Бальтасар Грасиан - Критикон

• Название: Критикон
• Автор: Бальтасар Грасиан
• Издательство: Наука
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1984

Своеобразие замысла «Критикона» обозначается уже в заголовке. Как правило, старые романы, рыцарские или плутовские, назывались по собственному имени главного героя, так как повествовали об удивительной героической или мошеннической жизни. Грасиан же предпочитает предупредить читателя об универсальном, свободном от чего-либо только индивидуального, об отвлеченном от всего лишь «собственного», случайного, о родовом, как само слово «человек», содержании романа, об антропологическом существе «Критикона», его фабулы и его персонажей. Грасиан усматривает в мифах и в знаменитых сюжетах эпоса, в любого рода великих историях, остроумно развиваемые высшие философские иносказания.

---

– Да, верно, но для людей пробный камень – золото: к чьим рукам оно липнет, те люди не настоящие, а фальшивые. Ежели мы узнаем, что смазали руки судье, тотчас его из судейского кресла на судовую скамью; прелат, что огребает пятьдесят тысяч песо дохода, при всем его красноречии, не златоуст, но златолюб; капитан с парчовыми галунами да пышными перьями – наверняка ощипывает солдат, а не кормит, в отличие от храброго бургундца дона Клода Сен-Мориса [185]. Кабальеро, подписывающий свою дворянскую грамоту кровью, из бедняков процентами выжатой, – отнюдь не идальго; расфуфыренная щеголиха, у которой супруг ходит в заплатанном платье, вовсе не хороша. Словом, все, у кого я обнаруживаю нечистые руки, – люди непорядочные. Вот и ты, – обратился он к Андренио, – к твоим рукам прилипло золото, оставило на них след, значит и ты непорядочный; переходи в другой стан. А вот этот не таков, – и он указал на Критило, – к его рукам не прилипло, и пальцами в него не тычут, он – личность: пусть же идет в стан Честности.

– Ну нет, – возразил Критило, – чтобы и он стал таким, как я, надобно ему идти со мною.

Пошли они мимо богатых лавок, стоявших по правую руку. Читают вывеску: «Здесь продается самое лучшее и самое худшее». Войдя внутрь, увидели, что торгуют там языками: самые лучшие – которые молчат, держатся за зубами и прилипают к гортани. Торговец за прилавком знаками призывал молчать и товар свой отнюдь не расхваливал.

– Что он продает? – спросил Андренио.

Тот мигом приложил ему палец к губам.

– Вот те на! Как же узнать, чем ты торгуешь?

– Наверно, – сказал Эхенио, – он продает Молчание.

– Да; товар редкий и весьма нужный, – сказал Критило. – Я уже думал, его в мире не стало вовсе. Видно, из Венеции привезли, особенно уменье хранить тайну, здесь на это неурожай. И кто же покупает?

– Ну, это известно, – ответил Андренио, – анахореты, монахи (не монахини), уж они-то знают цену и пользу молчания.

– А я думаю, – сказал Критило, – что берут его не хорошие люди, а дурные: молчат бесчестные, скрывают прелюбодеи, убийцы воды в рот набрали, воры крадутся по-кошачьи – так все злодеи.

– Даже и они не молчат, – возразил Эхенио. – Мир ныне так испорчен, что те, кому надо бы помалкивать, больше всех говорят, подлостями своими хвалятся. Поглядите на того, кто плутовством достиг дворянства, – нет для него большей утехи, чем выставлять напоказ свое бесчестье; убийца так хвастает, что его отвага бьет в нос; красавчик только и толкует о своей прическе; франтиха, забыв об обязанностях, занятая драгоценным своим личиком, обличает себя своими нарядами; вор-христопродавец домогается креста; другой требует высокого титула – увенчать свою низость. Вот и получается – грабители шумят громче всех.

– Но тогда – кто же покупает?

– Те, кто молча бросает в тебя камень, кто все делает молчком да тишком, кто о делишках своих помалкивает, – да Гарпократ [186], кого никто в болтливости не упрекнет.

– Спросим о цене, – сказал Критило, – хотел бы и я купить толику, боюсь, больше нигде не найдем.

– Цена молчания, – ответили ему, – тоже молчание.

– Возможно ли? Если продается молчание, как же платить за него молчанием?

– Очень просто – за молчание Платят молчанием, один молчит, потому что молчит другой, все велят молчать, ну и помолчим.

Подошли к лавке с вывеской: «Здесь продается квинтэссенция здоровья».

– Замечательно! – сказал Критило.

Он осведомился, что это. Ответ гласил: слюна врага.

– Ну нет, – сказал Андренио, – я бы назвал ее квинтэссенцией яда, более убийственной, чем яд василиска. Я предпочел бы, чтобы на меня плюнула жаба, чтобы меня ужалил скорпион или укусила гадюка. Слюна врага? Слыхано ли такое? Пусть бы сказали – верного, истинного друга; вот это действительно лекарство ото всех бед.

– Мало вы в этом смыслите, – сказал Эхенио. – Великий вред причиняет лесть друзей, их пристрастие, которому все в вас мило, их любовь, которая все прощает, пока бедняга под бременем своих грехов не свалится в могилу погибели. Поверьте, разумному больше пользы от горькой, тщательно перегнанной слюны врага, – ею выводит он пятна на чести своей и следы грязи на своей славе. Боязнь, как бы о твоих изъянах не проведали соперники да не порадовались, многим помогает держаться в рамках разума.

