Сергей Мельгунов - Мартовскіе дни 1917 года

• Название: Мартовскіе дни 1917 года
• Автор: Сергей Мельгунов
• Жанр: История
• Год: 1961

Историческое исследование известного русского историка посвящено Февральской Революции. Блестящая работа с источниками и бесценная возможность общаться с участниками исторических событий делают книгу интересной как для профессиональных историков, так и для любителей.

Текст в старой орфографии по парижскому изданию 1961 года

OCR boomzoomer 2007-2008 г.

---

Шульгин застал момент, когда толпа " забурлила" под вліяніем агитаціонных рѣчей ораторов и требовала "закрыть двери", дабы "Александра Ивановича" не выпустить, а "документы" отобрать[274]. Спас положеніе инженер, устыдившій толпу "вы хуже стараго режима". "Двери отворились Гучков говорил какія-то успокаивающія слова", а Шульгин мотивировал необходимость немедленнаго отъѣзда, так как "сейчас в Гос. Думѣ между Комитетом Думы и Совѣтом Р. Д. идет важнѣйшее совѣщаніе, на котором... все рѣшится". "Толпа разступилась — скорѣе дружественно"... Желѣзнодорожный инспектор Некрасов, сопровождавшій делегатов во время поѣздки в Псков, дал Ломоносову другое объясненіе. Гучкова приняли за "самозванца" и хотѣли арестовать. Вмѣшался Некрасов и сказал, что они привезли "акт отреченія". Пошли "какіе-то переговоры". Нас "вѣжливо продержали еще минут двадцать и выпустили"[275]. Так и остается неизвѣстным из разсказов мемуаристов — читал ли Гучков акт отреченія рабочим. Вѣроятнѣе всего читал, и возбужденіе, силу котораго каждый мемуарист передал на свой лад, вызвало упоминаніе о воцареніи Михаила. Сам Гучков в воспоминаніях не упомянул об инцидентѣ: он говорит, что от начальника станціи делегаты узнали, куда они спѣшно должны ѣхать.

3. У Великаго Князя.

"Вот Милліонная"... Вел. Князь имѣл очень взволнованный вид, — вспоминает Керенскій. Кн. Львов и Родзянко изложили взгляд большинства, Что сказал Родзянко, "пространно", по словам Милюкова, мотивировавшій необходимость отказа "новаго императора", мы можем догадаться по его воспоминаніям. Говорил ли Родзянко о незаконности манифеста, о дефективности текста "конституціи", мы не знаем. Очевидно, центром были соображенія тактическія, вытекавшія из учета настроенія революціонных элементов: "для нас было совершенно ясно, Вел. Кн. процарствовал бы всего нѣсколько часов и немедленно произошло бы огромное кровопролитіе в стѣнах столицы, которое бы положило начало общегражданской войнѣ. Для нас было ясно, что Вел. Кн. был бы немедленно убит и с ним всѣ сторонники его, ибо вѣрных войск уже тогда в своем распоряженіи не имѣл и поэтому на вооруженную силу опереться не мог. Вел. кн. Мих. Ал. поставил мнѣ ребром вопрос, могу ли я ему гарантировать жизнь, если он прімет престол, и я должен был ему отвѣтить отрицательно... Даже увезти его тайно из Петрограда не представлялось возможным: ни один автомо6иль не был бы выпущен из города, как не выпустили бы ни одного поѣзда из него"...[276].

