Джим Гаррисон - Месть

• Название: Месть
• Автор: Джим Гаррисон
• Издательство: Азбука-классика
• Жанр: Триллер
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-91181-577-6

Повесть классика современной американской литературы, по которой Тони Скотом снят знаменитый фильм с Кевином Костнером и Энтони Куином в главных ролях. Гаррисон может писать о кровавом любовном треугольнике с участием могущественного наркобарона и бывшего военного летчика или виртуозно упаковывать в сотню страниц лиричную семейную сагу, но его герои всегда ищут справедливости в непоправимо изменившемся мире и с трудом выдерживают напор страстей, которым все возрасты покорны.

---

В машине она была счастлива, резвилась, как девчонка, перематывала зажеванную кассету и пела любимые им гвадалахарские народные песни. Когда они выехали за пределы города, она взяла сумку с заднего сиденья и сменила строгий костюм от Баленсиаги на легкое летнее платье. Он сказал, что не может спокойно смотреть, как она при скорости семьдесят миль в час сидит в одном белье, а она сказала, тебя никто не просит на это спокойно смотреть, так что он свернул на проселочную дорогу с двумя колеями в траве, и они занялись любовью на капоте машины. С холмика, ярдах в четырехстах, за ними в бинокль "Цейсс-Икон" наблюдал человек. Он прислонился к неприметному пикапу и вздыхал каждый раз, как ноги Мирейи взметывались, опадали или охватывали мужчину. Он взял из холодильного ящика на заднем сиденье бутылку пива "Три креста", чувствуя, что его лихорадит так же, как этот горячий воздух, который дрожит и искажает вид в бинокль.

Он думает, что, будь тут сам Акула, тот взял бы из-под сиденья винтовку и застрелил бы их, как оленей или горных козлов, А пока что они завершают свои любовные игры, и рот женщины открывается в едва доносящемся смехе. Она танцует по кругу, и наблюдатель ругается, когда мужчина, выкрикнув что-то, бессильно опускается на землю. Он на секунду опускает бинокль и думает, что у гринго, спору нет, хороший вкус – тут есть на что посмотреть, а ведь он видел ее только единожды, когда Акула ездил на неделю в Дюранго навестить свою престарелую мать.

* * *

Вернувшись в машину, она сказала, что чувствует себя восхитительной шлюхой – вся потная, и влажные волосы прилипли к вискам. И как здорово ехать в машине, а то она уже много лет путешествует только самолетом. Он начал, словно параноик, беспокоиться из-за пикапа, едущего в четверти мили позади, – кажется, этот же пикап ехал за ними до того, как они остановились. Пикап свернул с шоссе в Бенсоне, и он отбросил беспокойство, но потом они проехали через Тумстон, и она закрыла глаза, думая, что за ужасное название у города[29]. Он вспомнил, как в возрасте десяти лет изготовил могильный камень для своей лошади – она запуталась в колючей проволоке изгороди и так покалечилась, что отцу пришлось ее пристрелить. Он написал на большом камне: «Сюзи, родилась в 1943, умерла в 1946. Здесь лежит добрая кобыла породы морган, любимая лошадь Дж. Кокрена, скорбящего о ее кончине». Последнюю фразу он взял из местной газеты, печатавшей некролога в разделе личных объявлений.

К семи они были в Дугласе, купили кое-каких припасов и переехали через границу в Агуа-Приета; он купил у седельника сумочку ей в подарок, и они пообедали креветочным супом и жареным кабрито – окороком козленка, с маслом, чесноком и свежим тимьяном. Он любил Мексику и спросил Мирейю о Дюранго, родном городишке Тиби, расположенном в горах Сьерра-Мадре. Она сказала, что Дюранго безнадежно вульгарен – сельскохозяйственно-шахтерский городок, не вошедший в путеводители, и именно потому он ей так нравится. Тиби пригласил его туда, на свое ранчо, через несколько месяцев – поохотиться. Мирейя сказала, что тамошние места напоминают Монтану и отдельные части Каталонии и Кастилии, что там куча куропаток и диких индеек – на ранчо, где она держит своих лошадей. Тиби построил там теннисный корт с глиняным покрытием и так довел ее с этим кортом, что она отказалась с ним играть, хотя он натренировал кое-кого из своих подручных с помощью теннисиста-профессионала, специально приглашенного из Мехико.

Они подъехали к домику уже почти в темноте, осторожно двигаясь по узкой, в одну полосу, горной дороге. Он дважды останавливался, чтобы убрать с дороги камни, принесенные дождевыми потоками из арройо. Он пожалел, что нельзя достать хорошую географическую карту этого района, но таких карт просто не было. Он, со свойственной ему методичностью, уже знал о Мексике и мексиканцах больше, чем почти любой американский турист. Он прочитал книгу Уолмака "Сапата[30] и мексиканская революция" и еще с полдюжины книг о новейшей истории Мексики. В нем еще было много от профессионального военного, и одним из правил, которых он инстинктивно придерживался, подобно японскому самураю, была полнота присутствия – максимальное восприятие и понимание, где он находится и почему. Точно так же, инстинктивно, он был не-созерцателем и не выносил, когда его энергию направляли другие люди. Поэтому он не пользовался особой любовью старших командиров, а для всех прочих был героем как бы от природы. В пустоте первых двух лет своей гражданской жизни он практиковал наблюдательность без явной цели. Здесь, в Мексике, после считаных визитов, его уже знали и тепло приветствовали в харчевне маленькой горной деревушки. Местные жители посмеивались над его кастильским произношением, старательно, смеха ради, передразнивая его.

