Арсений Гулыга - Кант

• Название: Кант
• Автор: Арсений Гулыга
• Издательство: «Молодая гвардия»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1977

Жизнь Канта – основоположника немецкой классической философии – почти лишена внешних событий, она однообразна, протекает в основном в четырех стенах, за письменным столом. Однако как поучительна эта жизнь! Прежде всего это история самовоспитания – физического и духовного. Девиз Канта «Если ты не повелеваешь своей натурой, она повелевает тобой!» актуален для всех поколений.

---

В записках Болотова, подробно освещающих Кенигсбергскую жизнь тех лет, имя Канта не упоминается. Зато неоднократно речь идет о его противнике по университету крузианце Веймане, лекции которого с увлечением слушал Болотов, укрепляясь еще сильнее в антипатиях к вольфианству. Болотов учил наизусть тексты Крузия и переводил их на русский язык. Умиленный Вейман считал Болотова своим лучшим учеником. Возможно, что новоявленный крузианец предпочел передать кафедру философии математику Буку, равнодушному к острым мировоззренческим вопросам, чем вольфианцу Канту.

В октябре 1759 года Вейман проходил габилитацию. К защите он представил диссертацию «О мире не самом лучшем». Признать наш мир лучшим, утверждал он, значит ограничить свободу божественной воли. Кант отказался выступить оппонентом, а на следующий день после защиты вышла его брошюра «Опыт некоторых рассуждений об оптимизме» – проспект лекций на зимний семестр. Брошюра содержала полемику с Крузием и его последователем Рейнгардом, получившим премию на конкурсе Берлинской академии. Имя Веймана не упоминалось, но он принял брошюру на свой счет и выпустил «Ответ на опыт некоторых рассуждений об оптимизме».

Кант полемику не продолжил, он полагал, что в его проспекте лекций идея совершенства нашего мира обоснована безукоризненно. На первый взгляд она содержит противоречие: как к любому числу можно прибавить единицу, так к любой сумме реальностей можно присовокупить новую реальность, новое совершенство. Кант не согласен: реальность не количественное понятие; наибольшее число действительно невозможно, а наибольшая реальность не только возможна, но и действительна, она пребывает в боге. «Именно потому, что из всех возможных миров, которые бог знал, он избрал только один этот мир, надо полагать, что он считал его наилучшим, и так как его выбор никогда не бывает ошибочным, то, значит, это так и есть в действительности».

Много лет спустя Кант назовет свое состояние в магистерские годы «догматическим сном». Он запретит пользоваться своими ранними трудами, а что касается трактата об оптимизме, то даже выскажет пожелание, чтобы все сохранившиеся его экземпляры были уничтожены. Действительно, вдумайтесь в следующую тираду: «Избранный наилучшим из всех существ быть незначительным звеном в самом совершенном из всех возможных замыслов, я, сам по себе ничего не стоящий и существующий лишь ради целого, тем более ценю свое существование, что был предназначен занять некоторое место в самом лучшем из замыслов творения… Целое есть наилучшее, все хорошо ради целого». Трудно сказать, чего здесь больше, – примитивной церковной догматики или плоского просветительского догматизма. «Я, сам по себе ничего не стоящий…» Как контрастирует эта уничижительная декларация с будущим кантовским девизом «Человек есть цель сама по себе».

Все благо. Все к лучшему. Но вот во цвете лет умирает юноша. Не может ли мать покойного возроптать против бессердечия всевышнего? Кант пишет матери письмо, которое затем публикует в виде брошюры. «Мысли магистра Иммануила Канта, преподавателя мировой мудрости в Кёнигсбургской академии, по поводу безвременной кончины высокородного господина Иоганна Фридриха фон Функа…»

Пути провидения, уверяет Кант, везде и всегда мудры и достойны преклонения. Преждевременная смерть тех, на кого мы возлагали надежды, повергает нас в ужас, а между тем как часто это бывает величайшей милостью неба! Не заключалось ли несчастье многих людей в том, что смерть приходила к ним слишком поздно? По Канту получается, что близким господина фон Функа надо не горевать, а радоваться его кончине. «Соблазны, уже надвигавшиеся, чтобы сломить еще не вполне окрепшую добродетель, горести и превратности судьбы, которыми грозило грядущее, – всего этого избежал сей счастливец, ранней смертью унесенный от нас в благословенный час».

Таковы плоды вольфианского Просвещения. Скоро они покажутся Канту горькими. Начнется пробуждение от «догматического сна».

Глава вторая. Наука, действительно нужная человеку

Какую философию ты выбираешь, зависит от того, что ты за человек.

Фихте

В 1762 году Семилетняя война пошла на убыль. В тот момент, когда Пруссия находилась на грани краха, когда Фридрих считал, что все потеряно, намеревался отречься от престола и носил с собой яд, из Петербурга пришло спасительное сообщение о смерти Елизаветы Петровны. Русским императором стал ее племянник Петр III – полунемец, женатый на немецкой принцессе, сторонник и поклонник прусского короля. Последствия сказались сразу же. Россия вышла из войны, заключила союз с Пруссией и повернула оружие против своих союзников. Фридрих, который был готов идти на любые территориальные уступки, расстаться, в частности, с Восточной Пруссией, нежданно-негаданно получил назад все потерянные земли. В русской гвардии ввели прусские мундиры и прусскую муштру. Русскую армию стали готовить к войне за прусские интересы.

