Ланьлинский насмешник - Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

• Название: Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй
• Автор: Ланьлинский насмешник
• Жанр: Древневосточная литература

Самый загадочный и скандально знаменитый из великих романов средневекового Китая, был написан в XVII веке.

Имя автора не сохранилось, известен только псевдоним – Ланьлинский насмешник. Это первый китайский роман реалистического свойства, считавшийся настолько неприличным, что полная публикация его запрещена в Китае до сих пор.

В отличие от традиционных романов, где описывались мифологические или исторические события, «Цзинь, Пин, Мэй» рассказывается веселой жизни пройдохи-нувориша в окружении его четырех жен и многочисленных наложниц.

---

– Я с ней видалась прошлым летом на кладбище, когда ее свекра хоронили, – продолжала Юэнян. – Невысокая, круглое белое лицо, тонкие изогнутые брови. Она такая приветливая и молода еще. Ей, должно быть, года двадцать четыре, не больше.

– А ведь она была второй женой Ляна, письмоводителя тайного совета в Дамине,[197] – пояснил Симэнь. – Только потом на ней женился Хуа Цзысюй. Богатое приданое взял.

– Она нам делает подношения, знаки внимания оказывает, – возвращаясь к своей мысли, сказала Юэнян и заключила: – Ведь мы же ближайшие соседи, и неудобно оставаться в долгу. Завтра же ей подарки пошлю.

Надобно сказать, дорогой читатель, что жена Хуа Цзысюя, по фамилии Ли, родилась в первой луне пятнадцатого дня. Кто-то преподнес тогда ее родителям две вазы в форме рыбок, оттого ее и стали звать Пинъэр, то есть Вазочка. Была она сначала наложницей письмоводителя Тайного совета Ляна, который приходился зятем государеву наставнику Цаю. Жена у Ляна была до того ревнивая, что сживала со свету наложниц и служанок. Многих из них закапывали тут же за домом в глубине сада. Ли Пинъэр жила отдельно, в кабинете. Ей прислуживала нянька.

В канун праздника фонарей,[198] в третьем году правления под девизом Мира и Порядка, когда Лян с женою пировал в Тереме бирюзовых облаков, Ли Куй[199] вырезал всю их семью, от мала до велика. Сам Лян и его жена спаслись бегством, а Ли Пинъэр прихватила сотню крупных жемчужин, добытых в Индийском океане, и пару черных драгоценных камней с синеватым, воронова крыла, отливом, весом в целых два ляна. Забрав эти сокровища, она с нянькой приютилась у родственников в Восточной столице.

В то время придворного смотрителя Хуа назначили правителем Гуаньани.[200] Был у него неженатый племянник Хуа Цзысюй, ему и сосватали Ли Пинъэр. Хуа Старший отбыл в Гуаннань, а с ним и молодые.

Не прожили они и года, как старик Хуа заболел, вышел в отставку и переехал в родной уезд Цинхэ, где и умер.

Хуа Цзысюй завладел солидным состоянием и ежедневно гулял с друзьями в веселых домах. Он входил в компанию Симэня. Старшим братом был Симэнь Цин, вторым – сын богача Ина, торговца тафтой, Ин Боцзюэ, который промотал отцовское наследство, опустился и заделался прихлебателем у певиц, ловко играл в мяч, двойную шестерку, шашки и чего только не знал. Третьим был Се Сида, по прозвищу Непорочный. Он тоже помогал кому делать нечего, хорошо играл на папе и целыми днями торчал в публичных домах, подбирая объедки после пирушек. В братской компании кроме них состояли Чжу Жинянь, Сунь Молчун, У Дяньэнь, Юнь Лишоу, Чан Шицзе, Бу Чжидао и Бай Лайцян – всего десять друзей. Со смертью Бу Чжидао его место занял Хуа Цзысюй. Они собирались раз в месяц, звали певиц и развлекались среди этого букета цветов. Будучи племянником придворного, Хуа Цзысюй привык швырять деньгами, и друзья, пользуясь этим, охотно зазывали его в веселые дома, где пировали с певичками и частенько дней по пять домой не заявлялись.

Да,

Ласкает глаз лиловая аллея,
Пьянящи звуки в красном терему.[201]
Пусть будет жизнь значительно длиннее –
Без радостей простых она нам ни к чему!

Но довольно об этом. Так радовался, стало быть, в тот день Симэнь с женами, пируя в Лотосовой беседке. Разошлись под вечер. Симэнь пошел к Цзиньлянь. Он изрядно выпил, и ему хотелось насладиться «игрою тучки и дождя».

Цзиньлянь сейчас же зажгла благовония и разобрала постель. Они сняли одежды и легли. Симэнь не торопился. Ему было известно, что Цзиньлянь искусно играет на свирели.[202] Он расположился за газовым пологом и велел ей встать на четвереньки рядом с собой, обеими руками нежно обнял жену и поднес тот самый инструмент к ее устам. Симэнь, склонив голову, долго наслаждался ее утонченной игрою. Распаленный страстью, он кликнул Чуньмэй, чтобы та подала чаю. Цзиньлянь быстро опустила полог, опасаясь, как бы не увидала горничная.

– Ты чего испугалась? – спросил Симэнь. – Вон у соседа Хуа какие служаночки. Цветы приносила младшая, а другая – ровесница нашей Чуньмэй, и брат Хуа не обошел ее своим вниманием. Где жена – там и горничная. Ах, хороша! И ведь никто не знает об отношениях юнца Хуа со служанками!