Когда они добрались на место, он сразу понял, что ей тут нравится. Кукла в исступлении бегала, обнюхивая свои охотничьи угодья, но была осторожна, так как ее научили остерегаться скорпионов и гремучих змей. Он разгрузил машину и развел огонь в маленьком камине при свете гаснущего дня. Развернул на кровати двухместный спальник, а она сидела, уставившись в огонь и слушая, как краткий дождь стучит по железной крыше. Сухое дерево пахло почти духами, и она попросила разложить поролоновую подушку и спальник перед камином. Он привернул пламя в керосиновой лампе и стал думать, как завтра утром они пойдут на прогулку, туда, где горный ручеек наполнял углубление в скале чистой зеленой водой. Они неспешно занимались любовью, и он завороженно смотрел, как мерцающие отсветы огня гоняют тени вверх и вниз по ее телу. Оба были под хмельком, и он отодвинул от огня большое полено, потому что в комнате стало душно и жарко. Она ненадолго задремала, а он налил себе еще выпить, пытаясь вспомнить, когда он в последний раз ощущал себя таким наполненным и в то же время до такой степени живым и абсолютно свободным.

* * *

Теперь отстранимся немного от любовников и дадим им минутный покой. Займем наблюдательную позицию на бревне – каминной полке – бесстрастным грифом с каменными глазами, ибо для предстоящего нам зрелища лучше иметь каменные глаза. В комнате холодает, и любовники обхватывают себя руками, чтоб согреться, потом, не просыпаясь, прижимаются друг к другу для тепла. Лампа притушена, и отсветы огня стали слабы и холодны. Снаружи поднялся ветер, гудит под стрехой, словно шаман поет. Кукла у двери беспокоится, рычит и скулит, потом начинает яростно лаять, когда дверь распахивается. Комната озаряется вспышкой синего пламени, это пристрелили собаку. В хижину врываются трое мужчин, один из них нелепо огромен. Они бросаются на любовников, и Кокрен испускает вой, когда из него ударом вышибают воздух, и огромный мужчина, кричащий по-испански, держит его удушающим захватом. Мирейю хватают за руки, она теряет сознание – ее крепко держит мужчина, который раньше смотрел на нее в бинокль. Тиби отступает на шаг и прибавляет огня в керосиновой лампе. Он приводит любовников в чувство, окатив их водой из стоявшего на столе кувшина. Его глаза кажутся расставленными еще шире обычного, а челюсть отвисла, хоть он молчит. Здоровенный мужчина подвигает Кокрена поближе, чтобы ему хорошо было видно, как Тиби вынимает из кармана бритву и ловко режет Мирейю поперек губ – традиционная месть сутенера девке-ослушнице. Губы невозможно зашить как было, особенно если пройдет много времени – как в этом случае. Тиби кивает. Пришел черед Кокрена. Громила прислоняет его к камину и начинает избивать долгими мощными ударами. Мирейя опять падает в обморок, но Тиби, держа ее за ухо, другой рукой насильно раздвигает ей веки. Теряя сознание, Кокрен, кажется, видит, как ухо Мирейи отрывается и остается в руках у Тиби. Тиби бьет Кокрена ногой в пах, потом умывает руки. Мужчина пониже ростом делает Мирейе укол, и оба тела грузят в багажник лимузина, стоящего на дороге недалеко от дома. Тиби сидит в лимузине и глубоко дышит, говоря вслух, самому себе, что, может, они там еще потрахаются, в багажнике. Громила и маленький начинают поливать внутренность домика керосином. Они сдают задом автомобиль Кокрена вплотную к двери. Маленький бросает спичку, и, пока они идут вниз по дороге, их силуэты рисуются на фоне горящей хижины. В Дюранго путь неблизкий, и Тиби, откинувшись на сиденье, пьет шотландский виски из горла, пока они скачут по ухабам к шоссе. Он смутно видит в зеркало заднего обзора, как взрывается машина. Проехав миль тридцать, все еще далеко от главного шоссе, они останавливаются и бросают тело в кусты.

Глава II

Перемена была – словно снится, что ты на другой планете, лишь чуть-чуть похожей на кашу, а потом просыпаешься, у тебя кружится голова, и оказывается, что ты и вправду на той планете. Это так же странно, как постоянное ощущение дежавю, и то, что он считал своей реальностью, с каждой секундой уплывало все дальше и дальше, уменьшаясь, пока не остались лишь отдельные картинки в мозгу – дочь, дорога перед фермой в Индиане, его охотничья собака. За месяц, проведенный в этой комнате, он методично раскопал все могилы у себя в памяти, опустошив ее целиком, так что, когда он наконец был готов покинуть комнату, он обнаружил, что этот мир почему-то совершенно не похож на тот, который он помнил. Сходство было слишком слабым, чтобы притянуть его обратно, и по ночам, когда приходили картинки, они оказывались совершенно чужды ему и торопливо исчезали. Сначала он решил, что это сильное сотрясение так подействовало на мозги, но быстро потерял интерес к медицинским объяснениям. В нем была непроницаемая боль, которую он быстро локализовал, изолировал и будет хранить, чтобы остаться в живых. Когда являлась та картина, он снова видел ее через красноватую дымку крови, застившую ему глаза: собака, отброшенная через всю комнату, и высокие пронзительные белые крики все еще горели у него в ушах, и он мог воспроизвести все это так же ясно, как если бы ставил пластинку на проигрыватель. Он лишь вчуже помнил резкий хруст руки и как проваливались под ударами челюсть, скула и ребра. Это его не интересовало – интересовал лишь чужой потусторонний голос, который можно было вызвать, чтобы пел или шептал ему.