Сергей Мельгунов - Мартовскіе дни 1917 года

• Название: Мартовскіе дни 1917 года
• Автор: Сергей Мельгунов
• Жанр: История
• Год: 1961

Историческое исследование известного русского историка посвящено Февральской Революции. Блестящая работа с источниками и бесценная возможность общаться с участниками исторических событий делают книгу интересной как для профессиональных историков, так и для любителей.

Текст в старой орфографии по парижскому изданию 1961 года

OCR boomzoomer 2007-2008 г.

---

Какія реальныя возможности открывались перед Михаилом Александровичем? Личныя настроенія и теоретическія выкладки пытавшихся предугадать событія политиков не создавали еще базы для активнаго дѣйствія. В отрывках воспоминаній, напечатанных в "Совр. Зап.'', Милюков очень опредѣленно утверждал, что он хотѣл "рискнуть открытым конфликтом с революціонной демократіей" и разсчитывал тогда на успѣх, как он потом, нѣсколько позже, говорил Набокову. Набоков же считал эту возможность "чисто теоретической". "Несомнѣнно, — разсуждает в воспоминаніях Набоков, — для укрѣпленія Михаила потребовались бы очень рѣшительныя дѣйствія, не останавливющіеся перед кровопролитіем, перед арестом Исп. Ком. Совѣта Р. и С. Д... Через недѣлю, вѣроятно, все вошло бы в надлежащія рамки. Но для этой недѣли надо было располагать реальными силами... Таких сил не было. И сам по себѣ Михаил был человѣком, "мало или совсѣм не подходящим к той трудной, отвѣтственной и опасной роли, которую ему предстояло бы сыграть". "Вся совокупность условій была такова, что принятіе престола было невозможно", - заключает мемуарист. Не мог же Милюков, готовившійся "на собственный страх и риск" к "рѣшительной" игрѣ, не учитывать всей той обстановки, которую рисует Набоков?[286]. Алданов, опросившій "всѣх, кого только мог" о совѣщаніи в кв. кн. Путятиной, говорившій и с Милюковым, сообщает, что Милюков "совѣтовал Великому Князю в эту же ночь оставить Петербург с его революціонным гарнизоном и, не теряя ни минуты, выѣхать в Москву, гдѣ еще была военная сила". "Три энергичных, популярных, на все готовых человѣка — на престолѣ, во главѣ арміи, во главѣ правительства — могли бы предотвратить развал страны". Великій князь Михаил лично был человѣк отважный, как свидѣтельствуют всѣ военные, видѣвшіе его в боевой обстановкѣ[287]. Во главѣ арміи стоял в. кн. Ник. Ник., человѣк достаточно энергичный и не помышлявшій в эти дни о капитуляціи — он мог, к тому же, опереться на сочувствіе всего высшаго команднаго состава, который видѣл в отказѣ от престола Мих. Ал. большую трагедію для фронта. Во главѣ правительства должен был неминуемо в таком случаѣ встать Милюков, ибо, как говорит он в качествѣ историка, "обѣ стороны (на совѣщаніи) заявили, что в случаѣ рѣшенія, несогласнаго с их мнѣніем, онѣ не будут оказывать препятствія и поддержат правительство, хотя участвовать в нем не будут". Вакансія премьера освобождалась.

Надо предполагать, что, дѣлая предложеніе о переѣздѣ в Москву, Милюков не считал, очевидно, столь уже безоговорочным, как передает Набоков с его слов, что "в первые дни переворота гарнизон был в руках Гос. Думы". Не был он и всецѣло в руках Совѣта. Не было и того настроенія гражданской войны, в атмосферѣ которой могла родиться мерещившаяся Родзянко и др. опасность убійства Мих. Ал. Не думаю, чтобы и в квартирѣ кн. Путятиной, охраняемой нѣсколькими десятками преображенцев, чувствовался тот почти паническій страх, о котором разсказывает Шульгин: "Керенскій, — передает трепещущій Терещенко, — боится, чтобы не убили Великаго Князя: вот-вот какія-то бродящія кругом "банды" могут ворваться". Эти опасенія в большей степени зависѣли от настроенія молодого министра финансов революціоннаго правительства, бывшаго до революціи чуть ли не кандидатом на цареубійство, который, в изображеніи Шульгина, очень тяжело и непосредственно переживал сцену, разыгравшуюся на Милліонной: "Я больше не могу... что дѣлать, что дѣлать!..." "Маленькая анекдотичная подробность", переданная Гучковым, как будто говорит скорѣе за то, что Керенскій боялся появленія "банд" другого типа. Когда Гучков попробовал по телефону переговорить с женой и сообщить ей о своем пріѣздѣ, Керенскій пожелал знать, с кѣм будет говорить Гучков... У Керенскаго "было подозрѣніе, что я хочу вызвать какую-либо военную часть, которая силою заставила бы Михаила остаться на престолѣ"[288].