Тут их стали зазывать в другую лавку да торопить – товар, мол, кончается; и это была правда, ибо торговали там случаем. На вопрос о цене им сказали:

– Сейчас отдаем даром, но позже не найдете и волоска, хоть сулите зеницу ока. И тем трудней его найти, чем он нужней.

Другой кричал:

– Спешите покупать! Чем дольше медлите, тем больше теряете, и упущенное не наверстать ни за какую цену.

Он продавал время.

– А здесь, – хвалился третий, – задаром отдают нечто весьма ценное

– Что?

– Горький урок.

– Великое дело! А что стоит?

– Глупцы расплачиваются своей шкурой; люди умные – чужой.

– А где тут продается опыт? – осведомился Критило. – Тоже вещь ценная.

Ему указали на дальнюю лавку, где торговали годами.

– А дружба? – спросил Андренио.

– Дружба, мил-человек, не покупается, хотя многие ее продают. Друзья купленные – не друзья, грош им цена.

На одной из лавок золотыми буквами было написано: «Здесь продается все и даром».

– Сюда я зайду, – сказал Критило.

Продавец, бедняк-бедняком, был гол, как сокол, лавка пуста – ничего не видать.

– Как это понять? При такой вывеске?

– Очень просто, – ответил купец.

– Но что же вы продаете?

– Все, что есть на свете.

– И даром?

– Да, наш товар – прозрение и презрение: кто презрит блага мира сего, тот всем владеет, а ежели их ценишь, не ты ими владеешь, но они тобою. А вот товар иного свойства – ты его даешь, а он все равно при тебе остается и тебе же служит, а те, кому ты отдал товар, тоже премного им довольны.

Путники наши поняли, что тут продается учтивость, любезное обхождение.

– Здесь торгуют, – возглашал один, – только собственным, не чужим.

– Что еще за диво? – удивился Андренио.

– Диво и есть. Ведь иные всучат вам обещание обделать ваше дело, и не думая им заниматься; продадут на словах милость чужую, которую выхлопотать не могут, а и могли бы, не станут.

Направились они еще в одну лавку, но купцы сразу их оттуда выставили и так же поступали со всеми входившими.

– Вы как – торгуете или нет? – спросил Андренио. – В жизни такого не видывал – чтобы сам купец выдворял покупателей из лавки. Чего вы этим добиваетесь?

Им еще раз крикнули, чтобы обошли и покупали издали.

– Но что вы там продаете? Обман? Отраву?

– Ни то, ни другое, продаем то, что больше всего уважают, – само уважение, а к нему коль дотронешься, сразу портится; от фамильярности оно снашивается, от частых бесед блекнет.

– Стало быть, – сказал Критило, – честь хороша издали, нет пророка в своем отечестве, и, находись между нами звезды небесные, в два дня блеск их померкнет. Потому-то люди нынешние уважают древних, а будущие уважать будут нынешних.

– Вот богатая ювелирная лавка, – сказал Эхенио. – Зайдем, спросим себе драгоценных камней, только в них еще остались чистота и красота.

Войдя, они нашли там умнейшего герцога де Вильяэрмоса [187], который просил ювелира показать несколько самых красивых и ценных камней. Тот ответил, что имеет на продажу только весьма дорогие. Все ожидали, что ювелир покажет какой-нибудь восточный берилл, или брильянты в оправе, или изумруд, который радует тем, что сулит, тогда как все камни – тем, что дают; но ювелир на прилавок положил кусочек агата, черного и мрачного, как положено ему, и сказал:

– Вот, ваша светлость, камень более всех прочих достойный уважения и самый ценный; природа сюда вложила все лучшее, в нем объединились, дабы придать ему красоту, солнце, звезды и стихии.

Странники наши весьма удивились таким чрезмерным хвалам, но в присутствии герцога смолчали, а тот спросил у них:

– Что это, по-вашему, господа? Не кусок агата? Так что же выдумывает ювелир? Не принял ли он нас за индейцев?

– Камень этот, – настаивал ювелир, – драгоценней золота, целебней рубина, ярче карбункула. Рядом с ним – и на жемчуг нечего смотреть. Да, это из камней камень.

Тут уж герцог де Вильяэрмоса не стерпел и спросил у ювелира:

– Скажите, сударь, разве это не кусок агата?

– Совершенно верно, сударь, – отвечал тот.

– Зачем же такие непомерные восхваления? Какая польза миру от этого камня? Какие достоинства открыли в нем? В отличие от камней блестящих и прозрачных, он не тешит глаз, не улучшает здоровья, как веселящий душу изумруд, не укрепляет дух, как алмаз, не очищает кровь, как сапфир, не служит противоядием, как безоар [188], не облегчает роды, как орлец, не успокаивает боль. На что ж он годен? Разве на игрушки для детей.

– О, сударь, – сказал ювелир, – не в обиду вашей светлости, камень сей – для человека, человека в полном смысле слова, это философский камень, который учит мудрости глубочайшей и одним словом показывает, что в жизни важней всего.