Вашингтон Ирвинг - История Нью-Йорка

• Название: История Нью-Йорка
• Автор: Вашингтон Ирвинг
• Издательство: «Наука»
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1968

«История Нью-Йорка от сотворения мира до конца голландской династии» — комическая летопись старого Нью-Йорка, в те времена представлявшего собой небольшое голландское поселение, якобы написанная неким Дидрихом Никербокером и опубликованная хозяином отеля, которому сбежавший постоялец оставил в возмещение убытка этот манускрипт.

---

Но еще более бесспорное право, чем все, прежде мною упомянутые, право, которое охотней всего призна ет мой читатель, если только он преисполнен духа милосердия и человеколюбия; это право, приобретаемое распространением цивилизации. Всему миру известно, в каком плачевном состоянии застали этих бедных дикарей: они не только испытывали недостаток в жизненных благах, но, что еще хуже, были самым жалким и злополучным образом слепы к своей несчастной участи. Стоило, однако, милосердным жителям Европы узреть их печальное положение, как они немедленно взялись за работу, чтобы изменить и улучшить его. Они распространили среди индейцев такие радости жизни, как ром, джин и бренди, — и мы с изумлением узнае м, сколь быстро бедные дикари научились ценить эти блага; они также познакомили их с тысячью средств, при помощи которых облегчаются и исцеляются самые застарелые болезни; а для того, чтобы дикари могли постичь благодетельные свойства этих лекарств и насладиться ими, они предварительно распространили среди них болезни, которые предполагали лечить. Благодаря этим мерам и множеству других, положение злополучных дикарей отменно улучшилось; они приобрели тысячу потребностей, о которых прежде не знали; и так как больше всего возможностей испытать счастье бывает у того, у кого больше всего неудовлетворенных потребностей, то они, без сомнения, стали гораздо счастливее.

Но самая важная ветвь цивилизации, особенно горячо превозносимая ревностными и благочестивыми пастырями католической церкви, это распространение христианской веры. Поистине, ужас могло внушить зрелище этих дикарей, блуждающих в потемках язычества и виновных в самом гнусном неведении религии. Правда, они никогда не крали и не обманывали; они отличались здравомыслием, скромностью, воздержанностью, никогда не изменяли своему слову; и хотя обычно поступали правильно, все равно это было втуне, ибо они действовали не по велению свыше. Поэтому вновь прибывшие, чтобы склонить их к принятию и исповедованию истинной веры, пользовались всеми способами, хотя сами примера им, конечно, не подавали.

Но, несмотря на все многообразные труды, направленные к их благу, упорство этих упрямых, жалких тварей было столь необычайным, что они, неблагодарные, отказывались признать чужеземцев своими благодетелями и решительно отвергали учение, которое им старались вдолбить в голову; при этом они самым наглым образом утверждали, что проповедники христианства, судя по их поведению, сами в него не верят. Разве это не переполняло чашу человеческого терпения? Разве не следовало предположить, что прибывшие из Европы чужеземцы, рассерженные недоверием индейцев и обескураженные их непреклонным упорством, навсегда покинут их страну и предоставят им прозябать в первобытном невежестве и нищете? Но нет, они с таким рвением стремились обеспечить этих нечестивых язычников преходящими мирскими радостями и вечным спасением, что даже перешли от более мягких средств убеждения к более утомительным и хлопотливым средствам принуждения, спустив на них целые своры пылких монахов и свирепых собак-ищеек, спасая их души с помощью огня и меча, мученического столба и вязанки хвороста; в результате этих неослабных мер дело христианской любви и милосердия подвинулось весьма быстро, и через каких-нибудь несколько лет в Южной Америке не уцелело и одной пятой того числа неверных, что было в ней ко времени ее открытия.

Не были забыты и другие способы распространения цивилизации. Благодаря общению с белыми индейцы что ни день обнаруживали удивительные успехи. Они стали пить ром и заниматься торговлей. Они научились обманывать, лгать, сквернословить, играть в азартные игры, ссориться, перерезать друг другу горло, — короче говоря, преуспели во всем, чему первоначально были обязаны своим превосходством их христианские гости. Индейцы обнаружили такие изумительные способности к приобретению этих достоинств, что по прошествии столетия, если бы им удалось так долго выдержать непреодолимые последствия цивилизации, они, несомненно, сравнялись бы в знаниях, утонченности, мошенничестве и распутстве с самыми просвещенными, цивилизованными и правоверными народами Европы.

Какое еще более веское основание на право владения страной могли выдвинуть европейские поселенцы? Разве все племена невежественных дикарей не получили представления о тысяче настоятельных потребностей и необходимых жизненных благ, о которых они прежде ровно ничего не знали? Разве на них поистине не охотились и не выкуривали их из логовищ и тайных убежищ невежества и неверия и буквально не гнали плетьми на праведный путь? Разве у них милостиво не отняли преходящие ценности, бесполезные побрякушки и грязные земные барыши, которыми были слишком заняты их суетные и себялюбивые мысли; и разве их не научили взамен обращать свою любовь к небесам? И наконец, пользуясь словами из письма одного почтенного испанского монаха настоятелю его монастыря в Испании: «Ни у кого нет оснований утверждать, что эти свирепые язычники хоть сколько-нибудь существенным образом вознаградили своих благодетелей, уступив им незначительный клочок жалкой подлунной планеты в обмен на славное наследие в царствии небесном!».

