Лев Дугин - Северная столица

• Название: Северная столица
• Автор: Лев Дугин
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1983

В 1977 году вышел в свет роман Льва Дугина «Лицей», в котором писатель воссоздал образ А. С. Пушкина в последний год его лицейской жизни. Роман «Северная столица» служит непосредственным продолжением «Лицея». Действие новой книги происходит в 1817 – 1820 годах, вплоть до южной ссылки поэта. Пушкин предстает перед нами в окружении многочисленных друзей, в круговороте общественной жизни России начала 20-х годов XIX века, в преддверии движения декабристов.

---

И Васильчиков склонился в почтительном поклоне. Он доставит стихи. И сообразил, что достать их ему проще всего через Чаадаева – своего адъютанта, – который с давних пор дружит с Пушкиным.

II

Где б ни был ты, возьми венок
Из рук младого сладострастья
И докажи, что ты знаток
В неведомой науке счастья.

«Всеволожскому»

А где в это время был Пушкин? Он не поступил на военную службу, он был не в лагерных шатрах, не в боевых походах – а в Петербурге.

В толпе возле церкви «Во имя святой Троицы» он выглядывал своих приятелей. Шла служба. А на противоположной стороне улицы толпа ожидала прибытия в Мариинский институт вдовствующей императрицы Марии Федоровны.

Прихожан было множество: отставные дворцовые служители, владеющие домами в соседних кварталах; их жильцы, в большинстве приезжие помещики; владельцы магазинов на Театральной площади – французских подарков и английских товаров – и множества лавок вблизи Никольских рынков; актеры из соседнего дома Голидея – одетые празднично ради богослужения; постояльцы недалекой «Северной гостиницы»; мелкие чиновники, унтер-офицеры и прочая шушера – ремесленники, приказчики, разжиревшие мещанки, слуги и горничные… Церковь славилась службой попа Петра Успенского.

Пушкин бросился к высокому и статному молодому щеголю – в наброшенном на плечи меховом рединготе, в цилиндре и с тростью в руках, с тем выражением совершенной уравновешенности и самодовольства на красивом и холеном лице, которое называют a plomb – что по-русски никак нельзя перевести.

Это был новый приятель Никита Всеволожский – сын известного заводчика, основателя Волжского пароходства, владельца знаменитых поместий, знаменитых оранжерей и знаменитого крепостного театра… Они поздоровались особым образом, нажимая пальцами на ладони, как это делают братья-масоны.

– Ты слышал? На Востоке зажглась новая звезда – не родился ли в хлеву новый Христос? – Пушкин, смеясь, повторил известную шутку Вольтера.

Он не уехал из Петербурга, по-прежнему служил в Коллегии иностранных дел, но что-то беспокойное, тревожное появилось в нем; движения его сделались еще более порывистыми, а высказывания – более резкими, несдержанными. Он богохульствовал у врат божьего храма!

– Я тоже мученик, – продолжал он. – Но мученик чувственной любви!..

Раздражение и недовольство, накопившиеся в нем, он изливал в насмешках над церковью. Да, вслед за Вольтером он готов был воскликнуть: ecrasez l'mfame, раздавите гадину! Потому что ненавидел все, что тиранит мысль, – а церковь не могла ни объяснить таинства мира, ни облегчить ему душу…

А вот и третий приятель – молодой конногвардеец в мундире с широкими лампасами, смуглый, со старательно подкрученными усами, весельчак и общий любимец Мансуров… Мансуров тоже был членом общества – и с ним поздоровались по-масонски.

– Мы с тобой братья во Христе, не правда ли, Мансуров? – продолжал Пушкин сыпать остротами. – Но, увы, мы не девственные братья?.. – Он шутливо напоминал о проказах, в которых они оба участвовали.

Но и сюда, к божьему храму, молодые люди пришли с греховными мыслями. Церковь принадлежала Театральной школе и располагалась на третьем этаже флигеля, выходящего на Офицерскую улицу… Воспитанниц приводили внутренними коридорами из дортуаров. У каждого из друзей был свой предмет. И, держась тесно друг к другу, они направились к лестнице.

Их встретило стройное пение, запах ладана и оплывших свечей и неяркий, закатный даже днем, тихо мерцающий свет… Тесный храм с почти плоским потолком, с нешироким и небогатым иконостасом был переполнен.

Толпа сгрудилась, слилась в одно – дышала, слушала, пела, крестилась… Они пробрались к боковому притвору, где, окруженные надзирательницами, стояли воспитанницы в одинаковых платьях и одинаковых праздничных пелеринках; даже здесь, в толпе, они казались легкими, воздушными, прекрасными…

У Никиты Всеволожского предметом была Овошникова – пятнадцатилетняя воспитанница – с русыми косами, бледным личиком и тонкими выгнутыми бровями; молча и неотрывно издали смотрела она на него, потом показала ладанку, где хранилась прядь его каштановых, мягких волос. Она бледнела от наплыва чувства, и в широко раскрытых ее глазах можно было прочитать дальнейшую ее судьбу: роман начался, когда ей не исполнилось и тринадцати, теперь она окончит школу, он снимет для нее квартиру, и она посвятит ему жизнь.

