Ланьлинский насмешник - Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

• Название: Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй
• Автор: Ланьлинский насмешник
• Жанр: Древневосточная литература

Самый загадочный и скандально знаменитый из великих романов средневекового Китая, был написан в XVII веке.

Имя автора не сохранилось, известен только псевдоним – Ланьлинский насмешник. Это первый китайский роман реалистического свойства, считавшийся настолько неприличным, что полная публикация его запрещена в Китае до сих пор.

В отличие от традиционных романов, где описывались мифологические или исторические события, «Цзинь, Пин, Мэй» рассказывается веселой жизни пройдохи-нувориша в окружении его четырех жен и многочисленных наложниц.

---

– Кого да кого?

– У Хуэя, Шао Фэна, Чжэн Чуня и Цзо Шуня.

– А Ли Мина почему ж не зовешь?

– Уж больно он вознесся, – отвечал Симэнь. – В нас не нуждается.

– Ну как ты можешь так говорить, брат? – возразил Боцзюэ. – Позови, он и явится. А я и не знал, что ты так на него разгневался. Только он тут совсем не при чем. Ну, посуди, откуда ему было знать, что делается в заведении у Ли Третьей. Не придирайся к нему, брат. Он нынче утром ко мне приходил. Со слезами на глазах жаловался. Все-таки, говорит, моя старшая сестра батюшке служит, меня, говорит, сколько лет звали, а теперь, выходит, не нужен стал, других зовут. А насчет Ли Гуйцзе клянется, что и понятия не имеет. Ведь твоя вот такая неприязнь, брат, ставит его в очень неловкое положение. Ну сам посуди, как малому быть, чем кормиться.

Боцзюэ позвал Ли Мина.

– Поди сюда! – кликнул он. – Сам батюшку попроси. Нечего прятаться! Только дурная сноха боится свекру на глаза показываться.

Ли Мин, как истукан, с опущенной головой неподвижно стоял рядом с залой. Вслушиваясь в их разговор, он не решался слова проронить. На зов Боцзюэ он вошел в залу и, упав на колени, стал отбивать перед Симэнем земные поклоны.

– Батюшка, пусть меня давят колесницы и топчут кони, но не виноват я! – говорил певец. – Батюшка, удостоверьтесь еще раз, прошу вас! Я готов голову на плахе сложить, если причастен к этому делу. Батюшка, раньше вы были моим великим благодетелем, Да нам, мне и моим сестрам, в лепешку разбиться – не отблагодарить вас за милости. На меня товарищи свысока смотрят, на смех подымают. Разве я больше найду благодетеля, как вы, батюшка?

Ли Мин громко разрыдался, продолжая стоять на коленях.

– Ну ладно, хватит! – уговаривал его сидевший сбоку Ин Боцзюэ, а затем обернулся к Симэню. – Вот видишь, брат! «Великий муж не замечает промахов, допущенных ничтожным».[1332] Я уж не говорю, что он был непричастен к делу, но если бы даже и провинился в чем, ты, брат, после такого раскаяния должен его простить. – Боцзюэ опять обратился к певцу. – А на тебя, раз покаялся, батюшка больше не станет гневаться. Но впредь знай сверчок свой шесток!

– Да, вы правы, дядя Ин! – отвечал певец. – Раз признал вину, надо исправляться. Наперед зарублю себе на носу.

– Ну вот, все выложил, нутро как карман вывернул, – заключил Боцзюэ. – Стало быть, от грехов очистился.

Симэнь долго мялся.

– Ну ладно уж! – наконец, проговорил он. – Раз дядя Ин так просит, я тебя прощаю. Встань! Будешь служить, как и прежде.

– Ну! В ноги! Сейчас же! – крикнул Боцзюэ.

Ли Мин поспешно склонился в земном поклоне, потом отошел в сторону.

Тут только Ин Боцзюэ велел Ин Бао достать приглашения.

– Сыну у меня двадцать восьмого месяц исполняется, – протягивая приглашения, заговорил Боцзюэ. – Прошу покорно почтенных невесток снизойти и почтить нас своим присутствием.

Симэнь развернул конверт и прочитал:

«По случаю месяца со дня рождения сына имею честь двадцать восьмого пригласить Вас на скромную трапезу. Тешусь надеждой, что Вы не пренебрежете нашей холодной хижиной и удостоите невыразимого счастья лицезреть прибытие пышных экипажей.

Примите благодарность за щедрые дары.

Кланяюсь с почтением урожденная Ду, в замужестве Ин».

Симэнь прочитал приглашение и обернулся к Лайаню.

– Ступай передай в коробке матушке Старшей! – наказал он и обратился к Ин Боцзюэ. – А тебе прямо скажу: вряд ли им удастся воспользоваться приглашением. Ведь завтра день рождения твоей Третьей невестки и этот прием, а двадцать восьмого Старшая должна навестить госпожу Ся. Где ж тут к тебе идти?

– Ты, брат, меня прямо убил! – воскликнул Боцзюэ. – Выходит, плоды поспели, а лакомиться некому? Нет, тогда я сам пойду в невесткины покои и упрошу придти.

Тем временем вернулся Лайань. В руках у него была пустая коробка.

– Матушка Старшая с благодарностью приняла приглашения, – сказал слуга.

Боцзюэ передал коробку Ин Бао.

– Подшутил ты надо мной, брат, – говорил обрадованный Боцзюэ. – Да я б лоб разбил, а невестку уговорил придти.

– Погоди уходить, – попросил друга Симэнь. – Ступай посиди в кабинете, а я причешусь, и мы вместе позавтракаем, ладно?

