Дмитрий Галковский - Бесконечный тупик

• Название: Бесконечный тупик
• Автор: Дмитрий Галковский
• Жанр: Философия

«… книга на самом деле называется „Примечания к „Бесконечному тупику““ и состоит из 949 „примечаний“ к небольшому первоначальному тексту.

Каждое из 949 «примечаний» книги представляет собой достаточно законченное размышление по тому или иному поводу. Размер «примечаний» колеблется от афоризма до небольшой статьи. Вместе с тем «Бесконечный тупик» является всё же не сборником, а цельным произведением с определённым сюжетом и смысловой последовательностью. Это философский роман, посвящённый истории русской культуры XIX-XX вв., а также судьбе «русской личности» – слабой и несчастной, но всё же СУЩЕСТВУЮЩЕЙ.

Структура «Бесконечного тупика» достаточно сложна. Большинство «примечаний» являются комментариями к другим «примечаниям», то есть представляют собой «примечания к примечаниям», «примечания к примечаниям примечаний» и т.д. Для удобства читателей публикуется соответствующий указатель, помещённый в конце книги…»

---

«Вань, а Вань… Большую ты, Вань, промашку дал. Тебе бы имени моего ужаснуться, а ты в мою телегу сел. Ну, если мог ты еще прыгать, покеле меня не встренул, так теперь надругаюсь я над тобой, Вань, как пить дать, надругаюсь…»

Это по словам Бабеля «нескончаемее бормотание» продолжается сутками: Акинфиев, измываясь над жертвой, постоянно стреляет над ухом Аггеева из револьвера, заставляет лечить себе сифилис. Дьякон, этот высший расовый тип, с «громадой лысеющего черепа», пытается по-русски сопротивляться, прижимается к Богу. Но в этом мире Бог распят. Аггееву никак не удаётся заслониться Богом, и его сдувает гнилой ветер разлагающегося языка.

Аггеев говорит:

«Меня высший суд судить будет. Ты надо мной, Иван, не поставлен».

Но мир рухнул:

"– Теперь кажный кажного судит, – перебил кучер со второй телеги, похожий на бойкого горбуна. – И на смерть присуждает, очень просто…

– Или того лучше, – произнес Аггеев и выпрямился, – убей меня, Иван.

– Не балуй дьякон, – подошел к нему Коротков… – Ты понимай, с каким человеком едешь. Другой пришил бы тебя, как утку, и не крякнул (320), а он правду из тебя удит и учит тебя, расстригу… (331)»

На Западе преступление совершается молча, а здесь сам процесс преступления обговаривается, юродски обыгрывается, ловко поворачивается в мозгу убийцы при помощи филологических рычагов. Русское преступление словесно. (335) Слово – преступление. Преступление Раскольникова начинается с написания статьи. Как Достоевский смог найти всему «этому» СЛОВО – «проба»! Раскольников идет на «пробу». Это проба языка. Убийце в «Преступлении и наказании» явно не хватает диалога с жертвой. Поэтому он так и летит на огонёк беседы с заместителем жертвы – Порфирием Петровичем. Русское убийство вполне морально. Убийца, убивающий свою жертву, морализирует, доказывает ей, что убийство в конечном счёте совершается для её же пользы. И русский палач, как Пьер из «Приглашения на казнь», очень нежен, раним, зависим от своей жертвы, с которой он вступил в бесконечный морализирующий диалог.»

– Или того лучше, – упрямо повторил дьякон и выступил вперед, – убей меня, Иван.

– Ты сам себя убьешь, стерва, – ответил Акинфиев, бледнея и шепелявя, – ты сам яму себе выроешь, сам себя в неё закопаешь…

Он взмахнул руками, разорвал на себе ворот и повалился на землю в припадке.

– Эх, кровиночка ты моя! – закричал он дико и стал засыпать себе песком лицо. – Эх, кровиночка ты моя горькая, власть ты моя совецкая…

– Вань, – подошёл к нему Коротков и с нежностью положил ему руку на плечо, – не бейся, милый друг, не скучай. Ехать надо, Вань…"

«Иваны», эти несколько страничек, произведение гениальное. Тут вся суть революции и гражданской войны. Вообще в «Иванах», как и во всей «Конармии», можно выделить четыре слоя:

1. Поэма о революции, воспевание радостно-животной революционной стихии.

2. Издевательство над захлестнувшим Россию варварством большевизма.

З. Издевательство, но утончённое, над русской культурой и русским народом вообще. (Соответственно в 1,2 и З пунктах превозносится еврейский биологизм, еврейское организующее начало и еврейский логос.)

И, наконец,

4. (Неясное и непонятное самому автору) Выражение гнилости русского языка и русского сознания, показанное путём его укрупненного, натуралистического переживания, растворения языка, обговаривания мира. Персонажи «Конармии» не могут говорить, как не могут говорить гунны или монголо-татары. Это орда, масса человеческих насекомых, всё сжирающих на своём пути, заливающих все вокруг терпкой вонью своих выделений, липких личинок и разлагающихся трупиков. Но герои Бабеля говорят, более того, через разговор всё и показано, и сам Бабель включается в эти диалоги, растворяется в них, превращается в неуклюжее очкастое насекомое, живущее частицей хитиновой коллективной жизни. Персонажи постепенно материализуются, превращаются в людей, по мере того как сам язык разлагается, превращается в тухлое мясо. Рефрен «Иванов» – зелёная от гнили воловья нога, постепенно разрезаемая и пожирающаяся героями рассказа. В конце концов сам автор не выдерживает этой гнили и материализуется. Рассказ кончается:»

Увидев загнившую эту ногу, я почувствовал слабость и отчаяние и отдал обратно своё мясо.