– Ах ты, негодник! – Цзиньлянь обернулась к Симэню. – Только ругаться не хочется. На служанку потянуло? За чем же дело стало? Говоришь ты одно, а на сердце – совсем другое. К чему эти увертки? Ну, возьми ее, сравни со мной. Я ж не такая, как ты! И она не моя служанка. Я завтра выйду в сад и дам тебе такую возможность. Позови ее сюда и делай, что хочешь.

Цзиньлянь кончила играть. Симэнь обнял ее, и они легли.

Да,

Любимого желая обаять,
Готова на свирели поиграть.

О том же поется и в романсе на мотив «Луна над Западной рекой»:

Клубится орхидеи аромат.
Искусница играет на свирели,
Сливаются безумство и азарт
В белеющем за кисеею теле.
Браслеты золотятся на руках.
Любовников желание томит.
Искусница забыла всякий страх,
Игру свою никак не прекратит.

На другой день Цзиньлянь в самом деле ушла к Юйлоу, а Симэнь поманил Чуньмэй –

Весной заалел и раскрылся
Цвет персика нежный, пугливый;
Трепещет под натиском ветра
Зеленая талия ивы. –

и овладел горничной.

С того дня Цзиньлянь сразу возвысила Чуньмэй. Она больше не давала ей стоять на кухне у котлов, а держала у себя в спальне. Чуньмэй убирала постель, подавала чай. Цзиньлянь дарила ей платья и украшения, какие ей нравились. Горничная туго бинтовала свои маленькие ножки и была совсем не похожа на другую служанку – Цюцзюй. Сообразительная и насмешливая Чуньмэй обладала остроумием и привлекала красотой, за что и снискала благосклонность Симэнь Цина. Цюцзюй же, напротив, была глупа и бестолкова, и ей нередко доставалось от Цзиньлянь.

Да,

Птахи малые щебечут у пруда бездумно,
В душу глянь – и разберешься, кто дурак, кто умный.
Птица всякая летает, да полет у каждой свой:
Благородная – под небом, остальные – над землей.

Если хотите знать, что случилось потом, приходите в другой раз.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ ПАНЬ ЦЗИНЬЛЯНЬ ПОДСТРЕКАЕТ ИЗБИТЬ СУНЬ СЮЭЭ ЛИ ГУЙЦЗЕ ИЗ-ЗА СИМЭНЬ ЦИНА МЕНЯЕТ ПРИЧЕСКУ

Ей ревность камнем на сердце легла,

Распутный малый всякий стыд забыл.

Едва услышит льстивые слова –

Уж новую зазнобу полюбил.

Он чувствами швыряется легко,

Он юбки не пропустит никогда.

Влечет его к утехам и пирам,

Не к делу – значит, ждет его беда.

Так вот, перейдя в дом к Симэнь Цину, Цзиньлянь снискала его любовь и возгордилась, стала придирчивой и ни днем ни ночью не находила себе покоя. Все ее раздражало, всех она подозревала. То у забора подслушивала, то стояла под дверью – все искала повода, с кем бы поругаться. Не слыла сдержанной и Чуньмэй. Отчитала ее как-то из-за пустяка Цзиньлянь, и горничная, не зная, на ком сорвать зло, отправилась на кухню. Она барабанила по столу, гремела посудой. Вид у нее был такой угрюмый и злобный, что Сунь Сюээ не выдержала:

– Вот чудачка! Если замуж захотелось, ступай, в другом месте ищи, – пошутила она. – А тут нечего характер выказывать.

Чуньмэй так и подскочила:

– Замуж?! Это еще кто такую чушь несет?

Сюээ сразу сообразила, что горничная нынче не в духе и смолчала. А Чуньмэй тут же пошла и слово в слово передала все Цзиньлянь да и от себя добавила: мы, дескать, с вами обе хозяину по душе пришлись. Вместе, мол, голову ему вскружили.

От рассказа горничной Цзиньлянь стало совсем не по себе. В этот день она и так встала против обыкновения рано, потому что провожала на похороны У Юэнян, и ходила разбитая. Цзиньлянь прилегла, но потом встала и пошла в беседку. К ней порхающей походкой подошла Мэн Юйлоу.

– Чем ты так расстроена, сестрица? – спросила она, улыбаясь.

– И не говори! До того устала – на ногах не стою. А ты откуда?

– Да на кухню заходила.

– Та – на кухне? Она тебе что-нибудь говорила? – поинтересовалась Цзиньлянь.

– Ничего не говорила.

Цзиньлянь нарочно виду не подала, но про себя затаила злобу на Сунь Сюээ. Однако, не о том пойдет речь.

Цзиньлянь и Юйлоу занялись рукоделием, когда Чуньмэй внесла кувшин кипятку, а Цюцзюй заварила две чашки чаю. После чая они убрали со стола и начали играть в шашки. В самый разгар игры в беседке неожиданно появился садовый сторож – юный Циньтун – и доложил о прибытии хозяина.

Всполошившиеся женщины не успели собрать шашки, как Симэнь Цин вошел в садовую калитку и заметил их.

Они выглядели по-домашнему. И у той, и у другой волосы были собраны в пучок и буклями ниспадали на виски, а прическу украшала серебряная шелковая сетка. В серьгах блестели дорогие черные каменья. И одеты они были одинаково: отделанная серебром красная безрукавка поверх белой газовой кофты. Из-под вышитой юбки и у Цзиньлянь, и у Юйлоу кокетливо выглядывали острые носки совсем малюсеньких изящных красных туфелек.