Итак, вот они, три полноценных и бесспорных источника возникновения права, каждого из которых было бы более, чем достаточно, для установления права собственности во вновь открытых областях Америки. И в некоторых уголках этой чудесной части света случилось следующее: права первооткрывателей утверждались столь рьяно, новшества, связанные с возделыванием земли, вводились столь старательно, спасению душ и распространению цивилизации предавались с таким рвением, что в результате сопутствующих войн, карательных экспедиций, притеснений, болезней и других мелких зол, часто идущих по пятам за великими благами, дикие аборигены были так или иначе совершенно уничтожены. И это сразу же приводит меня к четвертому источнику права, которое стоит всех остальных, вместе взятых. Коль скоро первоначальные претенденты на землю все умерли и похоронены и не осталось никого, кто мог бы унаследовать ее или притязать на нее, то испанцы, как следующие насельники, непосредственно сменившие прежних, вступили во владение на столь же бесспорном основании, на каком палач наследует одежду преступника (и так как на их стороне Блэкстон[134] и прочие ученые толкователи законов, то они могут не обращать внимания на все иски о выселении), и это последнее право может быть названо ПРАВОМ ИСТРЕБЛЕНИЯ или, иначе говоря, ПРАВОМ ПОРОХА.

Но чтобы не оставалось ни малейших сомнений по этому поводу и чтобы вопрос о праве собственности был решен на вечные времена, его святейшество папа Александр VI издал одну из тех знаменитых булл,[135] пред которыми отступают здравый смысл и любые доводы; в ней он великодушно пожаловал вновь открытую часть света испанцам и португальцам; они же, имея таким образом на своей стороне и закон, и слово божие, объятые великим духовным рвением, не проявляли в отношении диких язычников ни милости, ни любви, а с удесятеренным неистовством продолжали дело открытия, колонизации, цивилизации и истребления.

Стало быть, почтенные европейцы, первыми открывшие Америку, приобрели бесспорное право собственности на страну; право не только на страну, но также и на вечную благодарность язычников-дикарей за то, что они забрались в такую даль, подвергались стольким опасностям на море и на суше и так неустанно трудились — и все это лишь ради того, чтобы улучшить условия жалкого, нецивилизованного, языческого существования аборигенов, познакомив их с жизненными благами, вроде джина, рома, бренди и оспы, и, распространив среди них свет религии, поскорей отправить их в мир иной наслаждаться воздаянием за земные страдания!

Но так как мы, себялюбивые смертные, особенно хорошо воспринимаем доводы только тогда, когда они находят отклик в наших сердцах, и так как я крайне озабочен тем, чтобы навсегда покончить с этим вопросом, то я приведу сходный пример, который должен глубочайшим образом заинтересовать моих читателей.

Итак, предположим, что жители Луны, благодаря изумительному развитию науки и глубокому проникновению в ту неисповедимую лунную философию, одно только мерцание которой в недавние годы ослепило слабые глаза[136] и взбаламутило поверхностные умы добрых граждан нашей Земли, предположим, говорю я, что жители Луны с помощью этих средств достигли такой власти над силами природы и таких завидных успехов в способности совершенствоваться, что овладели стихиями и плавают по безграничным просторам вселенной. Предположим, что во время воздушного путешествия для открытий среди звезд странствующая ватага этих парящих в высях философов случайно опустилась на нашу отсталую планету.

Здесь я попрошу моих читателей воздержаться от неуместной улыбки, в чем так часто бывают повинны легкомысленные люди, когда им приходится сталкиваться с серьезными философскими размышлениями. Я сейчас вовсе не склонен шутить; и предположение, которое я делаю, не так нелепо, как многие могут подумать. Для меня это уже давно важный и тревожный вопрос, и много, много раз среди тягостных забот и раздумий о благе и сохранности моей родной планеты лежал я целыми ночами без сна, обсуждая сам с собой, что представляется более вероятным: мы ли первыми откроем и цивилизуем Луну или же Луна откроет и цивилизует нашу Землю. Должен заметить, что такое чудо, как плавание в воздухе и путешествие среди звезд, было бы для нас ничуть не более удивительным и непостижимым, чем для простых дикарей таинственное могущество европейцев, прибывающих по водной стихии на плавучих крепостях. Мы уже открыли способ каботажного плавания вдоль атмосферных берегов нашей планеты с помощью воздушных шаров, подобно тому, как дикари некогда нашли способ передвигаться в своих челноках вдоль морских берегов; и различие между изобретенным нами шаром и воздушным кораблем философов с Луны, вероятно, не больше, чем различие между челноком дикарей, сделанным из древесной коры, и могучим кораблем тех, кто их открыл. Я мог бы здесь продолжить до бесконечности цепь весьма интересных, серьезных и бесполезных размышлений; но так как они не имеют существенного значения для рассматриваемого мною вопроса, я предоставляю их моему читателю — в особенности, буде он философ — как материал, достойный тщательного обсуждения.