Ланьлинский насмешник - Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

• Название: Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй
• Автор: Ланьлинский насмешник
• Жанр: Древневосточная литература

Самый загадочный и скандально знаменитый из великих романов средневекового Китая, был написан в XVII веке.

Имя автора не сохранилось, известен только псевдоним – Ланьлинский насмешник. Это первый китайский роман реалистического свойства, считавшийся настолько неприличным, что полная публикация его запрещена в Китае до сих пор.

В отличие от традиционных романов, где описывались мифологические или исторические события, «Цзинь, Пин, Мэй» рассказывается веселой жизни пройдохи-нувориша в окружении его четырех жен и многочисленных наложниц.

---

– Надо будет и ему что-нибудь приготовить, – заметила Юэнян. – Нельзя же человека с пустыми руками отпускать. Ступай к ним, а я распоряжусь, чтобы накрыли стол.

– А ты спой что-нибудь получше для матушки Шестой, – обратился перед уходом Симэнь к певице Шэнь.

– Сестрица Ли! – обернулась к Пинъэр и Цзиньлянь, как только вышел Симэнь. – Так какую же песню ты хочешь услышать? Не обижай батюшку. Ведь он пригласил ее специально для тебя. Ну, скажи, наконец!

Уступая просьбам, Пинъэр наконец сказала:

– Спой «Буреют тропинки, алеют дорожки».

– С удовольствием, – сказала Шэнь Вторая. – Я знаю эту песню.

Она взяла цитру, подтянула колки и, настроив струны, запела на мотив «Стан, словно стройный цветок»:

Буреют тропинки,
алеют дорожки,
И пляшут под солнцем
задорные мошки.
Летят на ковер
ароматных полей…
Ах, нету судьбы моей злей!
Меня обмануло
цветение сливы
И иволги в зарослях
посвист счастливый.
Меж пышных цветов
боль сильней и острей…
Приди же и лаской согрей!

На мотив «Песенки Восточного Оу»:

Средь заводи цветов,
Под сенью стройных ив
Рой пьяных мотыльков,
И иволга в томленьи…
Жестокий позабыв,
С возлюбленным разрыв
Лежу, глаза закрыв,
Одна, без сожаленья!
Вдруг где-то стриж вскричит…
И хлынут слез ручьи.

На мотив «В саду царит весна»:

Беседки над рекой и павильоны,
Мне душу надрывает тишина.
Плоды так просятся на пир влюбленных,
Но нет тебя – тоскую я одна!
В унынии перебираю струны.
Страданий чашу – не бокал любви
До дна я осушаю ночью лунной,
И лютня ищет милого в дали.

На мотив «Песенки Восточного Оу»:

Гранат горит огнем
Весенним ясным днем,
И память о былом
Бросает душу в пекло.
Не взять цветка рукой,
Не обрести покой –
Возлюбленный с другой,
А я в тоске поблекла.
Что розы в волоса,
Коль выцвела краса!

На мотив «Деревья-платаны»:

Уж сбросил кудрявую крону
Платан,
И ветер осенний стозвонно
Свистал.
Тоска, как колодец, бездонна,
Темна.
Горюю на ложе бессонна
Одна.
Где ты, повелитель небесный
Сейчас?
В пирах бесшабашных, безвестный
Увяз.
Взметнулся над теремом Млечный
Поток,
И тянется сеть бесконечных
Тревог.

На мотив «Песенки Восточного Оу»:

Опал корицы цвет,
И хризантем уж нет,
Как холоден рассвет
Осенний одинокий…
Сверчок затих в ночи,
Погас огонь свечи,
И жалобой звучит
Призыв гусей далекий.
Как будто плач и стон…
Нутро терзает он.

На мотив «Река омывает песок»:

Вот ветер взыграл,
и повеяло стужей…
Всю ночь до утра
я в тисках темноты!
Унынья пора…
Кто мне слезы осушит?
Свеча, догорай!..
Окон очи пусты.
Рожок пел-страдал:
«Милый мой, ты мне нужен!»
Зов вверю ветрам:
возвратишься ли ты?!
Излечишь от ран?
Будешь ласковым мужем?
Душа так стара!..
Жар глубинный остыл.

На мотив «Песенки Восточного Оу»:

Вздыхаю при луне,
В бездушной в тишине,
Мечтаю хоть во сне
Увидеться я с милым.
Недолог счастья век.
За ширмой кружит снег,
Твой заметает след,
И бубнов звон унылый
Под крышей у окна
Лишает душу сна.

Заключительная ария:

Капли слез моих, словно жемчужины,
На ланитах сверкают, струясь.
Ах, исчез ненаглядный мой, суженный!
Я растоптана в топкую грязь!

Барышня Шэнь умолкла.

– Сестрица Ли, – обратилась к Пинъэр хозяйка, – выпей-ка чарочку сладкого, а?

Пинъэр не могла отказать Юэнян и, отпив глоток, поставила чарку на стол. Она едва сидела, но продолжала крепиться. Немного погодя у нее начался жар, и она удалилась к себе. Однако не будем говорить, как пировали хозяйки.

Расскажем о Симэне. Проследовал он прямо к Зимородковому павильону, где в крытой галерее под соснами любовались хризантемами Ин Боцзюэ и Чан Шицзе. Надобно сказать, что по обеим сторонам галереи стояли два десятка огромных вазонов высотою не меньше семи чи, в которых красовались редкостные хризантемы. Были тут разные сорта! И «длинный красный халат», и «красный халат», и «лиловый халат с золотым поясом», и белые бархатные, и желтые бархатные, и «звездный небосвод», и «опьяневшая фаворитка Ян», и «царский пион», и «лебяжий пух», и «любимец уточек-неразлучниц» и пр.