Наступила очередь Милюкова изложить позицію "меньшинства", т.е. свою собственную точку зрѣнія[277]. Вновь очень картинно изо­бразил Шульгин "потрясающую" рѣчь Милюкова — "Головой — бѣлый, как лунь"[278], лицом сизый от безсонницы, совершенно сип­лый от рѣчей в казармах, на митингах, он не говорил, но каркал хрип­ло": если откажетесь — Россія погибла. Естественно, что именно в этом изложеніи всегда цитируется рѣчь Милюкова. Но с Шульгиным, как мемуаристом, всегда происходят небольшіе malentendus: депутат попал на Милліонную лишь к самому концу рѣчи Милюкова. Поэтому возьмем лучше ту общую характеристику ея, которую дал сам Милю­ков в своем уже историческом повѣствованіи: "Сильная власть, не­обходимая для укрѣпленія порядка, нуждается в опорѣ привычнаго для масс символа власти. Временное Правительство одно без монар­ха... является утлой ладьей, которая может потонуть в океанѣ народ­ных волненій; странѣ при таких условіях может грозить потеря всякаго сознанія государственности и полная анархія, раньше, чѣм со­берется Учр. Собраніе, Временное Правительство одно до него не до­живет" и т. д. По словам Керенскаго, Милюков говорил болѣе часа с большим спокойствіем и хладнокровіем, явно желая, по мнѣнію мемуариста, затянуть разговор до пріѣзда псковичей, надѣясь в них найти опору. Совсѣм иное объясненіе длинной рѣчи Милюкова и его состоянія — крайне возбужденнаго, а не спокойного — дали Алданову другіе участники совѣщанія (анонимные в статьѣ писателя): "это была как бы обструктція... Милюков точно не хотѣл, не мог, боялся окончить говорить, он обрывал возражавшаго ему, обрывал Родзянко, Керенскаго и всѣх"...[279]

По пріѣздѣ псковских делегатов был объявлен перерыв для взаимной информаціи. Послѣ нѣкоторых колебаній или размышленій Гучков рѣшил, что он должен поддержать позицію Милюкова, и объя­вил, что если Мих. Ал. присоединится к позиціи большинства, он не вступит в состав правительства.

По Керенскому послѣ перерыва говорил Гучков, по Шульгину — Керенскій. В изложеніи послѣдняго Керенскій сказал приблизительно так: В. В., мои убѣжденія республиканскія. Я против монархіи...[280].

Но я сейчас не хочу, не буду... разрѣшите вам сказать иначе... как русскій русскому, П. Н. Милюков ошибается. Приняв престол, Вы не спасете Россію!.. Наоборот. Я знаю настроеніе масс... Сейчас рѣзкое недовольство направлено именно против монархіи... именно этот вопрос будет причиной кроваваго разлада. Умоляю Вас, во имя Россіи, принести эту жертву. Если это жертва... Потому что, с другой стороны... я не в правѣ скрыть здѣсь, каким опасностям Вы лично подвергаетесь в случаѣ рѣшенія принять престол... Во всяком случаѣ я не ручаюсь за жизнь В. В."...[281].

Слово предоставлено было Гучкову (предсѣдательствовал как бы сам Мих. Ал.). Гучков был, по словам Керенскаго, краток и ясен. Французскому послу один из участников совѣщанія говорил, что Гучков, призывая Вел. Князя к патріотическому мужеству, указывал на необходимость в переживаемый момент выступить ему в качествѣ національнаго вождя. Если Вел. Кн. отказывается принять императорскую корону, то пусть примет на себя регентство, пока трон вакантен; пусть выступит в роли "покровителя націи", как именовался Кромвель. Вел. Кн. может дать торжественное обѣщаніе передать власть Учр. Собранію по окончаніи войны.

Была очередь Шульгина. Ему кажется, что он говорил "послѣдним"[282]. Шульгин обратил вниманіе на то, что тѣ, "кто должен быть.. опорой" Вел. Кн. в случаѣ принятія престола, т. е. почти всѣ члены новаго правительства, "этой опоры... не оказали". "Можно ли опереться на других? Если нѣт, то у меня не хватает мужества при этих условіях совѣтовать... принять престол"...

Шульгин не был последним — говорил еще раз Милюков, так как "вопреки соглашенію" за первыми рѣчами послѣдовали другія в "полемическом тонѣ". Милюков получил, наперекор "страстному противодѣйствію Керенскаго", слово для отвѣта. В нем он указал, что "хотя и правы утверждавшіе, что принятіе власти грозит риском для личной безопасности Вел. Князя и самих министров, но на риск, этот надо идти в интересах родины, ибо только таким образом может быть снята с даннаго состава лиц отвѣтственность за будущее. К тому же внѣ Петрограда есть полная возможность собрать военную силу, необходимую для защиты Вел. Князя".

