Сергей Алексеев - Слово

• Название: Слово
• Автор: Сергей Алексеев
• Жанр: Прочие приключения

---

– Вас как зовут-то?

– Александра Алексеевна…

– За эти книги вы мне отвечаете головой, Александра Алексеевна, – отчеканил Гудошников и вручил ключ. – Могу за них завтра спросить, могу через десять лет, но чтобы ни листочка не пропало! Дверь эту, – он постучал в тяжелые плахи, – ни перед кем не открывать! Если появится какой уполномоченный и станет требовать – срочно в чека, дорогу знаете?

– Я понимаю, я все понимаю, – бормотала Александра Алексеевна. – Я сохраню, вы не волнуйтесь!

Гудошников, не прощаясь, направился было к выходу, но остановился. Учительница продолжала стоять у двери, зажав в руке длинный ключ, и глядела в спину Никиты. Тот ощущал этот взгляд и вспоминал, что же еще не наказал ей, что же еще упустил? Не вспомнив, он оглянулся, сказал уверенно и решительно:

– Я скоро приеду. Ждите.

Головка у девушки была маленькая, с гладко зачесанными, убранными в косу волосами, отчего Никита подумал, что Александра Алексеевна еще совсем девчонка…

Утром милиционер привел Жилякова. Вместе с ним пришла его сестра, косоглазая женщина, что встречала Гудошникова.

Гудошников к встрече готовился как на парад: облачился во френч, вычистил сапог, побрился.

Бывший учитель не возмущался приводом, держался спокойно, с достоинством, словно заранее знал, что его вызовут в чека. Зато возмущалась его сестра. Едва увидев Гудошникова, она подскочила к нему и начала кричать, как кричат на мелких воришек базарные бабы:

– Совести у вас нет, а еще орден нацепили! Дадите вы покою нашей семье или нет? Что вы нас преследуете, что вы стучите ходите? Господи! За что же наказание такое?..

– Катя, успокойся, не вмешивайся, – пробовал унять ее Жиляков. – Ты многое не понимаешь…

– Я все понимаю, все! – не отступала сестра. – Сначала работы лишили, теперь вот посадят. Но за что? За то, что ты сорок лет учил детей?

Сестру Жилякова пришлось вывести за дверь, сам Жиляков сел на предложенный табурет и неторопливо расстегнул форменный сюртук. Гудошников пошевелился, стукнув протезом, однако бывший учитель словно не замечал его. Это подстегивало Никиту, и он решил сразу приступить к делу.

– Что вы отворачиваетесь? Не узнаете? – прищурившись, спросил он.

Муханов покосился на Гудошникова и, неожиданно подмигнув ему, принялся расспрашивать Жилякова о пустяках – где он живет, какая семья, есть ли деньги, продукты, – короче, обо всем, только не о рукописи. Жиляков отвечал сухо, но обстоятельно и ни на что не жаловался. Жил он с сестрой, жена давно умерла, а сын куда-то пропал еще в восемнадцатом, и до сих пор ни слуху ни духу. Сразу же после революции Жилякова выселили из квартиры, но потом две комнаты вернули и взяли на работу в школу, как и прежде, учителем словесности. А нынче весной, когда закрывали монастырь, он схватился с уполномоченным товарищем из Питера, назвал его варваром и диким кочевником. Уполномоченный сказал, что он вовсе не кочевник, а представитель эпохи пролетарской культуры в России и что Жилякову с его старорежимными взглядами не место в новой пролетарской системе образования. Теперь Жиляков безработный.

Гудошников ерзал на лавке и ждал момента, когда можно вставить слово. Бывший учитель по-прежнему его не замечал, и это уже вовсе бесило. Тем временем Муханов так разговорился, что Никита начал чувствовать себя лишним в этой компании. Начальник чека свернул на свою любимую тему о детском доме, о беспризорниках, и, что странно, Жиляков поддерживал его, участливо поддакивал и совершенно не походил на того холодного сноба, который разговаривал с Гудошниковым в подсобке школы. И тут стало понятно, что Муханову не до таинственной рукописи. Ему нужен организатор приюта и укротитель детской беспризорности, и теперь он примерял бывшего учителя на эту роль. С одной стороны, Гудошников обрадовался – ему развязывали руки, обещал же Муханову помочь с детским домом, но с другой стороны – насторожился. Муханов слишком увлекся своими заботами и забыл, зачем вызывал Жилякова. Послушав еще несколько минут их беседу, Никита не вытерпел.

– Ну, хватит, поговорили! – отрубил он и шагнул к столу. – Ты, Сергей, потом с ним разберешься… Так, где рукопись, которую вы видели у Христолюбова?

Жиляков перевел взгляд на Гудошникова, осмотрел его и вдруг спросил:

– Это вы вчера устроили шествие детей по городу? Занятно…

– Да, это я, – отчеканил Никита. – Куда исчезла рукопись после смерти Христолюбова?

– Я не намерен отвечать вам, – спокойно произнес Жиляков. – Послушайте, я еще понимаю вашу заботу о беспризорных детях. Будущая рабочая сила… Но зачем революции феодальная культура? У вас есть Маркс, и религиозные сочинения вам ни к чему.

