А. Велидов (редактор) - Красная книга ВЧК. В двух томах. Том 2

• Название: Красная книга ВЧК. В двух томах. Том 2
• Автор: А. Велидов (редактор)
• Издательство: Издательство политической литературы
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 1989

Возросший интерес к истории советского общества вызвал потребность и в литературе о Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и преступлениями по должности – одном из важнейших органов, осуществлявшем защиту революционных завоеваний Октября.

Читателю предлагается второе, уточненное издание документального сборника «Красная книга ВЧК» В нем содержатся подлинные материалы, изъятые у контрреволюционеров, их письменные показания, протоколы допросов, обвинительные заключения, постановления коллегии ВЧК и приговоры ревтрибуналов.

Книга выпускается по инициативе Комитета государственной безопасности СССР.

Издание второе, уточненное.

---

Кажется, в среду, 27 августа, вечером я был у Щепкина и сообщил ему о том, что донесение с верным человеком послано. Тут же пришел какой-то человек среднего роста, лет 35 на вид, блондин, с небольшой бородкой, одетый в кожаную куртку, с которым мы познакомились и который оказался офицером, приехавшим из Сибири.[275] Сидели и разговаривали о делах Колчака, причем он говорил, что дела Колчака плохи ввиду сильного дезертирства, но что он готовит удар Красной Армии. Я ему рассказал о своих заключенных и сидке в тюрьме и ушел первым, а он остался. В субботу, 29-го, утром, я был у сестры Огородникова, которая показала мне письмо от Огородникова, полученное ею по почте, в котором он пишет о том, что его обвиняют в принадлежности к шпионской организации и проч., копия с которого (письма), снятая мной для Щепкина, была отобрана у меня при задержании. Вечером я пошел к Щепкину, чтобы показать ему копию письма, и был у него арестован засадой Всероссийской чрезвычайной комиссии.

Надписи на последней копии с письма Огородникова означают мои заметки: 1) о сдаче красного поезда и штаба армии Мамонтову в Тамбове, по рассказу какого-то мешочника, приехавшего с мукой, на трамвайной остановке, 2) о том, чтобы Н. Н. Щепкин сказал Н. Н. Стогову о том, что жене Левицкого было через меня передано 6000 руб., а не больше, и чтобы Стогов подтвердил это Левицкому, 3) о том, что я виделся с Смирновым Николаем Яковлевичем, который виделся с Эйдуком А. В. и который говорил Смирнову, что уезжает в Сольвычегодск с большой суммой советских денег для какой-то надобности и что Смирнов просился к нему на службу, но тот ему в этом отказал, предложив принять кавалерийский полк на фронте, от чего Смирнов отказался. Я предложил Смирнову поступить на службу в штаб, откуда он может перевестись на красные кавалерийские курсы, чего ему очень хочется; 4) по вопросу об общественных деятелях и заложниках отмечено для разговора о необходимости иметь конспиративные квартиры на всякий случай и комнату вблизи Ивановского монастыря для заключенных там генералов.

Мартынов Павел

1 сентября 1919 года

ПОКАЗАНИЯ Н. Н. ЩЕПКИНА

I

На поставленные мне вопросы объявляю следующее: 1. Если Розанов в Петрограде был представителем партии меньшевиков-оборонцев и считал себя связующим[276] лицом между партией и «Союзом возрождения», то в этом нет никакого противоречия с моим показанием о том, что «Союз» этот не был союзом партий, а союзом лиц, входивших в него персонально. Прием новых членов в «Союз возрождения» с самого начала делался персонально, и никакой речи о представительстве партий никогда не поднималось в Москве. Все считали, что члены СВ по отношению к своим ЦК самостоятельны, а если они расходились с ЦК, то уж их дело было решить, оставаться в «Союзе» или уйти. Избрание происходило обычно по предложению одного из членов, решение откладывалось до ближайшего пленума, для приема члена требовалось единогласие, отводы делались без мотивировки. Если ЦК какой-либо партии по своим соображениям хотел иметь в среде «Союза» лицо, которое считало бы себя ответственным перед ЦК, то он все-таки не мог обойти способ и порядок приема членов, указанный выше. Конечно, и при этом он мог провести желательное лицо, но для «Союза возрождения» лицо это не было бы представителем партии, таких не полагалось. Может быть, в Петрограде был иной порядок, но в Москве было так, как я говорю. Так, основатели «Союза возрождения» из числа правых эсеров вступили в члены персонально. Мне ясно, что показание Розанова указывает лишь на то, что ЦК его партии был весь солидарен с платформой «Союза» и своим решением о представительстве давал только свою моральную поддержку Розанову, это было внутреннее дело, а для «Союза возрождения» Розанов являлся персонально избранным членом, если бы он даже разошелся со своим ЦК.

