Дмитрий Галковский - Бесконечный тупик

• Название: Бесконечный тупик
• Автор: Дмитрий Галковский
• Жанр: Философия

«… книга на самом деле называется „Примечания к „Бесконечному тупику““ и состоит из 949 „примечаний“ к небольшому первоначальному тексту.

Каждое из 949 «примечаний» книги представляет собой достаточно законченное размышление по тому или иному поводу. Размер «примечаний» колеблется от афоризма до небольшой статьи. Вместе с тем «Бесконечный тупик» является всё же не сборником, а цельным произведением с определённым сюжетом и смысловой последовательностью. Это философский роман, посвящённый истории русской культуры XIX-XX вв., а также судьбе «русской личности» – слабой и несчастной, но всё же СУЩЕСТВУЮЩЕЙ.

Структура «Бесконечного тупика» достаточно сложна. Большинство «примечаний» являются комментариями к другим «примечаниям», то есть представляют собой «примечания к примечаниям», «примечания к примечаниям примечаний» и т.д. Для удобства читателей публикуется соответствующий указатель, помещённый в конце книги…»

---

Большевиков не удалось убрать в самом еще начале переворота именно из-за бредовой, сводящей с ума логики. Осуществление параноидальных планов привело к разгулу бессмысленности, анархии. Все растерялись, отказывались понимать происходящее. И как раз эта растерянность дала большевикам время. Время для чисто механического, «инерционного» врастания в Россию. Сами большевики не испугались – они просто не поняли смысла происходящего. Но, в отличие от других, были уверены в абсолютном понимании и даже прозревании реальности. Лунатики ходят по крышам и никогда не падают. Им не страшно. Они ведь думают, что спят. А большевики думали, что строят коммунизм.

313

Примечание к №280

Выше … Достоевский был только в том, что его злорадство было выражено лексически, таилось в самой структуре речи

Одно время русское масонство озаботилось заманиванием Федора Михайловича на спиритические сеансы, на что тот ответил заметкой в «Дневнике» за январь 1876 г.: «Спиритизм. Нечто о чертях. Чрезвычайная хитрость чертей, если только это черти».

И там намёками, намёками-с доводил:

«Вся беда моя в том, что я и сам никак не могу поверить в чертей, так что даже и жаль … Дело в том, что я защищаю чертей: на этот раз на них нападают безвинно и считают их дураками. Не беспокойтесь, они свое дело знают … черти … важной политической ошибки не сделают. Политики они глубокие и идут к цели самым тонким и здравым путем (опять-таки, если в самом деле тут черти!) … черти превосходно знают всемирную историю и особенно помнят про все, что на раздоре было основано … Перед нами ревизионная над спиритизмом комиссия во всеоружии науки. Ожидание в публике, и что же: черти и не думают сопротивляться, напротив, как раз постыднейшим образом пасуют: сеансы не удаются, обман и фокусы явно выходят наружу. Раздаётся злобный хохот со всех сторон; комиссия удаляется с презрительными взглядами, адепты спиритизма погружаются в стыд, чувство мести закрадывается в сердца обеих сторон. И вот, кажется бы, погибать чертям, так вот нет же. Чуть отвернуться ученые и строгие люди, они мигом и покажут опять какую-нибудь штучку посверхъестественнее своим прежним адептам, и вот те опять уверены пуще прежнего. Опять соблазн, опять раздор! … Ну, а что, если черти, приготовив поле и уже достаточно посадив раздор, вдруг захотят безмерно расширить действие и перейдут уже к настоящему, к серьёзному? Это народ насмешливый и неожиданный, и от них станется. Ну что, например, если они вдруг прорвутся в народ, ну хоть вместе с грамотностью? А народ наш так незащищён … Он может поверить новым явлениям со страстью (верит же он Иванам Филипповичам (известный юродивый ХIХ в. – О.)) и тогда – какая остановка в духовном развитии его, какая порча и как надолго! Какое идольское поклонение материализму и какой раздор, раздор: в сто, в тысячу раз больше прежнего, а того-то и надо чертям… Ими, конечно, управляет какой-нибудь огромный нечистый дух, страшной силы и поумнее Мефистофеля, прославившего Гете, по уверению Якова Петровича Полонского».

В общем, тут Достоевский глумится просто так, в пространство, сам не зная о чём. «На всякий случай.» Но привычная стилизация со временем сложилась-то в нечто совсем иное, гораздо более определенное, мерзкое и прозорливое. В прозревание подноготной. А так ведь – «шуточки».

314

Примечание к №281

«Не мир, но меч» весь состоит из целой серии подтасовок и заглушек

Высунулся бесёнок Мережковский: – Вот вы говорите: «Бесы», «Бесы». (316) А про кого они написаны? Кто это Ставрогин, Петр Верховенский, Шатов, Кириллов, Федька Каторжный?.. Не знаете? А я знаю! Это, хы-хы, реакционеры:

«По толкованию Достоевского, Россия – бесноватый, исцеляемый Христом; русские революционеры – бешеные свиньи, летящие с крутизны в пропасть. Действительно, некоторые страшные явления русской революции (это написано в 1908 году – О.) похожи на судороги бесноватого. Но как имя беса? Имя ему ЛЕГИОН – древне-римское и византийское … Бес, выходящий ныне из России, и есть нечистый дух римско– византийской „Священной империи“, дух прелюбодейного смешения государства с церковью. И, уж конечно, не вожди русской революции, эти мученики без Бога, крестоносцы без креста, а те, кто мучает их во имя Бога, убивает крестом, как мечом, – вожди русской реакции и русских чёрных сотен, похожи на стадо бешеных свиней, летящих с крутизны в пропасть».