В Москвѣ, не пережившей "пороховых дней", внѣшне, как будто, было спокойнѣе. Но это спокойствіе отнюдь не означало, что московскія настроенія благопріятствовали осуществленію милюковской концепціи. Напомним, что приблизительно как раз в часы, когда шло совѣщаніе в кв. Путятиной, в Москвѣ обсуждали вопрос о монархіи до Учр. Собр. и основное намѣтившееся теченіе Третьяков, представитель торгово-промышленнаго класса, а не будущей "револоціонной демократіи", по газетному отчету выразил словами: "Не может быть рѣчи, чтобы послѣ Романова Николая вступил на престол Романов Михаил". Это было, может быть, скоро преходящее "опьянѣніе революціей", вскружившее даже наиболѣе "трезвые умы" в средѣ буржуазіи. С ним нельзя было не считаться, — оно распространилось на всю Россію: кн. Волконскій вспоминает, напримѣр, как в провинціальном Борисоглѣбскѣ "люди встрѣчались, обнимались, поздравляли", когда в связи с отреченіем пришло сообщеніе, что "старый порядок кончился". В такой общественной атмосферѣ монархическая традиція не могла быть "объединяющей и собирающей силой". В Москвѣ "опьянѣніе революціей" было, пожалуй, сильнѣе, чѣм в Петроградѣ, гдѣ, как рассказывал Караулов в Кисловодскѣ 16 марта, в "первые дни не знали, кто возьмет верх" и "боязнь контр-революціи у всѣх была большая". В Москвѣ боязни "контр-революціи" не было, и каким-то недоразумѣніем надо считать утвержденіе (историка или мемуариста — не знаю), что здѣсь "еще была военная сила", на которую мог разсчитывать "отчаянной смѣлости план", предложенный Милюковым в. кн. Михаилу. "Московскій гарнизон" еще 1 марта без всяких осложненій перешел всецѣло на сторону революціи. И сила сопротивленія возможной "контр-революціи" в Москвѣ представлялась гораздо значительнѣе, нежели в Петербургѣ. Это отчетливо видно из психологіи "крайне лѣвых", т. е. большевицких групп; лишь крайне плохой освѣдомленностью даже в общественных кругах можно объяснить отмѣтку Гиппіус 3-го, о Москвѣ, гдѣ "никакого Совѣта Р. Д. не существует".

Отдѣльные факты, взятые сами по себѣ, почти всегда противорѣчивы и ими одними нельзя иллюстрировать положеніе. Но сопоставленіе все-таки выясняет общую конъюнктуру. Вот резолюція, принятая в первые дни революціи в Петербургѣ на митингѣ рабочих и солдат в Самсоніевском братствѣ (Выборгская сторона) — она требует, чтобы Совѣт "немедленно" устранил Временное Правительство и этим правительством объявил бы себя. Из 1000 человѣк только 3 высказались против. Совсѣм другое настроеніе на заводѣ "Галерный Остров". Отношеніе к большевикам было таково, что "даже не давали выступать", — вспоминает рабочій Наратов,— "о передачѣ власти совѣтам' не хотѣли... слушать". Аналогичная картина и в революціонном гарнизонѣ. Опасность "гнѣва революціоннаго народа", который может обрушиться на агитаторов из большевицкаго лагеря, была столь "реальна", что даже представители ЦК, носившіе высокое званіе членов Исп. Комит. Совѣта Р. Д., вынуждены были, как утверждает Шляпников, — "временно" воздержаться ходить в тѣ казармы, гдѣ господствовали "ура-патріоты", и создавать опору путем "индивидуальной обработки". Шляпников вспоминает, как ему — "большевику" в одной из зал Таврическаго дворца солдаты, распропагандированные "оборонцами", "не давали говорить". Так было в отношеніи той партіи, которая — "единственная" среди партійных организацій — принимала непосредственное участіе в боевых дѣйствіях на улицах столицы! Мы говорили уже, что этот большевицкій дѣятель и историк революціи признает, что у "Временнаго Правительства тогда оружія было куда больше, чѣм у нас", — "соотношеніе сил не позволяло" большевикам ставить вопрос в плоскость "борьбы с оружіем в руках". В протоколѣ Исп. Ком. (9 марта) можно найти отмѣтку, что в Царском Селѣ "войска стоят за конституціонную монархію"... Припомним, что в Москвѣ позиція "крайних" была, пожалуй, болѣе выигрышна — они открыто пытались на первых порах требовать созданія временнаго революціоннаго правительства.

Надежды на Москву были эфемерны. Реальной опорой мог быть только фронт, плохо еще освѣдомленный о происшедшем, не захваченный настроеніем уличной революціонной стихіи. Едва ли новому императору трудно было бы в петербургской обстановкѣ выѣхать из столицы — "революціонныя рогатки" не так уже были непроницаемы. Всякое активное дѣйствіе, естественно, несет в себѣ долю риска, ибо случай играет здѣсь подчас слишком большую роль. A priori на фронтѣ можно было найти опору. Дѣло, конечно, не в тѣх патріотических буфонадах которыя имѣли мѣсто и к которым надлежит отнести и телеграмму Рузскому ген. ад. Хана-Нахичеванскаго 3 марта: "Прошу вас не отказать повергнуть к стопам Е. В. безграничную преданность гвардейской кавалеріи и готовность умереть за своего обожаемаго монарха". Люди в тѣ дни вообще имѣли склонность безотвѣтственно говорить от имени масс. При "нервном" и ''недовѣрчивом" отношеніи солдат в первые дни к совершившемуся[289], поддержку на фронтѣ можно было найти, тѣм болѣе, что Алексѣев своим авторитетом мог бы подкрѣпить петербургское начинаніе — он считал, как мы знаем, воцареніе Михаила, хотя бы временное, необходимым[290].