Андрей Белый - Маски

• Название: Маски
• Автор: Андрей Белый
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1990

Романы Андрея Белого "Московский чудак", "Москва под ударом" и "Маски" задуманы как части единого произведения о Москве. Основную идею автор определяет так: "…разложение устоев дореволюционного быта и индивидуальных сознаний в буржуазном, мелкобуржуазном и интеллигенстком кругу". Но как у всякого большого художника, это итоговое произведение несет много духовных, эстетических, социальных наблюдений, картин.

---

– Никанору Иванычу спичек?

– Морского печенья, профессор, – смеялась без смеха: умела затеивать с ним при других свои детские игры.

Профессор, поставив два пальца свои под очки, приподнявши очки, пятил нос на старушку с достоинством, но с любопытством, казавшимся жадным, и пальцами бороду греб от усилия сообразить, как с ней быть, чем занять и каким каламбуром упестать: серебряная-с, – говоря рационально.

Она приставала:

– Что ж, – переезжаете?

Брат, Никанор, невзначай головой от него заслонил любопытную очень-с старушку; профессор, хватаясь за кресло, из кресла полез головой, чтобы лучше увидеть и с грохотом спрятаться: губы жует-с!

Пристает!

– Поскорее бы!

А Никанор, закусивши усы, не ответил:

– Так, эдак!

Клокастые ершом на стене перепрыгивал.

Серафима уставилась в коврик: зелененький, с синенькими – в шашечку:

– Вы успокойтесь, мамуся: когда будет нужно, – поедем.

Профессор с разгрохом поднялся и носом бежал освидетельствовать:

– Что такое-с?

– Да клетка: скворец.

Попытался увидеть скворца: занавешена клетка.

– Что Тителевы, что Леоночка?

На Серафиму очком Никанор: с острой искоркой.

– Радуются переезду небось?

Никанор, закусивши бородку, выискивал что-то:

– У них, – увидавши коробочку спичек, зацапал ее, – своя жизнь.

Подавился:

– Они, – губы сухо и скорбно зажались, – себе… у себя… на своем.

И вскочил он:

– А мы, – и прошелся – колючий, очкастый и вскипчивый, – сами с усами!

– И будете, – не унималась старушка, – в согласии добром, ладком да рядком поживать, назидая друг друга.

И руки сложила и вся расплывалась в цветочках, которых закувыркались на кремовом фоне: голубенький с аленьким; а Мелитиша вздыхала согласно за дверью: на дверь.

Тут профессор ответствовал в добром согласии с Домною Львовною:

– Жрец, – говоря рационально – халдеец, Бероз, – нам свидетельствует!

И с лукавой улыбкою:

– Рыбоголовое чудище, Эа, – из темной пучины явилось халдеям: и – ну-с: Эа…

Пальцы свои запустил в подбородок; и – ждал, их оглядывая; и старушка, и брат с Серафимой, и более всех Мелитиша вздыхавшая, – ждали:

– Так – вот-с: Эа выучило землемерию и геометрию древних; и, стало быть, – нас.

– Брат, Иван, – Никанор, как морской конек дергался, – с Мафусаиловой меркой подходит к житейским вопросам.

Очками добрейше, нежнейше блеснул; тут же сделал он вид, что – начхать; и пролысый, проседый метался, вторую коробочку спичек утибривши.

И раздавался взволнованный «ох» Мелитиши взволнованной:

– Рыбоголовое чудище!

Спички-то

– Спички-то, спички, – отдайте: мои! – потянулась рукой Домна Львовна за спичками.

И не увидели, как, закачавшись лопаткой, профессор на цыпочках крался, как тихий зефирик, способный взреветь: нос – пырком; нос вкатился – дрожать под носами.

Как часики – тики-так – глазик!

Усы, как бандиты, готовились броситься в бой:

– Что-с?

– Как-с, как-с?

Никанор, ставши взабочень, набок, скосивши головку, – рукою в карман: он коробочку, желтую, выбросил:

– Нет, – не моя.

Нос профессора, точно за мухой, взвился.

– И – «Эхма-с!» – точно рев отдаленного мамонта. Тут из кармана на столик просыпалось десять коробочек.

– Как-с!

Точно шашкой, взлетевшей из ножен, профессор, подпрыгнувший носом, рубнул в потолок:

– Таскать спички, – неррря-ше-ство!

А Никанор не сдавался, в карманы руками всучась.

– Пфф-пфф-пфф!

И с амбицией в кресло – штиблет; своим носиком, точно рапирою, он из-за кресельной спинки на брата наставился:

– Чч-то? Я из принципа делаю это: пфф!

Тотчас, отьюркивая, бросил под ноги кресло, в которое брат опрокинулся – носом, лицом, бородой, кулаками.

– Столетья понадобились, – бил по креслу профессор, – чтобы навык сложился, а ты, – дело ясное!

И выходило, что брат, Никанор, нарушающий навыки, – просто отпетый мошенник.

Брат – серенькой, рябенькой фалдою вильнув, галопировал, быстро несясь вкруг стола; за ним брат, с – «нет-с, позвольте-с – я вам докажу-с», – точно шкаф, опрокинутый с лестницы, рушился; загрохотали предметы; упала, как скошенная, Домна Львовна в лиловые лапки, в пары самоварные; в клетке проснулася бурная жизнь; что-то цокало, пырскало и верещало там: скворушка! И Мелитиша отшлепала прочь ужаснувшимся валенком.

