Дмитрий Мищенко - Северяне

• Название: Северяне
• Автор: Дмитрий Мищенко
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Прочая детская литература
• Год: 1972

Историческая повесть рассказывает о борьбе юго-восточных славянских племен против хозарского ига в конце IX века.

---

– Нет, батько, наверно, время. – И, помолчав, добавил: – А может быть, и люди…

– Люди?! – Осмомысл долго и как-то растерянно смотрел на сына. – Люди… Вот оно что! Ну, значит, время твое настало: пора идти в люди. Но, как отец, советую тебе; будь осторожен, сын мой, и сердца сгоряча никому не вверяй.

– Никому? – удивился сын.

– Я говорю: сгоряча…

– Не понимаю. Может, отец, откроете вы сыну истинную мудрость жизни? Конюший нахмурился:

– Тебе это трудно понять. Ты молод, не жил среди людей, не знаешь беды. А я уже обжегся в свое время, как тот мотылек, что летел на свет и упал, опаленный огнем.

Всеволод поднял на отца недоуменный взгляд:

– Что же так сильно страшит вас в людях, батько?

– Коварство их, козни. Не знаю, встретишь ли ты там друзей, а вот врагов – наверняка.

– Может статься… Но… – Юноша запнулся на слове и, поразмыслив, добавил сочувственно: – Я знаю, батько, князь разорил наш дом и люто вас обидел. Да ведь среди людей не все князья…

Подняв седые кустистые брови, Осмомысл пристально глядел сыну в глаза.

– Зато там есть княгини… – Старик помолчал. – И даже хуже… есть княжна… – тяжело вздохнув, закончил он.

Всеволод покраснел и опустил глаза. Но юношеское любопытство ничем не укоротишь, оно и стыд преодолеть способно.

– Вы, батько, десять лет загадками со мною говорили и князя ворогом считали каждый раз. Теперь и княжну… Почему так? За что постигла нас беда такая?

Осмомысл не спешил с ответом, думал, долго думал, уставясь в пол. Потом поднял голову, печально глядя на бушевавшую за окном грозовую ночь.

– Прости меня, сын мой, – заговорил он наконец громко и решительно. – Я скрывал от тебя тайну. Не только князь причина моих бедствий. Может, я и сам немало в них повинен. Но не по злому умыслу. Надругательство над моей жизнью и семьей понудили меня на преступление…

– Вас? На преступление? – в крайнем изумлении промолвил юноша.

– Да, сын мой, – горестно воскликнул старик. – Если бы ты знал, как трудно отцу сказать такое слово. Но нет уж больше сил моих. Тяжким камнем лежит оно на сердце. Ты уже вырос и должен знать… – Старик умолк, закрыв глаза, глубокая печаль, страдание отразились на его лице. – Скажи, – очнулся он вдруг, – скажи, сможешь ты простить отцу своему убийство?

– Какое убийство? О чем вы говорите, батько! – испуганно промолвил Всеволод.

– Нет, нет, скажи: простишь?

Юноша растерялся. Никогда не видел он отца в горе, в раскаянии. Сколько помнит, всегда старик был сильным, мужественным, суровым и строгим… А сейчас вдруг заговорил о прощении… Что случилось с ним? Что за тяжкое бремя несет он в своем сердце?

Осмомысл по-своему понял молчание сына.

– Ты, вижу, не решаешься… Ну что ж, суди тогда как знаешь…

– Да что вы, батько, как я могу судить вас! – горячо возразил Всеволод. – Я верю, не могли вы учинить того по злому умыслу. Скажите, чье надругательство толкнуло вас на страшное дело?

– Давно это было, сын мой, – тяжело вздохнул Осмомысл. – Мне тогда минуло двадцать пятое лето. Я был, как ты сейчас, и молод, и отважен, и красив. На зверя в лес ходил без страха и сомнения, случалось, и с медведем схватывался вручную… Да, я был тогда молод и счастлив. Роксана, матушка твоя, была из красавиц красавица. Жили мы с ней в согласии и любви. Пойду, бывало, в леса на день, на два, а то и на неделю, она себе места не находит, все ждет, высматривает мужа своего. Какую любовь мне дарила, доброту, заботу, ласку! Жили мы с нею в Сновске, у самого вала, над рекой. Пристали как-то к берегу заезжие купцы. Несли люди, понес и я продать добытые в лесах меха, хотя, признаться, очень не хотелось сбывать их за бесценок. Стою в раздумье, а тут прямо на меня идет торговый гость[19]. «Продаешь?» – спрашивает, показывая на товар. «А как же?» – отвечаю. Вижу, купец не на пушнину смотрит, меня оглядывает с ног до головы. Потом и говорит: «Товар у тебя хоть куда! За морем и цены ему нет. Хочешь, пойдем со мной к арабам. Свою пушнину дорого продашь, и за службу заплачу немало». Назвал он цену, и я не устоял: пошел с караваном за море. Вернулся уже под осень… Хорошо заработал. Правду говорил купец: меха свои продал дороже, чем здесь дают. Охранял я караван, и за то заплатил купец… Потом снова пошел я с ним… Ох, сын мой! Не знал бы я краев тех заморских! А пуще всего – злата! Оно меня с ума свело, оно и погубило!

– Что же приключилось с вами, батько, там, в арабах?