К этому времени в Кенигсберге уже не было ни легкомысленного губернатора Корфа, ни сменившего его сурового администратора Суворова. Убыл на родину и поручик Андрей Болотов, подарив на прощание своему учителю философии магистру Вейману тулуп из овчины. 8 июля последний русский губернатор Восточной Пруссии Воейков издал прокламацию, освобождавшую население от присяги царю. С городских ворот и административных зданий сняли русские гербы и снова водрузили прусские.

Начались новые молебствия и торжества. И вдруг стало известно о дворцовом перевороте в Петербурге: на престоле императрица Екатерина II. Воейков снова принял на себя губернаторские полномочия, снова появились в Кенигсберге и русские гербы и русские часовые.

Екатерина II (урожденная Софья Августа, принцесса Цербстдорнбургская) была дочерью прусского генерала. Немецкие симпатии боролись в ней с желанием утвердиться на русском престоле. В результате возникло компромиссное решение: союз с Фридрихом расторгнуть, но завоеванное вернуть. В августе Восточную Пруссию окончательно передали пруссакам: фельдмаршал Левальд вернулся в Кенигсбергский замок. (Фридрих отблагодарил Екатерину избранием в Берлинскую академию наук, где она стала первой женщиной и оставалась единственной вплоть до конца следующего столетия.)

1762 год был переломным и для героя нашей книги. Принято считать, что важнейшую роль в новых исканиях Канта, которые в дальнейшем привели к созданию критической философии, сыграло знакомство с творчеством Жан-Жака Руссо. В конце лета в руки Канта попал роман «Эмиль». Книга, сожженная рукой палача и в католической Франции, я в кальвинистской Швейцарии, так его захватила, что он несколько дней не выходил на свою обычную прогулку, проводя время за чтением. На стене кабинета появилось единственное украшение – портрет женевского гражданина.

Руссо стал для Канта, по его признанию, «вторым Ньютоном». Если через призму ньютоновских уравнений Кенигсбергский философ смотрел на беспредельный звездный мир, то парадоксы Руссо помогли ему заглянуть в тайники человеческой души. По словам Канта, Ньютон впервые увидел порядок и правильность там, где до него находили лишь беспорядочное многообразие, а Руссо открыл в людском многообразии единую природу человека. Книгам Руссо Кант был обязан прежде всего освобождением от ряда предрассудков кабинетного ученого, своеобразной демократизацией мышления. «Я испытываю огромную жажду познания… Было время, когда я думал, что все это может сделать честь человечеству, и я презирал чернь, ничего не знающую. Руссо исправил меня. Указанное ослепляющее превосходство исчезает: я учусь уважать людей». Это была не просто перемена воззрений, это было нравственное обновление, революция в жизненных установках.

Руссо стал известен благодаря своему трактату «Рассуждение о науках и искусствах», получившему премию на конкурсе Дижонской академии наук. Конкурсная тема была сформулирована следующим образом: «Способствовало ли возрождение наук и искусств улучшению нравов». Речь шла об эпохе Возрождения, но Руссо, воспользовавшись двусмысленностью термина, поставил вопрос о прогрессе вообще и его противоречиях. Вот его вывод: «Прогресс наук и искусств, ничего не прибавив к нашему истинному благополучию, только испортил нравы».

Руссо ярче и раньше других выразил нарождающееся умонастроение эпохи, начинавшей пересматривать постулаты раннего Просвещения – веру во всесилье рассудочного мышления и благоразумие монархов.

Семилетняя война кое-чему научила. Но в Германии потребуется еще десятилетие, прежде чем движение «Бури и натиска» откроет новую страницу в духовной жизни страны. Пока только отдельные, наиболее чуткие умы фиксируют кризисную ситуацию.

На глазах Канта произошла удивительная духовная метаморфоза. В 1756 году он познакомился с Иоганном Георгом Гаманом, уроженцем Кенигсберга и воспитанником здешнего университета. Гаман проезжал тогда через родной город, направляясь в Лондон в качестве представителя рижской торговой фирмы «Беренс». Гаман был увлечен коммерцией, он хотел изучать экономику, в Англии, полагал он, можно преуспеть и в том и в другом. В Лондоне, однако, возникли иные интересы; любознательный, впечатлительный, легко поддающийся влияниям, Гаман ведет рассеянную жизнь и быстро остается без средств. К денежным трудностям присоединяется болезнь. В поисках выхода Гаман обращается к Библии и находит в ней утраченную жизненную опору. Домой он возвращается преображенным. Беренс готов простить ему понесенные убытки, он прибегает к помощи Канта, пытаясь вернуть своего друга в лоно Просвещения. Безуспешно; на уме у Гамана совсем другое: с фанатизмом прозелита он погружен в Священное писание, читает его в подлиннике, учит греческий и арабский. Впрочем, не забывает и о современной литературе – английской, французской, родной немецкой. И вскоре сам начинает писать.