Гости поклонились подошедшему Симэню. Чан Шицзе кликнул сопровождающих, и те внесли коробки.

– Это что еще? – спросил Симэнь.

– Брат Чан, до глубины души тронутый твоей щедростью, – объяснял Боцзюэ, – не зная, чем отблагодарить тебя, велел жене приготовить крабов и пару жареных уток. И меня пригласил к тебе. Вот мы и пришли.

– И зачем ты, брат, зря тратишься? – обращаясь к Шицзе, говорил Симэнь. – Жена у тебя только поправилась, а ты ей хлопот доставляешь.

– Вот и я то же самое ему говорил! – подхватил Боцзюэ. – А он мне свое: все остальное, мол, брату не в диковинку.

Симэнь велел слугам открыть коробки. В них, помимо пары жаренных в особой печи крупных уток, было четыре десятка готовых к употреблению крабов. Заправленные соевой подливой, перцем, чесноком и имбирем, жаренные в душистом масле, нежные, с аппетитным запахом, они так и просились в рот. Симэнь велел Чуньхуну с Ван Цзином убрать деликатесы и наградить принесших коробки пятьюдесятью медяками. Потом он поблагодарил Чан Шицзе.

Циньтун отдернул занавеску и пригласил гостей в Зимородковый павильон. Боцзюэ продолжал расхваливать хризантемы.

– Где это ты, брат, достал такую красоту? – спросил он Симэня.

– Его сиятельство Лю, смотритель гончарен, подарил мне двадцать горшков.

– Вместе с горшками? – переспросил Боцзюэ.

– Ну да, вместе.

– Что там цветы! – подхватил Боцзюэ. – Горшки – вот это да! Как есть из казенных печей! Двойной закалки. Годы служить будут и воду не пропускают. Материал – высший сорт! Глину сперва через сито просеивают, потом гончары ногами месят – как сучжоуский фарфор – одна выделка. Таких теперь не сыщешь.

Симэнь велел подавать чай.

– А ты, брат, когда думаешь переезжать? – обратился Симэнь к Шицзе.

– Да он на третий день после сделки переехал, – вставил Боцзюэ.

– И прежний хозяин, на счастье, жилье себе уже подыскал. Так что брат в новом доме блаженствует. А вот тут как-то счастливый день выбрал и товаров закупил – лавку открыл. Брат невестки Чан серебро проверяет.

– Так когда же мы ему подарки понесем, а? – спросил Симэнь. – Только всех собирать не стоит. Сэ Цзычуня позовем, вчетвером и отметим. Закуски у меня приготовят. Не будем брата Чана в расходы вводить. Певиц возьмем и справим новоселье.

– Я и сам думал устроить новоселье, – говорил Шицзе, – но тебя, брат, пригласить никак не решался. Помещение уж больно мало. Не по душе, боюсь, придется.

– Какая чепуха! – возразил Симэнь. – Мы тебя не разорим. Я за Се Цзычунем пошлю. С ним и потолкуем. Он крикнул слугу Циньтуна: – Ступай батюшку Се пригласи!

– А из певиц кого звать будем? – поинтересовался Боцзюэ.

– Чжэн Айюэ и Хун Четвертую, – сказал, улыбаясь, Симэнь. – Хун Четвертая под барабан хорошо так, протяжно романсы поет на мотив «Овечки с горного склона».

– Какой же ты, брат, оказывается, хитрый! – упрекал хозяина Боцзюэ. – Их зовешь, а мне ни слова? Но я и так уж догадался. Ну и как она в сравнении с Гуйцзе?

– Пре-крас-на! Неописуема! – воскликнул Симэнь.

– Тогда что ж она, негодница, в день твоего рождения так упрямилась? Слова не вытянешь, – заметил Боцзюэ.

– Погоди, в другой раз я тебя к ней захвачу, – пообещал Симэнь. – Он в двойную шестерку играет. Тогда с ней сразишься.

– Я ей, потаскушке, покажу! Пусть попробует зазнаваться!

– Вот, сукин сын, задира! – заругался Симэнь. – Не смей у меня к ней приставать.

Пока они разговаривали, появился Се Сида и, поклонившись, сел.

– Видишь ли, брат Чан новым домом обзавелся, – обратился к нему хозяин. – Переехал и нам ни гу-гу. Надо будет сложиться, а уж его в расходы не вводить. Кушанья у меня приготовят, а слуги отнесут. Позовем певиц и повеселимся. Как ты смотришь?

– Я всегда готов, – отвечал Се Сида. – Только скажи, по скольку с брата причитается? И кто да кто будет?

– Да вот мы и будем, – отвечал Симэнь, – по два цяня с каждого, думаю, и хватит.

– Всех звать – у него не поместятся, – пояснил Боцзюэ.

Вошел Циньтун.

– Шурин У Старший прибыли, – объявил он.

– Зови сюда, – распорядился хозяин.

Вскоре на веранде появился У Старший и поклонился присутствующим. После особого приветствия Симэня он сел. Слуга подал чай, и все сели за стол.

– У меня к вам есть дело, зятюшка, – обратился вдруг к Симэню шурин и встал. – Не могли бы вы пройти в дальние покои?

Симэнь поспешно пригласил У Старшего в покои Юэнян. Хозяйка тем временем продолжала пировать в крытой галерее.