2. Александра Ивановича Астрова я знаю давно, но, кроме редких и чисто деловых встреч, никаких других отношений у меня с ним не было. Я считаю его знающим техником, хорошим работником и честным человеком, но и только. С его братом Ник. Астровым, который теперь за рубежом, я был знаком несколько ближе, но также только в деловой сфере, ибо нам приходилось вместе работать по городскому управлению в наших политических занятиях. Несколько чаще я стал встречаться с Александром Астровым с начала войны с Германией в «Союзе городов»,[277] где он заведовал одним из технических отделов, а я был членом главного комитета СГ и заведующим всеми учреждениями «Союза» на Западном фронте. После февральского переворота я почти не встречал Александра Астрова, а вернее, даже не видел его до августа текущего года. Писем от него я никогда не получал, и то, что мне сообщено, что будто бы Александр Астров направил ко мне кого-то, рекомендуя его для работы в «Нац. центре», а самую рекомендацию изложив в письме, запрятанном в мыло, я считаю плодом какой-либо ошибки или недоразумения – этого не могло быть и не было. Александр Астров не мог знать, что я состою в «Нац. центре», сам он там не состоял и вообще был совершенно в стороне от московской политической деятельности. Наши отношения, наконец, не позволяли ему это сделать. Самая форма скрытия письма в мыле показывает, что это не московская корреспонденция, ибо в Москве Александру Астрову было бы легко просто лично увидеть меня, а не прибегать к мылу. Если по следствию точно установлено, что письмо, найденное в мыле, предназначалось мне и было действительно написано «Астровым», то тут может быть только одно решение, что письмо написано не Александром, а Николаем Астровым за рубежом и заделано в мыло, чтобы не могло быть найдено в пути.

3. Жившая у меня прислугой и арестованная одновременно со мной Акулина Козочкина живет в нашей семье давно, не помню сколько, лет 8—10 или больше; ей около 30 лет. Поступила она случайно. Дворник дачи разговорился с ней, узнал, что она не может поступить в Москве, так как срок паспорта истек, а волость без согласия мужа не возобновляла паспорта. Дворник посоветовал ей поступить к нам в семью, убежденный, что я помогу ей получить паспорт, как я это делал всегда, и рекомендовал ее жене как хорошо ему известную женщину.

Козочкина приютилась после этого в семье и стала членом семьи. Моя жена, скончавшаяся в октябре 1919 года, очень любила Козочкину, которая была тоже привлечена к ней. Жена проболела тяжко около года, пользовалась все время внимательным уходом со стороны Козочкиной и скончалась у ней на руках. Мы с покойной женой и детьми решили, что если в более счастливые времена мы имели возможность скопить средства на черный день, то мы должны, когда этот день пришел, проживать эти средства с теми, кто помогал нам в более счастливые дни. Вот почему Козочкина и прочая прислуга оставались у нас на правах почти членов семьи, так как дочери несли одинаковую с ними работу. Козочкина – женщина очень чувствительная к несправедливости и быстро раздражающаяся. При аресте ей, несомненно, оказана была несправедливость, она арестована без достаточного повода, только потому, что раздраженно отвечала на вопросы, заключавшие чуть не прямое обвинение в укрывательстве. Это состояние раздражения, боязнь запутать себя, нашу семью и других в связи с обычной крестьянской повадкой на допросах отговариваться незнанием, тактикой, завещанной веками бесправия, и самые преувеличенные представления о том, что совершается в ВЧК, как я думаю, были сложной причиной, побудившей ее отговариваться незнанием. Ей, как малокультурному человеку, это совершенно простительно, если то же самое делают культурные люди. Думаю, что очная ставка со мной, как и в случае с Ивановой, легко направит ее на надлежащий путь.

4. Я понимаю, что в интересах и Советской власти, и буржуазии, и самих военных ликвидировать организации, имеющие целью активные выступления, не прибегая к террору, и, насколько моя совесть позволит, я готов помочь в этом, но обстоятельства сложились так, что помощь в той форме, как мне предложили, оказывается невозможной. Со стороны может казаться невероятным, что я не знаю руководителей, но это так. Вступил я в «Нац. центр» и стал к нему близко, когда его деловые обычаи уже сложились. Мне было поручено принимать депеши, приходившие от наших товарищей с юга, а когда мне приносили готовый текст депеш на юг, – приводить их в годный для отправки вид. Затем предстояли сношения с нашими товарищами по «Нац. центру» с юга, то депеши следовались совместно с кем-нибудь из членов «Нац. центра». Депеши эти для Добровольческой армии доставлялись готовыми. В этих депешах я позволял себе исключать места, заключавшие сведения или неверные, или с политической точки зрения излишние. Из переданных мне депеш я намерен был исключить все, что касалось вопросов о возможности устройства вооруженного восстания, так как считал все это вредным. Я уверен, что в «Нац. центре» и «Союзе возрождения» не было лиц, которые стояли за вооруженное восстание внутри Советской России и имели какие-нибудь отношения к военным группам, поставившим такие задачи. Если же такие лица были, то они не были со мной откровенны.[278] Таково было положение дела. Сложилось оно так потому, что я, в сущности, никакой конспиратор и даже в таком деле действовал почти открыто, а этим, по-видимому, пользовались те лица, которые приносили мне депеши, не сообщая мне истинного положения дела и подробностей. Лиц этих, со слов предшественника, я считал агентами Добровольческой армии.