– Нет, не в арабах. Дома. Прибыл я с караваном из-за моря, вот так, как сейчас, в глухую полночь, в бурю-непогоду. Во град, известно, ночью не попасть – заперты все ворота. Да и не спешит туда купецкая ватага, она не дома, ей и под шатром не худо. А мне не то что спать – сидеть невмочь на месте, все тянет под родную кровлю, к жене и к сыну.

Не дождался я дня – пробрался все-таки во град. Нелегко было: ненастье, темень. Да что они? Путь ведь лежал к родному очагу, а стены и валы так знаю, что и во тьме всегда найду дорогу… Уж лучше б я сорвался со стены и утонул во рву… Там в своем доме я не застал уже в живых своей жены. Погибла твоя матушка, мой сын.

– Да как же то стряслось?

– Сгубил ее подлец посадник[20]. Темной ночью напал он на наш дом и силой хотел увести мою Роксану. Мать защищалась как могла, да где ей было выстоять против мечей и дубин разбойников! Видя, что не миновать ей злой доли, наложила на себя руки матушка.

Всеволод замер, уставясь широко раскрытыми, испуганными глазами на отца.

– Так вы…

– Не выдержал я, сын мой. В страшном гневе той же ночью пробрался в хоромы посадника и заколол его.

Гром над головой и тот не поразил бы так Всеволода, как это нежданное и страшное признание. Ошеломленный, потрясенный, стоял он перед отцом, еще не веря только что услышанному слову: заколол.

– И это вас мучит? – опомнился наконец Всеволод. – Да ведь тот посадник другого и не заслужил!

– И я так думал. Да по-иному князь решил. Меня судили. Князь за посадника наложил двойную виру[21] и холопами, рабами, сделал нас…

– Кого это – нас?

– Тебя и меня. Из семьи только двое нас осталось: я, вдовец, да ты, сирота.

– Вот оно как! – крикнул Всеволод. – А меня… меня-то за что?

– За то, что ты мой кровный сын, за то, что отец твой простой поселянин, а он, вишь, князь! Он и ни в чем не повинного ребенка холопом может сделать, а простого человека и подавно.

– Почему же не наказал он за надругательство кровных посадника?

– Ворон ворону глаз не выклюет. Для князя посадник – опора, а простой человек – пыль под ногами. Вот и топчет он нас.

Гнев и ненависть жарким пламенем вспыхнули в сердце юноши. Но сразу натолкнулись на встречную волну мыслей и начали гаснуть… «Князь – ворог наш, сказал отец… А княжна? Как быть тогда с княжной, прекрасной, как свет зари? Забыть? Возненавидеть?..» Тихо в горнице. Отец не знает, чем утешить сына. А тот погружен в свои думы, не знает, как быть… И видится ему смуглое лицо княжны, ее чистые, нежные, как у ребенка, глаза… Что сулят они ему? Не откроют ли тайну? Спасительную нить в этом запутанном клубке?..

А лес шумит и шумит за окном. И дождь не унимается, то сеет тихий и мерный, то с ветром и посвистом налетит, ударит в окно, отбежит куда-то в темноту, и снова еле слышишь его, будто сквозь сон… Непроглядна ночь, никакого просвета. Только гроза ушла уже куда-то за леса, за долы и откликается оттуда приглушенным, но все еще раскатистым и грозным гулом. Словно из бездны голос подает.

Осмомысл нарушил молчание.

– Прости меня, дитя мое, – промолвил он надломленным голосом. – Я повинен, что завел тебя в холопы еще младенцем…

– Не мне судить вас, батько, – с мучительной тоской ответил Всеволод, – да как перенести такую весть?.. Холоп я… – Он помолчал и уже решительно добавил: – Я, батько, уйду, наверно.

Конюший насторожился:

– Куда, мой сын?

– Скоро дни Ивана Купалы. Около Чернигова, в Згурах, будет веселый праздник. Там друг мой живет. Младан.

Поеду к нему на время.

Холодом обдало сердце Осмомысла.

– Дни Ивана Купалы? Подле Чернигова? – Он замолчал, пораженный внезапной догадкой, и, не выдержав, воскликнул: – Ты хочешь все же лететь на огонь?

– На свет, батько, – спокойно и твердо ответил юноша. Они как бы поменялись местами: отец сидел перед сыном ослабевший, подавленный; сын – суровый и сейчас уже уверенный в своих намерениях, в избранном пути.

– Подумай, сын мой, – умолял Осмомысл. – О доле отца родного вспомни!

– Эх, батько, мне ли вас учить? Вам лучше ведомо: в делах этих не разум, а воля сердца верх берет.

– Но ведь она – княжна! Ты идешь на верную погибель! – Ну что же, – ответил Всеволод, – а хоть бы и так. Ради света стоит идти на огонь! Да и не верю я, что на погибель! Не верю!

V. НОЧЬ ПОД ИВАНА КУПАЛУ

Девчата днем еще насобирали голубых, как небо, цветов, пахучих васильков, полевого маку, зверобоя, нарвали за плотами мяты, за селеньем – полыни, что должна охранять их от ведьм и русалок, сплели себе роскошные венки. Шли они теперь веселые, нарядные, неся впереди себя марену – соломенное чучело, надетое на палку, и идола – Купалу, в женской сорочке и в венке, большом, на диво красочном. В радостном ожидании праздника, девчата спешили, обгоняя друг друга, и пели: