Дмитрий Мищенко - Северяне

• Название: Северяне
• Автор: Дмитрий Мищенко
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Прочая детская литература
• Год: 1972

Историческая повесть рассказывает о борьбе юго-восточных славянских племен против хозарского ига в конце IX века.

---

– Солнце всходит на земле хозарской, – улыбнулся он Черному, – а заходит на земле Северянской. Птенчик начинает свою жизнь в гнезде, а подрастает – взлетает в небо. Князь, думаю, поверит, что и у меня уже окрепли крылья и мне пора побывать на той земле, где отдыхает солнце.

– Хвалю за мысли молодецкие, – усмехнулся Черный, – дивлюсь только, что державному мужу Итиля захотелось податься с востока на запад, в ту сторону, где заходит солнце. Ведь птица любит встречать солнце на восходе, ее больше влечет рассвет, нежели сумрак.

– Но ведь птица птице рознь, – отшутился чаушиар, и они оба весело рассмеялись.

– Жаль, – продолжал Черный, – я вынужден разочаровать державного мужа Хозарии: солнце не отдыхает на земле Северянской. Оно уходит дальше на запад. Но земля Северянская, – добавил князь, – гостеприимна. Кто приходит к нам с доброй волей, к услугам того и краса ее.

– Большое спасибо тебе, князь, – поклонился чаушиар, – каган не забудет твоего благорасположения к нему.

– Как поживает наш покровитель? Что слышно в каганате?

– Хвала небу, все хорошо. Каган во славе и здоровье. Повелел кланяться тебе и принять из рук моих его скромные дары.

Чаушиар снова поклонился, прижимая руку к сердцу, а Черный смотрел на него, с трудом скрывая свое удивление.

«Мне, подвластному, дары? – думал он. – С чего бы это?» Широко улыбаясь, князь благодарил за милость, за дары.

– Склоняю голову перед щедростью покровителя нашего, – осторожно начал он.

– Но скажи, за что мне честь такая, чем заслужил я высокое благоволение кагана?

– Каган – наместник бога на земле, – так же осторожно ответил чаушиар. – Он знает, кто друг ему, кто недруг.

– Спасибо, – поклонился Черный и, оглядев пристальным взглядом своих людей, стукнул посохом о пол. На пороге появился отрок.

– Огнищного ключника сюда!

– Слушаюсь, княже.

Амбал проскользнул между неподвижно стоявшими придворными к княжьему престолу, низко склонился перед своим властелином. «Клянусь небом, – испуганно думал он, стараясь избегать взгляд хозар, – они поедают меня глазами, они узнают меня!..»

– Объяви всему люду, – громко приказал князь, – в Чернигов прибыл самый близкий друг и сановник славного нашего повелителя кагана. Радость эту князь хочет разделить со всеми поселянами градскими и приглашает их всех на пир. А сейчас, – добавил он тихим и ласковым голосом, – отведи гостей в покои княжеские и позаботься об их отдыхе.

…Давно отзвучали шаги непрошеных гостей, не слышно ржания коней на подворье, улеглась суета домочадцев, а Черный все ходит в своем покое, ломает голову. Что означают эти дары? Что задумал каган, чего хочет он от князя? Поддержки в бранных столкновениях с Олегом? С печенегами? А может быть, готовит западню? Хозары на все способны. А если уж дары присылают, надо быть особо осторожным. Того и гляди, в этой лести словесной укус змеиный запрятан. Знать бы только, откуда ждать его. Да, это главное; откуда ждать, куда ужалит эта коварная змея?

За дверью послышался говор. Князь не успел расслышать, чьи это голоса, в покой вбежала его дочь. – Отец, – крикнула она с порога, – посмотрите, как идет мне этот наряд! На ней белоснежная длинная туника, поверх туники легкий голубой плащ, ласкающий взор, такой красивый, что глаз не отведешь; через плечо золотой лор – широкий шарф, который носят, по дворцовому обычаю, только княгини, в руках лук и стрелы.

Князь взглянул и залюбовался дочерью. До чего же хороша! Словно цветок весенний. Роскошные черные волосы падают на плечи, а глаза, как зори, светят веселым блеском. И лицо пылает.

Повертевшись перед отцом в новом наряде, она подбежала к князю и обняла его. То ли ласка дочери, то ли радость ее растопили лед, отогнали мрачные думы, лицо князя просветлело.

– Откуда у тебя этот восточный наряд? – улыбаясь спросил он. – Нянька добыла у заморских гостей или, может быть…

– Да нет, – засмеялась девушка, – хозары привезли из Итиля. От кагана, говорят.

– Тебе от кагана?

Черный уставился на нее, потом побледнел и тяжело опустился на скамью.

Княжна испугалась внезапной перемены, присела около отца:

– Да что случилось, батюшка? Вам тоже навезли всякого добра: и шелка и бархата. А ковры какие – персидские! Ключник показывал, где ваше, где мое… А вот смотрите, золотой лук и стрелы. Каган знает о моей любви к охоте и приказал вручить их как особый дар. Но я не буду стрелять из этого лука, а особливо в лебедей. Золотая стрела должна нести любовь, а не смерть.

– Доченька, иди к себе, – с трудом вымолвил князь, нежно погладив свою любимицу. – Я хочу побыть один.

– Нет, нет, батюшка, – не согласилась она, – я посижу с вами. Никак, вам плохо?

– Не беспокойся. Иди к себе. Уже все прошло. Неохотно вышла княжна Черная из отцовских покоев. А придя к себе в терем, стала перед окном и задумалась. «Чем плохи они, дары эти? Что могло так огорчить отца?»

IV. ОГОНЬ И СВЕТ

Разгневался нынче Перун[17] на северян. Над краем их собрал он черные тучи, накликал ветры из просторов морских да пустынных и грозится теперь, носясь над лесами, огнем, треском и громовыми раскатами, бросает на землю смертоносные стрелы.

Ночь – хоть глаз выколи! Черная, бурная! Погаснет молния, и не то что леса не видишь – ногой не знаешь куда ступить. Все слилось в сплошную непроглядную тьму.

А Перун лютует. Вон вспыхнула одна, за ней другая молния, с такой силой ударил гром! Валятся будто подкошенные деревья, и кажется, сама земля с грохотом летит в неведомую бездну.

Посреди крепкого, рубленного из толстого дуба жилья пылает в очаге огонь. Свет его то блеснет в темных углах горницы, то уходит из них, бессильный перед наступающей отовсюду ночью. У очага – Осмомысл. Широкая борода его свисает до самого пояса, усы шевелятся от легкого движения губ, а брови, седые, кустистые, грозно сошлись на переносье. Он молится перед земным огнем, чтобы тот вознесся с его просьбой к огню небесному; молится тихо, но голос его иногда возвышается, и тогда вместо шепота слышен густой, эхом отдающийся в просторной горнице рокот.

Боже, Даждь-боже[18], спаси нас от гнева, Ты дал нам огонь свой, не дай ему сгинуть, Жизнь на земле подарил всему люду, Будь же, наш боже, с нами повсюду!

Не покидай нас в горе, в разлуке, Смилуйся, боже, – мы твои внуки.

Но бог северян, дающий людям тепло и свет, видно, бессилен перед Перуном: за окном все так же сверкают молнии. И буря не утихает, свистит и воет, ломает деревья в лесу, бьет в окна косым дождем.

Прислушивается Осмомысл, спокойный и строгий. Ни громы, ни молнии, ни страх перед самим Перуном не колеблют его воли, не ломят нрава. Старик поднялся, вышел в кладовую, потом вернулся оттуда с высокой посудиной, наполненной бараньими костями. Осторожно, с жертвенным благоговением высыпал их в огонь и, преклонив колени на разостланную шкуру, поднял к небу длинные и крепкие еще руки. Теперь он взывал уже к богу-громовику, умолял его принять жертву и смилостивиться, обойти своим гневом покорное жилище, не поразить его огнем и громом.

Всеволод сидит у священного очага. Его не тревожат удары грома, он будто и не слышит грозы, сидит задумавшись, весь уйдя в свои мысли…

Старик закончил жертвоприношение, вынес и разбил посудину, чтобы никто не воспользовался ею, принося жертву другому богу. Подошел к окну, постоял, прислушиваясь к шуму соснового бора, потом обернулся и сел против сына на колоду, покрытую медвежьей шкурой.

– Грустишь, Всеволод? – тихо спросил отец. Сын тяжело вздохнул:

– Да, батько, кручина забралась в сердце.

– Кручина, говоришь? С чего бы это?

– Сегодня был я на том месте, где сокол княжны заклевал несчастную лебедицу. И знаете, что увидел? Лебедя! Сидел, горемычный, около своей подруги и плакал. А потом взвился высоко в небо, крикнул на прощание, сложил крылья и упал камнем вниз. Насмерть разбился возле лебедицы. Вот я и думаю: почему он это сделал, зачем?

– Закон у них такой, – ответил Осмомысл. – Верны они до самой смерти любви своей лебединой. Умирает одна – умирает и другой. Нет среди птиц равных лебедям. Видишь, как они прекрасны. А все прекрасное умирает гордо…

Снова наступила тишина. Сын думал о своем, отец о своем.

– А зачем ты поехал туда, к месту, где погибла лебедица? – нарушил молчание конюший. – Ведь это вон как далеко!

– Да все из-за той же кручины, – снова вздохнул юноша, Конюший насторожился. И голос и вздохи сына какие-то необычные – и знакомые, и незнакомые… Долго молчал он, глядя на него, словно вспоминая, когда и где он слышал этот голос.

Наконец заговорил:

– До сей поры веселым ты был на пастбище. Гулял на конях по полянам и просекам, на досуге в лесу забавлялся с птицами, за зверем охотился, с друзьями на копьях состязался и во всем находил утеху и радость молодецкую. А сейчас, говоришь, печаль закралась в сердце. Что же стряслось, мой сын, кто нарушил твой покой в нашей забытой богом и людьми глуши? Может, гроза, ненастье? Всеволод грустно покачал головой.