У Мансурова предметом была воспитанница Крылова.

А Пушкин неотрывно следил за истово молившейся Сашенькой Колосовой. Теперь он усиленно ухаживал за ней.

Генерал-бас густо протянул: «Иже херувимы…» Служба заканчивалась. Прикладывались к иконам. Народ повалил из церкви.

Всеволожский и Мансуров поспешили к лестничному пролету, ведущему на четвертый этаж; там, над церковью, находился лазарет – только там, в холодном закутке, в тесном коридоре, под предлогом внезапной болезни могло состояться свидание.

Пушкин провожал Сашеньку Колосову к карете.

– Почему вы были грустны? Вы плакали. Да, да, я все время смотрел на вас… Но ведь Иисус Христос воскрес – вам незачем его жалеть, – позволил он себе кощунственную шутку.

Она ужаснулась.

– Как вы можете… – Ее большие темные глаза испуганно заметались.

Подошла Евгения Ивановна Колосова.

– Ты здесь, шалун? – Пушкин посещал ее дом и неугомонно проказничал. – Что же, заходи к нам…

Молодые люди были очень довольны собой.

– Мой добрый Амфитрион, мой странствующий философ Аристипп! – Пушкин обнял Всеволожского.

– Мой чудо-черкес Мансур, вождь неверных! – Пушкин обнял и Мансурова.

Общество, к которому они принадлежали, было не столько политическое, сколько литературное, а главным образом – театральное…

Вечером ожидал их театр!..

III

…Онегин полетел к театру,
Где каждый, вольностью дыша,
Готов охлопать entrechat,
Обшикать Федру, Клеопатру,
Моину вызвать (для того,
Чтоб только слышали его).

«Евгений Онегин»

Занавес еще колыхался, на нем волнами ходило золотое шитье Триумфальной арки с гениями победы, а зал неистовствовал, стены дрожали от криков, зрители плакали, стучали ногами, били в ладоши – это было самозабвение, массовый гипноз…

Шла «Эсфирь» Расина, и выступала знаменитая Семенова.

Сверху, из райка, античный портик с колоннами казался не столь тяжелым, сцена выглядела уплощенной и будка суфлера сливалась с дощатым полом… Он смотрел из райка на знакомый зал: на ярусы лож, где дамы обмахивались веерами и принимали визитеров, на ряды кресел, где сверкало золото эполетов и шитье мундиров, на проходы партера, где теснилась толпа…

Наверху было душно, нависала близко громадная люстра, и воздух, подогретый, поднимаясь от пламени бесчисленных свечей, будто колыхал облака на расписном, прокопченном плафоне…

Что за лица вокруг! Чиновники, столь нищие, что не имеют для театра вечернего платья; завитые франты из приказчиков – карикатура на модных франтов; нарумяненные горничные, щелкающие орехи; унтер-офицеры и солдаты, специально приведенные сюда своими командирами, чтобы по знаку, поданному снизу, кричать браво или шикать…

Первое действие он из любопытства провел в райке. Когда же он спустился в партер, его окружили восторженные поклонники и, как свита, последовали за ним.

Они ловили каждое его слово, готовы были разнести по залу его остроту, его экспромт, слух о новых его стихах, подробности о новых его выходках…

И он не заставил долго ждать.

– Знаете ли, господа, о происшествии в Царском Селе? Ну, как же, с цепи, навстречу царю, сорвался медвежонок коменданта. Царь бежит, медвежонок за ним. Подал пример, нашелся один добрый человек, да и тот медведь…

И этот анекдот тотчас был разнесен по залу.

Он вел себя дерзко, вызывающе, он клял царя и правительство.

– Мария зачала от духа святого? Ох уж этот святой дух! – Он снова кощунствовал. – Посмотрите на этих красавиц. – И жестом указал на ярусы лож. – Мог ли бог, создав женщину, остаться равнодушным к ее красоте?.. Попы нас обманывают. Бес, обернувшись змеем, не искушал Еву, а спасал девушку от влюбленного бога…

И свита за ним увеличивалась!.. Таков был дух времени – все вольномысличали.

Среди сияния огней, в пестроте и многолюдий зала им овладело то лихорадочное возбуждение, то раздражительное состояние, при котором и веселье и разговорчивость делаются чрезмерными, границы дозволенного стираются… На него оглядывались, на него показывали, при виде его шептались – в театре его знали все!

Катенин подозвал его.

– Как ты находишь мой перевод? – Перевод трагедии Расина принадлежал ему.

Вокруг Катенина тоже толпились поклонники, главным образом его однополчане – преображенцы.