Симэнь удалился, а Ин Боцзюэ обратился к Ли Мину с такими словами:

– Ну, каково? Не упроси я, он бы тебя не простил. Они, богатые, с норовом. И скажут что, а ты молчи. Кто с улыбочкой, тот пощечину не получит. В наше время льстец в почете. И разбогатеешь, торговлю заведешь, а все с каждым ладь. А будешь дуться, свой гонор выказывать, никто на тебя и не посмотрит. Да что там говорить! Вашему брату прилаживаться надо, всюду проникать. Только так на жизнь-то и заработаешь. Пойдешь ссоры затевать, другие будут есть досыта, а ты голодный насидишься. Столько лет ему служишь, а нрава его не раскусил. Да, вели и Гуйцзе завтра придти. Ведь у матушки Третьей завтра день рождения справлять будут. Надо ковать железо пока горячо. И пусть подарки поднесет. Одним выстрелом можно будет двух зайцев убить. Враз и уладится.

– Правду вы, дядя, говорите! – согласился Ли Мин. – Я сейчас же мамаше Третьей передам.

Тем временем Лайань накрыл на стол.

– Прошу вас, дядя Ин! – пригласил он гостя. – Батюшка сейчас будут.

Вышел умытый и причесанный Симэнь и сел рядом с Ин Боцзюэ.

– Давно Чжу с Сунем не видал? – спросил Симэнь.

– Я велел им зайти, – отвечал Боцзюэ. – Но они отказались. Брат, мол, на них зол. Вы, говорю, обязаны брату спасибо сказать. Ведь это он за вас заступился, он одним махом избавил вас от этой тучи москитов и саранчи, а вы еще недовольны. Да как вы, говорю, смеете на него обижаться?! Они дали слово порвать с негодником Ваном. Да, брат, ты, оказывается, вчера у него пировал. Вот чего не знал, того не знал.

– Видишь ли в чем дело, начал Симэнь. – Угощение он устроил и меня пригласил. Он меня своим приемным отцом считает. До второй ночной стражи пировали, А они-то почему с ним решили порвать? Только пусть мне поперек дороги не встают. А мне все равно. Ходите, куда вам нравиться. Да и об этом малом я заботиться не собираюсь. Тоже мне – отца нашел!

– Ты, брат, это серьезно говоришь? – переспросил Боцзюэ. – таком случае они на этих же днях придут тебя отблагодарить и объяснят, как было дело.

– Вели им придти, а подношений мне никаких не нужно, – наказал Симэнь.

Лайань подал кушанья. Были тут одни изысканные яства. От блюд жаркого струился аппетитный аромат. Симэнь принялся за рисовый отвар, а Ин Боцзюэ набросился на деликатесы.

– Пришли те двое певцов? – спросил Лайаня хозяин, заканчивая трапезу.

– Давно пришли, – отвечал слуга.

– Вели их накормить вместе с Ли Мином, – распорядился Симэнь.

Певцы, одного из которых звали Хань Цзо, а другого – Шао Цянь, подошли к Симэню и, земно поклонившись, удалились.

– Ну, и мне пора, – сказал, наконец, Боцзюэ, вылезая из-за стола. – Дома, небось, совсем заждались. Тяжело, брат, бедному человеку по дому управляться. Ну вот все, за что только ни возьмись, покупать приходится. От печной заслонки до дверных занавесок – за все деньги плати.

– Ну иди, хлопочи, – сказал Симэнь. – А вечером приходи. Матушку Третью поздравишь, в ножки поклонишься. Надо же тебе сыновнюю почтительность выказать.

– Приду, приду пренепременнейше! – заверил его Боцзюэ. – А своей велю подарочек припасти.

С этими словами Боцзюэ ушел.

Да,

Друга желанного видеть бы снова и снова;
Отклик находит в сердцах задушевное слово.
Тому свидетельствовали стихи:
Готовы мы слушать льстеца без конца,
Но резок безмерно и груб правдолюб!
Не сразу познаешь людские сердца…
Тому хорошо, кто наивен и глуп.

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ ПАНЬ ЦЗИНЬЛЯНЬ ВЫХОДИТ ИЗ СЕБЯ, СЛУШАЯ ЦИКЛ «ПОМНЮ, КАК ИГРАЛА НА СВИРЕЛИ» БАРЫШНЯ ЮЙ ПОЕТ НОЧЬЮ ПЕСНЮ «ЖАЛОБЫ В ТЕЧЕНЬЕ ПЯТИ СТРАЖ»

Ловкачу за хитрость достается,

упрекают увальня за лень;

Богача вседневно точит зависть,

а бедняк унижен, что ни день;

Злобный человек всегда упрямец,

если добрый – значит размазня;

Коли ты прилежен – значит жаден,

а расчетлив – скряге ты родня

Откровенен ты и простодушен –

дураком набитым назовут,

Если ж и смышлен ты, и проворен –

скажут про тебя: коварный плут.

Вот и посудите: есть ли в мире

тот, что всем и каждому хорош?

Или избегать соседи будут,

иль не будут ставить ни во грош.

Стало быть, ушел Ин Боцзюэ домой, а Симэнь направился в грот Весны, чтобы посмотреть, как печник кладет кан с выведенной наружу топкой. В гроте было тепло словно весной. Повсюду были расставлены цветы. Дым не портил запаха благовоний.

Явился Пинъань.

– От столичного воеводы Чжоу серебро доставили, – объявил он, протягивая визитную карточку и коробку.