– Что вы его мучаете, изверги! – крикнула за дверью сестра Жилякова. – Сейчас же оставьте моего брата!

– Катя, перестань! – Жиляков смутился. – Никто меня не мучает. Иди домой!

– Да, у нас есть теория Маркса, есть Ленин! – вспыхнул Гудошников. – Но у России есть еще и история! Есть народная культура, которую революция не отвергает.

– Как же вас понимать? – голос Жилякова зазвенел. – Вы говорите одно, а вот ваш товарищ Разулевич – совершенно обратное. Вы, мягко говоря, вначале весьма небрежно отнеслись к памятникам истории и литературы, а теперь пытаетесь их найти и сохранить, устраиваете в городе демонстрацию с книгами… Где же ваша революционная последовательность, о которой пишет Ленин?

– Ленин выступает против пролеткульта. И если вы интересуетесь Лениным, то должны были читать, – отпарировал Никита.

– О, да вы сами у себя еще разобраться не можете, – Жиляков покачал головой, нахмурился. – Оркестр без дирижера… Что же вы тогда хотите от меня? Я и вовсе в заблуждении! Я не знаю, кому из вас верить, чему верить?

– Андрюша! Скажи ты им, скажи, ответь, о чем они спрашивают! – снова закричала сестра. – Ты их не переспоришь! Прав тот, у кого больше прав!

На сей раз Жиляков, видимо, увлеченный спором, не обратил на нее внимания, даже к двери не повернулся.

– А кому бы вам хотелось верить? – с интересом вмешался Муханов.

– Нынче все разумные люди верят в силу, – неуверенно, после паузы проговорил Жиляков – То есть в слово, подкрепленное делом, действием… Уполномоченный – человек сильный, ему приходится верить… Но я не привык верить в силу, я больше верю слову – беда русской интеллигенции… Ну, хорошо, Разулевич добился, чтобы меня уволили со службы, а вы что сделаете со мной? Что еще можно сделать? Выгнать из квартиры? Посадить в тюрьму? Не давать дышать воздухом?

– В вас сейчас говорит обида, – отмахнулся Гудошников. – Вы – русский интеллигент, и не знаете чему верить?

– Я всегда знал… Но теперь…

– Крону вы верили?

– Артуру Карловичу – да, верил и верю. – Жиляков поднял взгляд от пола: глаза светились. – Это святой человек. Таких людей немного, они – совесть нации.

– Ваш святой человек бежал во Францию, – словно между прочим заметил Гудошников.

Брови учителя на мгновение взметнулись, выгнулись, но тут же расправились, и лицо вновь обрело покой.

– Перестаньте, – возмутился он. – Это провокация. Крон при любой власти не оставит России, при любой. Это истинный патриот, нам у него всю жизнь учиться нужно.

Никита не ожидал такой реакции. Почему-то казалось, что Жиляков знает, где сейчас Крон, и тогда знал, во время разговора в подсобке школы.

– Вот его письмо профессору Гуляеву, – Гудошников припечатал конверт к столу. – Читайте!

Жиляков достал пенсне с одним стеклом и стал читать. Гудошников не отрывал взгляда от его лица. Вскоре старчески бледная кожа на лбу и щеках медленно начала розоветь. Бывший учитель отложил письмо и, ссутулившись, замер. Никита убрал конверт и встал рядом с Мухановым.

– Почему он уехал? – вслух спросил Жиляков и откашлялся. – Ведь он так любил Россию… Не понимаю.

– Плохо любил, если уехал, – громко сказал Муханов и заскрипел кожанкой. – Вы-то остались.

Бывший учитель взглянул на начальника чека и перевел взор на маятник часов. Долго следил за ним, покусывая губу, затем отрицательно мотнул головой:

– Не понимаю… Вчера оборванные дети несли древние книги, а Крон, активный деятель археографической комиссии, уезжает… Я уже столько лет жду его сюда, в Олонец, он же – во Франции.

– Кому Христолюбов передал рукопись? – мягко спросил Гудошников. – В какой монастырь?

– А? – вздрогнул бывший учитель. – Рукопись? Нет, мне ее не передавали. Я просил, но… В связи с этой книгой в роду Христолюбивых существовало поверье, что она бережет от смерти, от рекрутчины, беду отводит, урожай дает… Одним словом, вроде талисмана, который нельзя передавить в чужие руки… Это мне сам Николай Николаевич рассказал, когда я попросил рукопись.

– Где же она? – не терпелось Гудошникову.

– Должно быть, в Северьяновой обители, – сказал Жиляков и вздохнул. – Незадолго до смерти Николая Николаевича к нему приходил брат, Федор, иеромонах северьяновский. Разыскал-таки брата… Я слышал, у них будто вражда какая-то вышла, в давние годы, поссорились и много лет не виделись. А встретились – помирились, и вот Николай Николаевич отдал ему рукопись. Будто Федор-то в монастырь его звал, пострижение принять, а Николай Николаевич отказался… Но рукопись передал. Видно, конец чуял, к смерти готовился…