Пискнув, как мышь, и присев, Серафима его за пиджак двумя лапками сцапала и потащила обратно, как шкаф подымаемый; он же, от брата отстав, с удивлением тер подбородок, не зная, как быть, и катаяся глазиком.

– Вы что хотели сказать? – Серафима за локоть вела Никанора из комнаты, видя, что он, бросив форсы, дрожит подбородком, пиджак перестегивая; можно б лопнуть от хохота, видя сиганье его.

Не смеялась она: не казалось смешным в нем смешнейшее; наоборот, над профессором – громко смеялась, как все, как он сам; там – избыток; тут – мука, изъян.

____________________

Надуваясь усами, зашлепнулся в кресло профессор, как пес, у которого отняли тетерева; он дрожал бородой и рукой, не внимая старушке и все порываясь, косяся на дверь, – доконать, доказать:

– Предрассудки – не навыки!

Вдруг, оборвав Домну Львовну, он ринулся в дверь и, взлетев кулаками, вскричал в пустоте коридорчика:

– Ты приучайся, голубчик, – к порядку, а – то…

И вернулся к старушке: глазок беспокоился; плечи прижались к ушам: одно выше другого; крахмалы трещали, давимые челюстью.

Зайцем казался – не псом.

Домна Львовна его наставляла:

– Премудрость – союз…

– Да-с!

– Любви…

– Вот как-с?

– С истиной…

Отвоевал крупный нос; задышали усы откровенною нежностью; так заблаженствовал с тихой старушкою он.

____________________

Никанор проводил до лечебницы, вспомнив традиции: с братом, Иваном, бывало, они засигают в столовой по кругу – часов эдак пять; а прислуга, пришедшая стол накрывать, их погонит: сигают они в кабинетик —

– сигать в кабинетике.

С ними шарчил, скосив шаг и толкая плечом засигавшего брата на тумбы.

Все к лучшему

Став, забыстрела невидным движеньем; казалось, что с места слетит; и докладывала, и довязывала; и расставила ноги, спиной улыбаясь; и солнечно вспыхивала:

– Все, все к лучшему!

Мимо неслась допаковывать что-то.

– Ну, все!

И стоял Галзаков; и от солнца осолнечный нос заворачивал.

Солнце бросало на светлые стены скрещенные тени ветвей; и профессор, схватясь за часы, у окошка секунды считал; за окошком ветвистый блестняк отрясал золотинки.

Профессор на блеск показал:

– Свет со тьмою играет!

– Эк!

– Старый да малый, – слезу отирал Галзаков.

– Да, не всутерпь без них!

И она на него повернулась; и снова глаза – за окно, где тенеющим инеем дерево веяло; веяла веером ветвь; гнулся куст белоусый; и лопалось солнце, – стеклянное солнце, слезящееся белым блеском.

Отпрыгнула, точно кузнечик.

– Шаги…

В коридор.

И увидела: вдвое: —

– летит Никанор, завилявши протертым пальтишком; с плеча – шоколадного цвета слетающий шарф.

Он кивочки раздаривает.

Следом —

– с натиском, с вертким притопом двух валенок, выставив бороду, спрятав лицо за очки черно-синие – в полушубенке, залапив шапчонку, —

– за ним чешет —

– Тителев!

____________________

Тителев, – вытянув шею и щеки втянув, точно сеттер на стойке, стал гибкою выдержкой мускулов, перемуштрованных в нервы, в пороге, как вкопанный, выпыхнув дымом из трубки, которую крепко затиснул в зубах.

И взусатясь, он спину согнул пред профессором:

– Терентий Тителев: к вашим услугам!

Професор присел перед ним, руки выбросив и сотрясая хрустальный графин; и графин, на стене отразясь, живортутной игрой передрызнулся, точно летучим алфавитом; и проиграли морщинки на лбу, —

– как далекий военный оркестр на параде —

– зарю…

Сухо шаркнул:

– Коробкин!

– К нам?

– Да-с!

– Треблагое решение.

– Да-с!

Как клыком отделившимся, усом моргнул; и сел в кресло, – к окошку, и ждал, когда тронутся.

Тителев ждал терпеливо в пороге у солнечнотенной стены, точно в пятнах янтарного мрамора, на чемоданы покашиваясь, ожидая, когда что схватить; Серафиме казалось, что – крадется; глазом ее изучал: она юркий овалик лилового цвета.

Он статью ее любовался, когда, надевая мехастую шубку, царапаясь в воздухе носиком и отрясая браслетку, которую ясненький лучик на ручке ее застегнул, она топнула ножкой себе, не ему, – на ей все обнаживший в нем взгляд.

Но никто не заметил: ни легкого топа, ни легкого взгляда за окном, где наст становился сплошною блесной; в пятнах ясных, как в яблоках, зыбились стены: от зыби за окнами.

Трубочный дым разлетался сапфирно и солнечно.

Уж Никанор, ухватив чемодан, в дверь торпедою вылетел: грудка – колесиком; красненький носик – торчком; блеск очков – паровозики.