По утвержденію Керенскаго, Мих. Алек. казался уже утомленным и начинал терять терпѣніе[283]. По окончанію рѣчей (в представленіи Керенскаго, это было послѣ рѣчи Гучкова). Мих. Ал. выразил желаніе переговорить наединѣ с кн. Львовым и Родзянко, прежде чѣм принять окончательное рѣшеніе. По словам Караулова, он мотивировал свое желаніе тѣм, что ему, "крайне трудно принять рѣшеніе, раз между членами Думы нѣт единства"[284]. Родзянко пытался возразить, ссылаясь на общее соглашеніе дѣйствовать коллективно. Вопрошающій взгляд в сторону Керенскаго, как бы испрашивавшій у него согласія на частные разговоры. Керенскій нашел, что отказать Вел. Кн. в его просьбѣ неудобно. Караулов говорил, что и он настаивал на предоставленіи Мих. Ал. полной "возможности принять свободное рѣшеніе". Поэтому никто не возражал против "разговора" с двумя лицами... при условіи, что Мих. Ал. "ни с кѣм посторонним разговаривать не будет, даже по телефону"[285]. Своеобразная "свобода рѣшенія", которая дала впослѣдствіи повод в кругах, близких Мих. Ал., утверждать, что послѣдній был "взят мертвой хваткой"!.. Указанныя лица вмѣстѣ с Вел. Князем вышли в другую комнату.

* * *

Какія реальныя возможности открывались перед Михаилом Александровичем? Личныя настроенія и теоретическія выкладки пытавшихся предугадать событія политиков не создавали еще базы для активнаго дѣйствія. В отрывках воспоминаній, напечатанных в "Совр. Зап.'', Милюков очень опредѣленно утверждал, что он хотѣл "рискнуть открытым конфликтом с революціонной демократіей" и разсчитывал тогда на успѣх, как он потом, нѣсколько позже, говорил Набокову. Набоков же считал эту возможность "чисто теоретической". "Несомнѣнно, — разсуждает в воспоминаніях Набоков, — для укрѣпленія Михаила потребовались бы очень рѣшительныя дѣйствія, не останавливющіеся перед кровопролитіем, перед арестом Исп. Ком. Совѣта Р. и С. Д... Через недѣлю, вѣроятно, все вошло бы в надлежащія рамки. Но для этой недѣли надо было располагать реальными силами... Таких сил не было. И сам по себѣ Михаил был человѣком, "мало или совсѣм не подходящим к той трудной, отвѣтственной и опасной роли, которую ему предстояло бы сыграть". "Вся совокупность условій была такова, что принятіе престола было невозможно", - заключает мемуарист. Не мог же Милюков, готовившійся "на собственный страх и риск" к "рѣшительной" игрѣ, не учитывать всей той обстановки, которую рисует Набоков?[286]. Алданов, опросившій "всѣх, кого только мог" о совѣщаніи в кв. кн. Путятиной, говорившій и с Милюковым, сообщает, что Милюков "совѣтовал Великому Князю в эту же ночь оставить Петербург с его революціонным гарнизоном и, не теряя ни минуты, выѣхать в Москву, гдѣ еще была военная сила". "Три энергичных, популярных, на все готовых человѣка — на престолѣ, во главѣ арміи, во главѣ правительства — могли бы предотвратить развал страны". Великій князь Михаил лично был человѣк отважный, как свидѣтельствуют всѣ военные, видѣвшіе его в боевой обстановкѣ[287]. Во главѣ арміи стоял в. кн. Ник. Ник., человѣк достаточно энергичный и не помышлявшій в эти дни о капитуляціи — он мог, к тому же, опереться на сочувствіе всего высшаго команднаго состава, который видѣл в отказѣ от престола Мих. Ал. большую трагедію для фронта. Во главѣ правительства должен был неминуемо в таком случаѣ встать Милюков, ибо, как говорит он в качествѣ историка, "обѣ стороны (на совѣщаніи) заявили, что в случаѣ рѣшенія, несогласнаго с их мнѣніем, онѣ не будут оказывать препятствія и поддержат правительство, хотя участвовать в нем не будут". Вакансія премьера освобождалась.