Мережковский был УМЁН. И вы представьте, как это всё писалось. Высунув язык набок: «А я вот так проверну, так вот, так».

Хоть убей, следа не видно;

Сбились мы. Что делать нам?

В поле бес нас водит, видно,

Да кружит по сторонам.

Мережковский в той же книге писал и так:

«С русской революцией рано или поздно придётся столкнуться Европе, не тому или другому европейскому народу, а именно Европе, как целому … уже и теперь ясно, что это – игра опасная не только для нас, русских, но и для вас, европейцев. С пристальным и тревожным вниманием следите вы за русской революцией – недостаточно всё-таки пристальным, недостаточно тревожным: то, что у нас происходит, страшнее, чем кажется вам. Мы горим, в этом нет сомнения; но что мы одни будем гореть и вас не подожжём, так же ли это несомненно? … ваш гений мера; наш – чрезмерность. Вы умеете останавливаться вовремя; доходя до стены, обходите или возвращаетесь; мы разбиваем себе голову об стену. Нас трудно сдвинуть, но, раз мы сдвинулись, нам нет удержу – мы не идём, а бежим, не бежим, а летим, не летим, а падаем, и притом „вверх пятами“, по выражению Достоевского. Вы любите середину; мы любим концы. Вы трезвые, мы – пьяные; вы – разумные, мы – исступлённые; вы – справедливые, мы – беззаконные. Вы сберегаете душу свою, мы всегда ищем, за что бы нам потерять её … Для вас политика – знание; для нас – религия … Мы – ваша опасность, ваша язва, жало Сатаны или Бога, данное вам в плоть. Вы ещё от нас пострадаете… В России более, чем где-либо в мире, дела дьявола, ложь и человекоубийство, покрываются именем Божьим. Дьявол украл у нас имя Божье». (319)

Под «дьяволом» Мережковский имел в виду «контрреволюционеров». Вдумайтесь в масштаб сатанинской насмешки.

315

Примечание к №296

«твой Черномордик» (А.Чехов)

По-моему, тут стилистическая погрешность. Следовало бы «Черномордиков». Был в необъятной вселенной русского еврейства и такой гений: Давид Ааронович Черномордиков, композитор, автор рабочего гимна «Вперед».

316

Примечание к №314

Высунулся бесёнок Мережковский – Вот вы говорите: «Бесы», «Бесы»…

Слова Мережковского можно и иначе рассмотреть. И «Бесы», это вольное русское словозлобие, это тоже бес. Как же «Бесы» без беса могли быть написаны? Он где-то там ходит. В бесовской изворотливости языка «Бесов».

Мережковский, конечно, лгун, бесёнок. Но, следовательно, персонаж «Бесов». Люди переходят в персонажи, персонажи выходят в люди. Тут у русских всё перемешалось. Не вскрыл ли «реакционер» Достоевский ящик Пандоры? Не эстетизировал ли он всю эту эпоху разрушения? А если бы весь отрезок 60-70-х был пустым, заброшенным полем? Если бы всё и начиналось и кончалось писаревыми и чернышевскими, так что это время можно было потом просто вырвать из истории и выбросить, как выбрасывают идиотские листки настенного календаря (67 лет советской власти, 68 лет советской власти, 69 лет советской власти). А Достоевский вводит в бессмертие всё свое окружение – и Белинского, и Чернышевского, и всю эпоху. Но главное, конечно, форма, форма. Реальность перекручивается, немыслимо искривлённое пространство рвётся, его начинает рвать негативным порождением. Мережковский, конечно, на голову выше Бердяева или Федотова. В отличие от них он как-то, неизвестно каким образом, догадывался о своей насекомости, о своей «кем-то задуманности». И его восприятие реальности гораздо глубже, страшнее. Он МНОГОЕ чувствовал:

«Если революционный красный цвет становится у Достоевского реакционным белым, то иногда кажется, что это – белизна белого каления. В самой реакции чувствуется обратная, вывернутая наизнанку революция … Он страшится и ненавидит революцию; но не может представить себе ничего вне этой и страшной и ненавистной революции. Она для него абстрактная, хотя и отрицательная, мера всех вещей, всеобъемлющая категория мышления. Он только и думает, только и говорит о ней, только и бредит ею. Ежели кто-нибудь накликал революцию на Россию, как волшебники накликали бурю, то это, конечно, Достоевский».

Достоевский «накликал революцию» уже тем, что дал материал и инструмент для «диалектики» таких людей, как Мережковский.

317

Примечание к №310

органическая неспособность евреев господствовать (не просто управлять, а властвовать)

Власть, владение, воля – это слова широкие. Тут широта души нужна, известное великодушие. «Жалую шубу с плеча царского», а не «гасите свет в уборной». Мелочность во власти разорительна. Место еврея – управляющий, лавочник, банкир, но не князь, не царь.