– Прощайте, ребята – сказал я, – счастливо вам".

А вслед Бабелю неслось с телеги: «Ваня, а Вань».

Тут еврейская радость преступления. Забежать за черту как можно дальше, а потом вернуться. (339) Набрать воздуха и побегать внутри колпака с выкачанным воздухом или нырнуть в мутно-зелёную глубину. А потом снова выбежать, снова выпрыгнуть.

Лишь четвертый слой делает Бабеля подлинно русским писателем. Иностранец бы до четвертого уровня не донырнул, не понял бы. Его и нельзя понять. Можно почувствовать, даже почуять.

Но тут же и отличие. Еврей «забегает» в жизни, русский – в мечтах. Бабель сказал о Набокове: «Хороший писатель, только писать ему не о чем». (344) Конечно, Набоков никуда не забегал, не «собирал материал». Ему это и не нужно было. Преступление и предательство совершалось в уме. У Бабеля – в сердце. Его «Конармия» строго документальна.

Бабель сидит в одной телеге с Иваном. Но он набрал воздуха из иного мира и он еще вернётся туда. Автор живёт запасами того воздуха и поэтому слышит трупный запах гнилого мяса. Его русские собеседники живут в этом мире и уже притерпелись, принюхались, их ноздри не чуют тлена языка. Они разрушаются и гибнут вместе с языком. Бабель предстает перед ними человеком иного мира, гордым и скучающим марсианином, наблюдающим любопытную популяцию земных позвоночных. Он едет на телеге, но вот там, за пригорком, его ждёт уютная летающая тарелка. К нему и относятся как к высшему существу, режиссёру этой драмы:

"Дьякон схватил мою руку и поцеловал её. – Вы славный господин, – прошептал он, гримасничая, дрожа и хватая воздух. – Прошу вас свободною минутой отписать в город Касимов, пущай моя супруга плачет обо мне…

И упав на колени, дьякон пополз между телегами головой вперёд, весь опутанный поповским всклоченным волосом".

Но Бабель холоден, описателен. Как и всякий еврей на вершине господства, он теряет тысячелетиями истончаемое чутьё, инстинкт самосохранения. Ему недоступен некоторый пятый слой происходящего, а именно, недоступен надрыв русского человека, который не хочет и не может жить в гнилом мире (355) и начинает всё вокруг ломать, жечь, разбивать, «чтоб врагу не досталось».

Чувство само– и всесожжения хорошо показано в «Войне и мире». Сцена сдачи Смоленска:

"Купец Ферапонтов схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.

– Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу…

– Решилась! Россея! … Сам запалю. Решилась…

" И вот уже пожар разгорелся:»

– Урруру! – вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепёшек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя вспыхнуло и осветило оживленно радостные и измученные лица людей, стоявших вокруг пожара.

Хозяин, подняв кверху руку, кричал:

– Важно! Пошла драть! Ребята, важно!.."

По всей «Конармии» разлит этот неясный самому Бабелю надрыв смоленского купца: «Кончилась Россея!» Все герои повести – смертники, и если и живут, то лишь для того, чтобы убивать.

А убивая, сами смерти ищут. Но автор настолько слеп, что аккуратно записал даже эпизод, ясно, в лоб, указывающий его будущую судьбу: эпизод ссоры с Акинфиевым в рассказе-главе «После боя». Иван бросился на него, стал раздирать грязными пальцами рот и кричать: «Ты Бога почитаешь, изменник». То есть хочешь остаться чистеньким, хорошим, когда ВСЁ ПРОПАЛО. Нам нельзя, а тебе, значит, можно? Мы погибнем, а ты жить будешь? Нет, вр-рёшь!..

Тут дело серьезное пошло. Не успеете, тов. Бабель, до тарелочки-то добежать. А то: «Прощайте, ребята, счастливо вам». Раз – и спрыгнул с телеги. Не-ет. «Любишь кататься, люби и саночки возить». Ничего-то евреи в русской истории не поняли. Удивительная слепота!

311

Примечание к №280

Леонтьев писал, что Россия пожертвует Францией, немцы оккупируют её территорию, а французы будут вынуждены эмигрировать в свои африканские колонии

Если допустить, что Леонтьев предсказал ситуацию не первой, а второй мировой войны, то глумление еще тоньше. Действительно, Францией пожертвовали, и действительно, собственно французскими остались только африканские колонии (войска Де Голля). Только «пожертвовал» Францией (а заодно и Россией, её 20-тью миллионами) термит усатый, с трубочкой. Сидел у себя в коконе цементном под землёй и «пожертвовал».

312

Примечание к №291

А тогда от речей Ленина с ума сходили

Большевиков не удалось убрать в самом еще начале переворота именно из-за бредовой, сводящей с ума логики. Осуществление параноидальных планов привело к разгулу бессмысленности, анархии. Все растерялись, отказывались понимать происходящее. И как раз эта растерянность дала большевикам время. Время для чисто механического, «инерционного» врастания в Россию. Сами большевики не испугались – они просто не поняли смысла происходящего. Но, в отличие от других, были уверены в абсолютном понимании и даже прозревании реальности. Лунатики ходят по крышам и никогда не падают. Им не страшно. Они ведь думают, что спят. А большевики думали, что строят коммунизм.