Смастерив себе грубые снегоступы из отодранных от саней деревянных планок, обтянутых кожей, он отправился, перебираясь с одной дрейфующей льдины на другую, к огромной бело-голубой горе, пронзающей небо в отдалении. Как он позднее узнал, гора эта называлась Квейткел, то есть «белая гора» на языке деваков – племени алалоев, которые наткнулись на умирающего Гошевана в густом лесу на восточном склоне.

Спасители – пятеро богоподобных мужчин в ангельски-белых одеяниях, как тогда почудилось его воспаленному, измученному видениями сознанию, – принесли Гошевана в огромную пещеру. Несколько дней спустя он очнулся от восхитительного запаха горячего супа и жареных орехов. Гошеван услышал тихие голоса, произносящие слова странного музыкального языка, ласкавшего слух. Двое детей – мальчик и девочка – сидели на краешке укрывавшего его роскошного меха, застенчиво разглядывали чужака сквозь щелочки между пальчиками поднесенных к лицам ладошек и хихикали.